Кольцо миров

3. Маски и ведьмы. К Иммилмару они добрались к вечеру, как и обещал Айвен. Замерзшие, злые, голодные, как черти, и грязные, потому что весенние дороги южнее города превратились в вязкое месиво, где можно утонуть по щиколотку. Холод в этом мире исправно действовал даже на Мелькора и Майрона. От большинства сил, привычных в Арде, не осталось и следа. Майрон морщился и вздрагивал от каждого порыва ветра, Мелькор ежился и шипел ругательства сквозь зубы. Замша щегольских верховых сапог Мелькора с золотым шитьем мгновенно заляпалась коричневой жижей почти по колено. Джарлакс сохранял преувеличенную скорость рваных движений, выдававшую безудержное стремление согреться. За время дороги он был единственным, кто говорил, в красках выполняя данное дварфам обещание поделиться собственной историей. То есть, трепался без умолку и рассказывал, как буквально оказался на вершине импровизированной кучи в снегу и фигурально – на очередном дне своей жизни. На самом деле Джарлакс врал нещадно, изменив все обстоятельства своего рассказа, кроме истории с убийцей и позорного бегства из купален. Даже город изменил. И тем более не уточнил, что рылся в бумагах одного из Лордов Уотердипа. На всякий случай. Цири, слушая вполуха, вздыхала украдкой и вспоминала теплую скеллигскую баню с разогретыми досками и обжигающим паром над камнями, а еще – восхитительное ощущение чистоты тела после нее. Сейчас она бы все отдала за бадью горячей воды, к тому же зверски хотела есть. Йеннифэр с отвращением обдумывала положение, в котором оказалась, и находила унизительным свой оборванный вид, превращавший ее, по мнению чародейки, из элегантной женщины в мокрую черно-белую курицу. Земли вокруг были серы и удивительно унылы: тракт вился вдоль холмов и рощиц, покрытых снегом, вдоль оврагов и святилищ телторов. Мелькор неприязненно косился на них и обходил за десяток шагов по кругу, влипая в лужи: как ему казалось, незаметно. Шелестели голые деревья. Выл пронизывающий влажный ветер. Прыгали сороки. Пару раз им попадались опушившиеся еще к зиме лисы, с разбега прыгающие в снег за мышами. Сварливо каркали серые вороны. К сумеркам закат на мгновение блеснул алым и золотым, но солнце быстро нырнуло за сизые тучи. А когда вдали показались грубые стены из дерева и камня, далекий холодный блеск озера, очертания башен какого-то замка и рыжие огоньки деревеньки под стенами, тонущие во влажном тумане – никто, кроме Айвена и Пайкела, и не подумал, что это и есть Иммилмар, сердце Рашемена. – Это – столица?! – Мелькор не удержался и состроил кислую мину при виде пейзажа. Голые кусты, ели, овраги в орешнике, крытые соломой дома и неразборчиво-бурый цвет Иммилмара больше всего напомнил ему деревню аданов. Неправдоподобно огромную, грязную деревню, утыканную елками и отмеченную пятном гигантского дерева. «Да эта дыра загорится от одной искры». Почему-то он не сомневался, что и здесь встретит смехотворные потуги людей показать себя мыслящими созданиями, способными что-то создавать. Цири, услышав слова Мелькора, пожала плечами и поддернула теплую шкуру на плечах, в которую ее заботливо укутали дварфы, не давая замерзнуть. – А ты чего хотел? – с ленцой поинтересовалась она. – Дворцов золотых? Может, тебе еще и шелковые полотенца? Мелькор невозмутимо дернул черной, словно прорисованной угольком, округленной бровью. – Обойдусь. Шелк скользкий, знаешь ли. Цири хихикнула. – Да ну? Знаешь ли, из шелка обычно делают белье, – поддела она Мелькора. Больше из чистого любопытства, а еще из-за того, что он вел себя так, будто хотел, чтобы от одного взгляда сверху вниз все вокруг зарывались в землю в ужасе. – И раз уж тебе так известно, насколько он скользит… Мелькор шумно выдохнул через нос. – Заткнись. Цири не обратила на угрожающий вид никакого внимания, закончив мысль с довольным видом: – ...то ты его носил на себе. Майрон сдавленно всхрипнул, подавляя смех. Мелькор яростно уставился на него. – Еще посмейся над глупостями маленькой аданет, – прошипел он и бросил на Цири лениво-утомленный высокомерный взгляд. – Какое скучное остроумие, девочка. Если ты… – Да, да – раздраженно встряла в разговор Йеннифэр. – Если бы мы были в твоей крепости… и что еще ты там говорил. О казнях и пытках, кажется? Остаток пути прошел в угрюмом молчании, разбавляемом лишь разговорами Джарлакса и Айвена, которые, очевидно, пребывали на собственной волне. – …однажды мне пришлось выбираться без штанов из гарема. Точнее, штаны-то у меня были, но я потерял их по дороге, когда драпал через розовые кусты. Йеннифэр беззвучно назвала Джарлакса идиотом, пошевелив одними губами. Город встретил их, утопая в густых синих сумерках, приглушенных туманом. В свете факелов и жаровен виднелись бревенчатые, будто насупившиеся от холода дома с соломенными крышами и маленькими окнами (а то и вовсе без них). Дома стояли как-то вразлад, будто город строили среди хорошо прореженного леса. Сосны, ели, можжевельник, орешник и унылые березы выглядывали то тут, то там. Кое-где расхаживали и квохтали куры. На площади толпились палатки торговцев, но все какие-то блеклые и сникшие от промозглого холода, а рынок к темноте уже опустел. Широкие улицы раскисли по весне. Их избороздили колеи тележных колес. Грязи было по щиколотку. На нее, в попытках сохранить остатки достоинства и чистоты Мелькор и Йеннифэр брезгливо косились, Майрон пытался обходить порой самыми странными путями, а Цири и дварфы смирились, посему обреченно перли прямо по лужам. Им было не впервой. Джарлакс куда-то испарился в момент, когда они вошли в город. Дроу пообещал найти их, вот только без уточнения, когда именно. Почему-то Йэннифэр сильно сомневалась в том, что эти слова подразумевали ближайшие несколько часов, а то и дней: она хорошо знала этот тип мужчин. «Такие еще любят признаваться в вечной любви, обещая небо в алмазах, а потом сбегать под утро». Но и без дроу их компания выглядела откровенно по-бандитски и походила не то на воров, не то на мародеров. Разорванный рукав Йеннифэр, корона на голове Мелькора, шлем Пайкела, подозрительно похожий на обычный котелок, угрюмый вид Майрона, клокастая шкура на плечах Цири и мечи у нее за спиной усиливали это ощущение окончательно и бесповоротно. Дварфы привели их к огромному дому – длинному, высокому и крытому соломой, как и все здесь. Конек украшали резные медвежьи головы. Майрону это здание больше всего напомнило обыкновенный сарай для скота, причем уж слишком изукрашенный. Даже дерево над дверью вырезали и краской размалевали. Мелькор брезгливо огляделся и покосился на жирных серых гусей, бесцеремонно шлепающих по лужам. Одна из птиц истерично загоготала, зашипела и встопорщила крылья. Еще один гусь ожесточенно вцепился в грязный сапог Майрона, очевидно, пытаясь его прокусить. Майа пытался избавиться от назойливой птицы. – Отцепись от моего сапога, тупая тварь! – он отпихнул гуся пинком, попятился от второго, который угрожающе шипел и подошел слишком близко, и пнул третьего, который ущипнул его за голенище. – Очарование недоразвитых народов, – едко процедил Мелькор, наблюдая за сражением Майрона с гусями. – Кусты, коровники и нищая жизнь по уши в навозе. – Дух деревенской жизни, – не менее едко добавила Йеннифэр. – И бой подобных с подобными. На счастье Йеннифэр, Майрон был слишком занят попытками отбиться от гусей, чтобы прокомментировать последнюю фразу. – Жирные, – со вздохом заметила Цири. – Вкусные, наверное. Айвен кашлянул и хмыкнул. – Ну, пожалуй, тут-то и сможете такого гуся отведать, если деньги есть. Но здесь наши пути и расходятся – это таверна и дом для гостей, «Дерево Бхаллы», – он добродушно пожал плечами и улыбнулся. – Поспите, поешьте, погрейтесь, а завтра и разберетесь, что к чему. Никто, кроме ведьм, в этой земле не колдует, так что с ними и поговорите, уж если повезет. Мы сами пойдем к нашему знакомому, он-то кузницу тут держит давно, так что заходите с утра, может, подскажет чего. – А в этом сарае постояльцы спят рядом с коровами? – поморщился Мелькор. Айвен пожал плечами, но сохранил преувеличенно серьезный вид. Взгляд дварфа посмеивался. – Да разве что сам попросишь. Йеннифэр утомленно выдохнула. – Представляешь, а где-то в таких люди живут, – фыркнула она. – Но вряд ли у нас есть выбор. И вряд ли они принимают те монеты, что у меня сейчас с собой, – она поглядела на Айвена. – Какие деньги здесь в ходу? Айвен неопределенно махнул рукой и сунул большие пальцы рук за пояс. – Да какие… медяки, серебро, золото. Как везде здесь. Слышал, здесь ночлег стоит три золотых. Обычно в этом краю, – он махнул рукой. – Ну, бывайте… потеряшки. – Мы уже есть, – проворчал Майрон и хмуро поглядел на дверь. Ему и Мелькору дверной косяк доставал примерно до груди, а их плечи в обычную дверь и вовсе влезали едва-едва. «Ну конечно! Для аданов же сделано!» Йеннифэр стащила с пояса кошель, заглянула в него и поморщилась, словно оттуда дурно пахло. – Надеюсь, они примут здесь… новиградские кроны. Она не сказала, что шансов получить хотя бы одно место для ночлега у них было маловато. Кроны не тянули на золотые, потому что золота в них не было ни грамма. Разве что по пять грамм серебра в каждой. Внутри оказалось полутемно. Свет исходил от факелов и открытой каменной жаровни посреди зала. Над ней жарилась туша огромного кабана. Пахло деревом, мясом, пивом, потом: в спертом воздухе запахи стали тяжелыми и плотными, превратившись в неприятный застойный дух. Но Цири было нипочем: едва ее нос учуял восхитительный аромат жареного мяса, так в животе у нее заурчало даже слишком громко. Хозяин за стойкой наливал что-то в глиняную кружку из бочки. За широкими столами на грубых лавках сидела компания бородатых мужчин и крепких женщин в медвежьих шкурах. У всех были дубины и топоры на поясах, а за спиной луки. Людей было больше полутора десятка, и вели они себя шумно, стуча кулаками и горланя песни. С их появлением воцарилась странная тишина. Все посетители, даже двое женщин, что разносили еду – высокие, с мощными руками – в открытую пялились на них, и не без причины. Мелькор и Майрон, ругаясь вполголоса, едва пролезли в дверь, а когда выпрямились, оказалось, что зубья короны Мелькора чуть-чуть возвышаются над центральной балкой, тянущейся по центру потолка под крышей. Майрон отставал от него в росте несущественно. «Прекрасно». Йеннифэр смерила кислым взглядом обитателей таверны. Не то солдаты, не то воины, больше всего напомнившие ей скеллигских берсерков, были подвыпившие и настроенные на драку, а больше никого и не было. Она мысленно понадеялась, что хотя бы здесь они не нарвутся на неприятности. Поджав губы, чародейка невозмутимо кивнула Цири. – Присядь и подожди меня тут. И вы двое, – она сурово посмотрела снизу вверх на Мелькора и Майрона. – Не вздумайте заговаривать с ними, – она ткнула в сторону боевитой компании. – Они ищут, с кем подраться. Майрон слегка нахмурился. В ярких золотых глазах блеснуло легкое раздражение. – Но… – Никаких «но»! – прошипела Йеннифэр, указывая на него пальцем. – Вы оба смотрите так, что вам и рот открывать не надо, чтобы ввязаться в драку, особенно тебе! – она очень холодно посмотрела на Мелькора. – Я намерена спокойно поесть и отогреться. Следи за этим детским садом, Цири! – Конечно, – девчонка улыбнулась краешком рта и хитро посмотрела на Мелькора и Майрона. – Обязательно. Пока Йеннифэр отправилась что-то обсуждать с трактирщиком, Мелькор попытался оглядеться. Верхний этаж таверны больше напоминал куцый навес без перил, приспособленный под хранение, но стоило ему повернуть голову, так первым, что попалось на глаза, оказалась парочка, которая устроилась между бочек. От бочек он учуял гнусный кислый запах квашеной брюквы, который Мелькор не мог перепутать ни с чем и ненавидел так же искренне и глубоко, как сыр. Его ненависть к сыру брала корни в темных глубинах веков и была так же необъяснима, как и большинство всего, что он творил. Очевидно, парочка ощутила себя весьма неловко, когда посмотрела в сторону края навеса и обнаружила две макушки, торчащие над половицами и два очень недоумевающих, но крайне пристальных взгляда. И сверкающую корону с тремя дивными бриллиантами. Повис идиотский момент тишины. Они смотрели на девицу с задранной на бедра темно-зеленой юбкой и на парня, пристроившегося сзади. Мальчишка еще даже не начал бриться. У девицы была съехавшая на брови яркая тесьма на лбу, огромные серые глаза и русые косы. Парочку никто не слышал из-за гама, который учиняли воины внизу. Майрон неловко кашлянул. Девица и парень мгновение таращились на них, открыв рот, а затем девка приглушенно взвизгнула, почему-то огрела парня увесистой затрещиной, оправила юбку и, покраснев до ушей, принялась спешно насыпать в туесок муку. Парень натянул штаны и принялся глубокомысленно делать вид, словно что-то забыл среди брюквы и очень упорно это ищет. – Каждый раз что-нибудь новое с этими эдайн, – очень задумчиво произнес Майрон. – Н-да, – еще более задумчиво потянул Мелькор. Йеннифэр ненавидела ощущать себя бедной. И еще больше ненавидела то униженное положение, в котором оказалась. Говоря по правде, за всю жизнь ей ни разу не приходилось оказываться в подобной ситуации: уж с деньгами у чародеек обычно не было проблем. Хорошо выглядеть и не бедствовать обязывал престиж профессии. «И что теперь?» Она кашлянула и постучала пальцами по стойке. – Добрый вечер, – обратилась она к трактирщику. – Мне, моей дочери и… – она покосилась на Мелькора и Майрона, которые загипнотизированно и задумчиво пялились куда-то на верхний открытый этаж, словно увидели там мешок золота. – Этим двум – понадобится еда и ночлег. И я буду признательна, если у вас есть место, где можно помыться. Мы долго путешествовали. Хозяин заведения выглядел, как ушедший на покой воин: огромный, как бык, крепкий, седой и с выдубленной ветром кожей. Синие глаза из-под густых бровей смотрели хмуро, но не зло. – Добрый ли вечер, покажет утро, – ответил он, бросив быстрый взгляд в сторону Мелькора и Майрона. – Ночлег стоит три золотых для одного. Для таких великанов у меня не найдется ничего, пожалуй, но что-нибудь придумаем. За еду на всех возьму пятнадцать серебряных монет. Есть каша с мясом и клюквой, рыбный суп, медовуха, соленья тоже есть. Желаете сладкого – как раз меда с орехами найдется. Двенадцать золотых и пятнадцать серебряных монет. Йеннифэр почувствовала, как ее щеки заливаются краской отвратительного, неуместного и совершенно объяснимого стыда. Краем глаза она заметила, как двое воинов, похохатывая, косились на нее, как будто обсуждая. «Прекрасно. Теперь мне надо пояснить, что у меня нет денег!» Подумать только! Бывший член Ложи чародеек, Йеннифэр из Венгерберга, собирается договариваться с хозяином гостиницы, большей похожей на хлев, о ночлеге за бесплатно! «Ладно, если уж унижаться – так сразу!» Она глубоко вдохнула. – Вот что. Меня и моих… спутников… телепортировало в эти земли в результате магического взрыва. Все наши вещи, деньги, снаряжение – остались за тысячи футов отсюда, – она прекрасно видела, как взгляд хозяина мгновенно стал скучающим и похолодел. – У меня есть лишь это, – она бросила на столешницу кошель с кронами. – Но я изучала травничество в академии и лечила болезни женщин, поэтому могу приготовить запас лекарств, унять боль или помочь роженице. «Боги, как же жалко это звучит!» Услышь она со стороны саму себя – приняла бы за бродячую шарлатанку, которая хочет получить миску супа. Еще и в грязной рваной одежде! Трактирщик глубоко вздохнул и молча развернул кошель. Попробовал на зуб крону и слегка поморщился, оглядывая ее вновь. Йеннифэр это бесило. Так бесило, что в запястьях зудело. – Не знаю я таких монет, – он недоверчиво осмотрел крону и бросил ее обратно в кошель. – У меня гостиница, а не приют, – трактирщик поднял на Йеннифэр пронзительно-синие глаза. – Ни твои лекарства, ни помощь здесь никому не нужны – хвала Бхалле, целителей у нас и без таких чужаков хватает, и хатран берегут нас. Твоих денег, женщина, хватит разве что на самогон да на туесок грибов с квашеной капустой. Погрейся, выпей – и уходи. Нищие мне здесь ни к чему. «Нищие?!» Йеннифэр казалось, что ее гнев только и ждет того, чтобы выплеснуться на кого-нибудь. Или на что-нибудь. Она чувствовала себя униженной, злой, голодной и очень усталой. Последней каплей стало то, что в ее мире счел бы небезопасным почти любой мужчина, зная, что перед ним чародейка. Йеннифэр не видела, как один из воинов-рашеми, сыто улыбаясь, поднялся из-за стола и подошел ближе. Зато почувствовала, как он от души и крепко шлепнул ее по заду, слегка сжав ягодицу. Ледяная ярость, убийственная и затмевающая все, повисла перед глазами Йеннифэр мутной пеленой. «Нас все равно выдворяют отсюда. Так что изменится?!» – Цири! – крикнула она ей, сохраняя преувеличенно равнодушный тон. – Забери еду, будь добра. Цири выбралась из-за стола возле жаровни – за туеском и неожиданно большим пузырем мутной самогонки. Покосилась на воина, который улыбался Йеннифэр и рыкнул хозяину трактира: – Налей еще медовухи, Юрий! Глотку сушит! Йеннифэр выдохнула. Оправила изящным движением крутые черные локоны. Дождалась, когда хозяин «Дерева Бхаллы» поставит перед воином глиняную кружку, доверху наполненную плотной темно-янтарной медовухой. А потом ловко схватила ее и с наслаждением вылила на голову бородатому рашеми, с удовольствием наблюдая за тем, как меняется от злости выражение его лица. Цири отрывисто выдохнула, воспользовавшись моментом, чтобы убрать подальше еду. Воин в ярости замахнулся кулаком на Йеннифэр. Свистнул меч, доставаемый из ножен – Цири налетела на него, как шипящая кошка, изо всех сил ударила мыском сапога под колено, а потом огрела оголовьем клинка в висок. Воин зашатался, но не упал. Цири развернулась, плавно, быстро, переходя в оборонительную стойку. Еще несколько рашеми поднялось из-за столов, глядя на клинок разгневанно и холодно. Драку в зачатке пресек хозяин гостиницы. Юрий грохнул тяжеленным кулаком по столешнице и рявкнул так, что стены задрожали: – Тихо! Повисла звенящая тишина. Только потрескивал огонь в жаровне. – Ты и твоя шайка, – старый воин в ярости посмотрел на чародейку. – Убирайтесь из моего дома и из города! – он сжал второй кулак и проговорил очень тихо и очень весомо. – Вы обнажили меч там, где дают еду и кров. Не была б ты чужеземкой, сознавшейся в том, что не знаешь нашей страны – я бы немедля пошел к хатран. Говорю по-хорошему: и тебе, дева, и тебе, женщина, и вам обоим! – он указал на Мелькора и Майрона. – Убирайтесь из Иммилмара! Здесь не место чужим, которые не чтят наших обычаев. Йеннифэр чуть не завопила от ярости, когда мертвую тишину прорезал единственный звук, ставший вершиной ее унижения: медленные и отчетливые аплодисменты Майрона, кисло смотревшего на нее и Цири. Насвистывая себе под нос дурацкую мелодию, Джарлакс блуждал по ночным улицам, как дворовый кот. В отличие от людей и большинства эльфийских сородичей, он-то в темноте видел прекрасно, как любой дроу, и ночь была для его замысла истинным благом. Замысел был прост и подозрительно напоминал то, на чем он погорел в жизни не один раз. Не от кого ждать помощи? Остался в одиночестве и без денег? Кажется, что жизнь кончена, и из нее пропал щекочущий, прекрасный дух авантюризма и динамики? Сопри что-нибудь. Что до тех бедолаг, которые лишились имущества – к ним сочувствия Джарлакс не питал, поскольку каждый выживал, как мог. Кроме того, в этот раз ему было нужно немного. Всего-то украсть какое-нибудь тряпье, чтобы согреться (особенно – сапоги!), и немного денег. А потом залечь в местных трущобах, отоспаться денек и слинять из этого города, пока никто не начал его искать. Одно место он приметил: проблуждав по грязным хлюпающим улицам в ночных тенях, скрываясь от местных патрулей в медвежьих шкурах и с дубинами, Джарлакс нашел идеальное место для воплощения своих планов. А именно – торговый склад. В остатках сумерек он проследил, что товары с рынка на ночь свозили в гигантских размеров амбар с причудливой совиной головой на коньке дома. А это означало, что найти в амбаре можно было все, что угодно. Проваландавшись поблизости в самых темных углах, Джарлакс понял, что проникнуть на склад мог и ребенок. Или дело подходило для новичка-недоучки – всего-то пролезть из темного переулка в окно, что высилось футах в десяти-пятнадцати от земли. Дроу долго слушал ночную тишину, напрягая слух до предела, но голосов стражников внутри так и не услышал. Пар вырывался из его рта мелким холодным облачком. «Ох уж эти рашеми. Точно варвары, как о них говорят легенды». На месте торговцев Джарлакс бы выставил стражу по всему периметру склада и на десяток шагов вокруг сделал бы открытую местность, хорошо освещаемую фонарями. «А то украдут золото у какого-нибудь купца из Теска. Как нехорошо выйдет!» Опасливо глядя по сторонам, он прикидывал, как забраться наверх. Веревки не было, зато с задней стороны склада навалили мусора – трухлявые бочки, треснувшие ящики и прочее барахло. Походило на то, что рашеми в вопросах охраны чужого имущества отличались вопиющей небрежностью. «Идиоты. Проще было повесить табличку – воруйте здесь, используя вот это». Человек, конечно, может, и не справился бы: сверзился бы с кучи трухи, проломив ее тяжестью веса. Но у легкого и жилистого дроу такой проблемы не возникло. Джарлакс почти бесшумно водрузил друг на друга несколько шатких, готовых вот-вот рассыпаться ящиков. Внутри оказалось тихо, пусто, светло и как в раю – он нашел себе все, что хотел. Штаны, сапоги по размеру, рубашку, теплую куртку, захватил пару горстей монет, спер три золотых кольца из разных ящиков, положив их под шляпу. Пристегнул к поясу неплохой легкий меч. Бери – не хочу! А потом его застали врасплох, как дитя. Сначала Джарлакс услышал шум шагов и спрятался за мешками с солью, предусмотрительно проверив, чтобы его не выдали торчащие на шляпе перья. Потом громыхнул засов склада, кольнуло потоком холодного воздуха, и в щели между мешками Джарлакс с изумлением увидел не только пять вооруженных рашеми, но и женщину, о которых в других странах ходили одни легенды. Преимущественно – жуткие. Женщина была в зеленом платье с серебром по вороту, с множеством бус на шее из костей и ярких алых камней. Ее плечи укрывала соболиная накидка, каштановые волосы были убраны на макушку. Узкую ладную талию стягивал широкий поясок. Вот только в руках женщина держала плеть с окованной золотом рукоятью, а лица Джарлакс не увидел, потому что лицо закрывaлa деревянная маска – без лица и рта, лишь с темными провалами глаз, в которых не было видно ничего. «Ведьма хатран! Вот я влип!» – Выходи, вор! – резко произнесла женщина. Ее низкий грудной голос звучал зрело, звонко и сильно, но не старчески. – Я знаю, что ты здесь! «Как?! Как, мать ее, она узнала?!» Он решил не выдавать себя. – Выходи, – в голосе женщины зазвенела сталь. – Я, Альдона из хатран, знаю, что ты дроу и знаю твое лицо. Дальше скрываться не было смысла. Джарлакс покинул свое укрытие и шутливо раскланялся, окруженный дрожащим светом факелов, а также нагромождением бочек, тюков, свертков и сундуков: «Нет, ну попробовать стоит!» – Должен сказать, что я ничего не воровал, прекрасная госпожа, – соврал он, не моргнув глазом. «А если она страшная, как поеденный пауками дохлый иллитид, и потому и носит маску, то что тогда?!» Ответом ему была тишина. Никто не сказал ни слова. Злые бородатые рашеми в шкурах хмуро смотрели на него. Джарлакс смерил опасливым взглядом плетку ведьмы и нервно облизал губы. «Еще одна попытка. Может, женское самолюбие у нее все же есть?» – Прекрасная госпожа… я не буду против наказания, если вы пожелаете… наказать меня лично. Я думаю, у этого кнута найдется очень интересное применение. «Чего не сделаешь ради того, чтобы вылезти из передряги!» Само собой разумеется, что за маской ведьмы он не увидел ее выражения лица, зато хлопок хлыста все сказал куда более красноречиво. Джарлакс вздрогнул от мысли, понимая, что этот удар мог рассечь тело до кости. – Стража! Взять его! – ведьма помедлила. Глаза ее полыхнули изумрудным светом в глубине маски. – А ты, чужак, должен знать, что оскорбление оружия хатран карается смертью. «Да чтоб вас всех пауки драли в три прогиба! Почему всегда именно так?!» Ганнаев-из-Грез, дитя снов, шаман духов, пришел к совету хатран, правящим ведьмам Рашемена, со словами духов, с их яростью и плачем, с их посланием для тех, кто оберегал землю. Он говорил с ними и передал, что духи в ярости. Он рассказал им, стоя в зале из золота и дерева, что видел останки рощи и ее хранителя – уродливый, кощунственно высушенный труп, будто в землях Рашемена пробудилось чудовище, которое плясало по курганам и оставляло за собой выпитые души, расколотые сны и потерянные имена. Старый кошмар, древняя сказка, которая была почти позабыта, а сейчас встала перед ними во всем своем ужасе. Ведьмы были встревожены. Даже больше – их напугали слова Ганна, потому что армия разъяренных духов могла смести Иммилмар с лица земли, и не оставить в живых никого, вернув обустроенную людьми землю призракам, лесам и дикому буйству природы. Но в помощи духи не отказывали никогда. Они указали Ганну, кого искать, но укрыли их лица, которые назвали лицами убийц. Для того, чтобы открылись лица – был нужен не только он. Было нужно доказательство воли хатран, которые повиновались приказу духов, перепуганных появлением зла в их лесах. Ганн сел в круг с ведьмами возле костра, жарко горящего среди золотого зала, заводя над густым дымом трав монотонный ритмичный напев. Не заклятье – рассказ. Вихрем образов, сетью воспоминаний, зыбкими миражами снов, в воздухе разливалась история об убийстве хранителя леса. О ране, нанесенной миру духов. А после они воззвали к ним, к телторам-хранителям, обитавшим в их доме. В их холодной, дикой, любимой, прекрасной стране. Ганн скликал их мысленно, и душа его для телторов горела во мраке, как яркий маяк, взывающий о помощи и обещающий уважение и дары. Обещающий веру, которая обращала камень в плоть, а железо – в глину. Вера была дороже любого дара, потому что ею, и только ею в этом мире двигала вся жизнь. «Духи лесов и гор, озер и рек, камня и скал, мертвых и живущих, покажите нам, кого вы видели! Помогите нам!» Хором раздались голоса хатран. Деревянные маски блестели в полумраке. Тягучее пение и ритмичные выкрики пронзили воздух: – Духи, духи, к нам придите, и всю правду покажите! «Мы приносим вам дары земли в пшенице и костях, неба – в перьях и самоцветах, огня – в этом пламени, и воды – в этой крови и отваре трав. Услышьте нас!» Ганн бросал в пламя одно за другим. Колосья и кости, перья и бриллиант, сухую ветвь, чтобы подкормить огонь, плеснул пряным отваром, и, наконец, каплями собственной крови с руки, надрезанной острым ножом. Пламя взвилось густой сочной зеленью, затем звенящим серебром, ярким жгучим багрянцем, холодной синевой озерных вод. Костер запылал так жарко, что обжигало и иссушало лица. Ведьмы воздели руки, сцепив пальцы. Позвякивало, постукивало и поблескивало множество браслетов на их запястьях. Колыхались от ветра перышки. – Духи, духи, вас скликаем! Вас на помощь призываем! Телторы ответили на зов. Нетерпеливо и яростно, они явились в таком множестве, что их тени заклубились и завихрились сонмом голосов, калейдоскопическим опалесцирующим вихрем зимнего серебра звезд, лиловым блеском ночных сумерек. Силуэты проступали из мрака причудливыми формами, именами и голосами. Они затмили зал, и не осталось ничего, кроме костра и круга, окруженного этой волной. Ганн почувствовал, как в висках звенит и давит до болезненного помутнения в глазах, но круг ведьм защищал его разум от плача и крика, от воя и стонов, которые могли довести до безумия. Стальные голоса хатран пропели просьбу: – Кто прокрался, кто убийца? Покажите нам их лица! В воздухе послышался протяжный волчий вой, тоскливый и рыдающий, шепот и голоса, которые требовали мести. Которые требовали справедливости. Но духи ясно указали им – и хатран, и Ганну – пятерых. Их образы мелькнули в разумах ведьм и Ганна болью, хлестнули ударом кнута так ярко, что забыть эти лица было невозможно. Лицо дроу в шляпе с пером – зрелое, грубоватое, насмешливое, с неприятными тонкими губами, с холодным взглядом убийцы и мошенника. Лицо мужчины в слепящей короне – властное, с точеными и резкими чертами, с диким насмешливым оскалом белых зубов и черными, как самое жуткое безумие, глазами. Лицо девочки со шрамом на лице – нежное, словно у вечного ребенка, но с гневной непримиримой сталью во взгляде изумрудных глаз. Лицо еще одного мужчины – с гривой светлых, в легкую рыжину, волос. От него веяло беспринципностью и мертвым, стылым холодом. И еще одну женщину – яростную фурию с фиалковым взглядом, упрямым ртом и надменным изгибом тонких черных бровей. Пламя взвилось ревом почти до потолка и угасло, не оставив даже тлеющих угольков – лишь дочерна обожженное дерево. Вихрь духов исчез, истаял тенью плача и звенящей яростью рашеменских снегов, рассыпался сонмом серебряных искр. Духи помогли им. Духи сказали, кого искать. И духи знали, что эти пятеро пришли в Иммилмар. Они вывалились за ворота Иммилмара все такие же, как раньше, и даже более грязные, уставшие, потрепанные, голодные, замерзшие и злые. Никого не грел даже пузырь самогона, который любовно обнимала Цири, неся двумя руками. Отдавать его Мелькору или Майрону она отказалась наотрез. Йеннифэр забрала туесок с соленьями. – Ты прекрасно устроила наш вечер, – съязвил Мелькор. – Надеюсь, у тебя есть какой-нибудь другой план, чародейка Йеннифэр. Он процедил ее имя с таким презрением, что звучало это хуже обычного «женщина». Отвратительное унизительное положение требовало от Мелькора выхода эмоций. «Нет, подумать только! Оказаться в этой… этой помойке ночью и на улице. А эти эдайн? Они всюду, абсолютно всюду одинаковые! Я являюсь в Хильдориэн к вершине творения, чтоб он растворился и издох, создателя. И что? Я вижу, как кто-то трахается, грязные норы, гусей и коровники. Я являюсь сюда, где живут другие эдайн – и что я вижу? Кто-то трахается, грязные норы, гусей и коровники!» Йеннифэр прошипела сквозь зубы ругательство, но промолчала. Цири с тревогой отметила, что выглядела сейчас мама как кипящий чайник, который вот-вот взорвется. Мелькора это не останавливало. Майрон угрюмо молчал. – Между прочим, – заметил Мелькор, и его низкий, надменно-бархатный голос даже приобрел издевательски миролюбивые нотки, – я в этот раз поступил именно так, как ты сказала. Я не произнес ни слова, а испортила все ты. «Ненавижу людей». Цири показалось, что Йеннифэр сейчас огреет Мелькора если не по голове, то по любому месту, до которого дотянется. Но она лишь остановилась и выдохнула, ткнув в него пальцем. – Если будешь мериться со мной способностью устраивать проблемы, то ты выиграл в любом случае. Доволен? – Нет! – желчно выплюнул Мелькор. – Нам надо согреться, но я сомневаюсь, что это хорошая идея, – прервала начинающуюся склоку Цири и скептически посмотрела на пузырь, доверху переполненный мутной жидкостью. – Напиться ночью на морозе – худшая идея, которую можно придумать. – А чем нам еще греться? – мрачно поинтересовался Майрон. Холод кусал под одеждой, слишком легкой для этого места. – Воспоминаниями? Нам нужен хотя бы огонь. Ему никто не ответил. Поначалу они попытались остановиться у одной из жаровен, которая освещала улицу и позволяла согреться, но местная стража почти мгновенно потребовала отправиться или за ворота, или в гостиницу. Едва не встряв в очередную драку благодаря длинному языку Мелькора, который начал сеять вокруг раздражение и язвительность, им пришлось убраться за стены Иммилмара в сопровождении наконечников копий и ругательств. Место для костра нашли с грехом пополам, ругаясь и замерзая. Но, наконец, подыскали место, где стоял большой пень, и лежала выкорчеванная бурей елка. Еще с большим трудом костер развели – все вокруг дьявольски отсырело от снега, и обломанные поленья и ветки первое время только дымили, не позволяя пробиться даже крохотному огоньку пламени. Цири зло щелкала огнивом, шипела и ругалась. Йеннифэр устало опустилась на бревно. Мелькор – на пень. Майрон, подумав, с обреченным отвращением разрыл себе в снегу пятачок земли рядом с Мелькором, уселся в ямку и хмуро уставился в огонь. Покончив с разведением огня, Цири присела на бревно рядом с Йеннифэр и задумчиво обняла пузырь, уперев подбородок в пробку и скрестив ноги вокруг необъятной бутыли самогона. Повисло краткое молчание, которое оборвала Цири, встряхнувшись, словно от дремоты. – Ладно, – она хлопнула ладонью по боку бутыли. – По крайней мере, у нас есть хоть какая-то еда. От холода тоже не умрем – огонь горит, а там подберем еще веток. Пить много нельзя, но по стопке можно, чтобы согреться. Йеннифэр приоткрыла туесок, который до этого держала в руках. – Кажется, тут грузди, – она стащила перчатку, вытащила один гриб и отправила его в рот. – Ничего так. Цири с чпоканьем вытащила пробку из бутылки, улыбнувшись: – Кто первый? А, ладно, – и опрокинула в себя глоток прежде, чем кто-либо успел произнести хоть слово. Цири прокашлялась, покраснев, и хрипло выдавила: – Крепкий. Очень. И, кажется, на хрене… – она опять прокашлялась и продышалась, собрав губы кольцом. – Ой, мамочки. Йеннифэр вздохнула и покачала головой, когда Цири вопросительно взглянула на нее. – Спасибо, обойдусь, – и съела еще один гриб, а потом чистой рукой совсем по-матерински взъерошила волосы Цири. – Лучше съешь хоть что-то… утенок. Цири передала пузырь Мелькору и утащила груздей из туеска. Мелькор взял огромную бутыль неловко – придержал за дно когтями железной перчатки, обхватил сгибом локтя, а потом принюхался к самогонке, поморщился и чихнул в сторону: как-то странно и с фырканьем. – А… во имя меня же, какая дрянь! Определенно нет. Майрон? Майа пожал плечами. От костра по телу разливалось обжигающее тепло. Задница и спина противно мерзли от снега. – Да давай уж. Раз, в отличие от тебя, на меня действует не только спирт. Цири выудила из-под грибов длинные белые полосы капусты и отправила в рот, ничего не растеряв. Глаза ее оживленно заблестели. Майрон задержал дыхание, сделал глоток одним махом, и долго кашлял. Потом выдохнул. – Да чтоб их… как такое только получается?! От еды он отказываться не стал. Мир этот был… странным, потому что Майрон чувствовал, как его подтачивает холод, продирая до костей, и как еще на тракте ему начало хотеться есть. Почему-то он не сомневался, что Мелькор чувствует то же самое. Как и то, что мысли в голове становятся тяжелыми и медлительными. Это была сонливость. Йеннифэр впервые с тенью интереса взглянула на Мелькора. – Что значит – в отличие от тебя, он пьянеет не только от спирта? Мелькор недоумевающе покрутил головой над туеском, скривился при виде капусты, после чего почти брезгливо выцепил когтистой перчаткой несколько грибов с таким отвращением на лице, словно собрался есть отраву. Или как будто капуста могла вытащить из туеска лапы и укусить его за нос. – А то и значит, – ответил он, проглотив грибы. – Я могу выпить хоть весь этот пузырь и буду трезв, как стекло. Долгая история. Вокруг шуршали кусты, и подвывал пронизывающий ветер. Спины кусал холод, но от огня разливалось потрескивающее тепло и запах дыма, и они все попытались придвинуться поближе. Цири, заметно порозовев, хитро и чуть криво улыбнулась, закинув ногу на ногу. Шрам на ее щеке поблескивал в отсветах пламени. – Так у нас вроде достаточно времени. Майрон задумчиво хрустел груздями и капустой. В обличье волколака он однажды жрал даже сырое мясо, так что квашеная капуста с клюквой была не худшим вариантом. Он бросил быстрый взгляд сначала на Мелькора, на чьей короне и переброшенной через плечо косе играли яркие блики костра, потом на Цири, а после передал туесок с едой Йеннифэр, которая на удивление изящно отправила в рот еще капусты. Ему казалось, что Мелькор был подозрительно спокоен. Сам Майрон временно смирился с тем, что они застряли в этой дыре с этими бабами. Когда Мелькор задирался со стражей, он чуть не лопнул от раздражения, а когда пришлось разводить костер и искать хворост, то вся злость сдулась, как пузырь, и голова против воли начала думать разумно. – Кстати, об историях, – майа пошевелился и слегка переменил позу. – Тебе зачем два полуторника? Для важности что ли? Взгляд девчонки внезапно посерьезнел. Майрон уже подумал, что она сейчас сочинит какую-нибудь историю, обязательно возвышенную и длинную, но ответ его удивил своей краткостью: – Серебро – для чудовищ. Сталь – для людей. Мелькор чуть слышно фыркнул. – И много было тех и других? Цири вздохнула, сжевала пару грибов, а потом посмотрела на носки своих сапог и ответила очень тихо: – Людей – намного больше. Но многие из них были хуже чудовищ. – Дай посмотреть свои мечи, – Майрон протянул руку, сопроводив слова жестом. – Они интересные. Цири посмотрела на него хмуро, а потом качнула мыском ботинка, опять кривовато улыбнувшись. – А ты отдай пузырь, – и сняла через голову перевязь с ножнами. Пока Майрон разглядывал ножны, Цири одним махом выпила еще глоток самогона и опять закашлялась. – Ты говорила, что нельзя пить много, – поддразнила ее Йеннифэр. – Вот и не пей. Хватит. – Я и не пью! – упрямо возразила Цири. Чародейка фыркнула. – Конечно! Давай-ка его сюда. Йеннифэр пристроила огромную бутыль на коленях, почему-то мрачнея с каждым мгновением. Мелькор молча жевал грибы, нагло пользуясь тем, что все увлеклись другой историей. Майрон с тихим шелестом извлек из ножен стальной клинок, жадно разглядывая металл: гладкий, с прекрасным зеркальным блеском. Оценивающе цокнул языком. – Отличная работа для человека и хорошая сталь. Но можно было сделать намного лучше. По-другому закалить и добавить еще кое-что в сплав. Только шлифовать пришлось бы алмазом. Я ковал такие. Что за материал на рукояти? Этому удалось меня удивить. Похоже на нолдорское плетение проволокой по слоям воловьей кожи, но это не оно. Цири удивленно, но с явной радостью вздохнула. – Это шкура ската. Рыба такая, в морях водится. Ты кузнец? Майрон нехорошо усмехнулся и убрал клинок в ножны. Достал серебряный, отливавший более светлым, почти лунным блеском. – Кузнец… можно и так сказать. А этот? Работа попроще будет, чем на первом, но здесь это серебро… сплав, по крайней мере, по поверхности, куда мягче, – он бросил на Цири короткий взгляд. – Пройдет пара лет, и тебе придется обновить покрытие. Зачем такое? И эти руны… что они означают? Цири пожала плечами и подбросила в угасающий костер несколько больших поленьев. Взвился сноп искр. – Затем, что на чудовищ в нашем мире сталь плохо действует. А серебро жалит их, причиняя боль, – она повела рукой. – Этот меч… его мне папа подарил. На его клинке такие же руны. «Мой блеск пронзает тьму, и свет мой мрак рассеет». Мелькор поморщился. Майрон вернул меч Цири и забрал у Мелькора туесок, заглянув внутрь. «Естественно. Под шумок почти все грибы съел. Только не те, которые лежали на капусте». – И какой мрак ты собралась рассеивать, девочка? – фыркнул Мелькор, поежившись. Украшение на кончике косы звякнуло об пень. – У меня зубы начинает сводить от таких фраз. Цири впервые напрямую посмотрела в глаза Мелькора и почувствовала неприятный холодок, пробежавший по спине: во взгляде и в неуловимых мимических движениях властного лица плескалась сдерживаемая, но едкая и дикая, почти животная ненависть, лишенная всяких причин. Она закинула мечи за спину и поправила перевязь, ответив коротко и просто: – А тот, который можно разогнать только мечом. Мелькор оскалился, показав белые зубы. На гладком, со странным металлическим отблеском, лице, плясали блики огня. – И какой же это? Цири прищурилась. Она чувствовала, что разговор клонится не туда, куда хотелось бы, но не понимала, что от нее хочет Мелькор. Какой ответ он желал услышать, чтобы… сорвать на ней злость? «Или нет?» – Почему ты спрашиваешь? Мелькор смотрел на нее, не мигая. От костра в больших черных глазах отражался рыжий огонек. – Интересно, – просто ответил он, но оскал меньше не стал. Цири пожала плечами. – Иногда не остается ничего другого. Ты же не будешь спрашивать у гуля или альгуля, зачем он загрыз ребенка. Не будешь судить лешего, развесившего по деревьям кишки лесорубов, которые отправились в лес на работу, чтобы прокормить семью. Не заговоришь о справедливости с утопцами, которые разорвали купца, едущего на телеге у озера. Их просто нужно убить. А люди… – она пожала плечами. – С людьми иногда то же самое. Только люди бывают хуже чудовищ. Мелькор ничего не ответил. Только промолчал и посмотрел куда-то в сторону, словно потеряв интерес. Йеннифэр почему-то обняла Цири за плечи, словно желая согреть, и впервые подала голос: – А вы двое? Что ты такое? – она смотрела прямо на Мелькора. – Эй, я к тебе обращаюсь. Вала встряхнулся так, словно очнулся от дремоты. – Я? – Мелькор недоуменно похлопал глазами. Майрон тем временем вытянулся из своей позы вперед и утащил стоявший у бедра Йеннифэр пузырь, оставив глубокую борозду в снегу. Женщина покачала головой. – Не делай из меня дуру. Ты смог что-то сделать там, на поляне, а мы не в силах даже коснуться магии в этом мире. А я, поверь, кое-что знаю об этом. Что ты сделал? Мелькор пожал плечами, глядя прямо ей в глаза. Лицо у него даже не дрогнуло. – Я не знаю. Просто почувствовал что-то знакомое и взял его. Воспользовался. Придал форму музыкой, потому что наш мир был создан песнью. Любая музыка – это власть. Цири обняла Йеннифэр за талию и удивленно приподняла брови. – Что? Мир, созданный песней? Я встречала и более странные религии, но… неужели вы оба верите в это там, у вас? – О, – по температуре голос Мелькора мог соперничать с ледяным ветром вокруг. Он не улыбался, но опять странно скалил зубы, говоря об этом, выделяя голосом слова. – Верить в это мне незачем. Я там был. Первым, в том самом хоре. – Был? – Цири встряхнула головой, скорчив скептическую рожицу. – Ты точно шутишь. Ты же не хочешь сказать, что… Майрон прокашлялся после глотка самогона и оборвал ее: – Именно это он и хочет сказать, и это правда. – Ох, – только и смогла произнести Цири. Некоторое время они сидели в тишине. А потом в темноте послышалось шуршание, тяжелое дыхание и сопение. И скрип шагов по снегу. Цири напряженно огляделась, схватившись за рукоять стального меча, но в густом синем полумраке, который должен был через час превратиться в рассвет, не было видно ничего и никого. Майрон тоже не видел ничего, что могло бы издавать шум, тем более что сопение и шаги утихли. Цири обернулась и коротко вскрикнула, а Йэннифэр выругалась и широко распахнула фиалковые глаза. Майрон проследил направление их взгляда. «Что за… а он здесь откуда?!» – Мелькор… – осторожно позвал он валу. – Не делай резких движений. Даже не думай. У тебя за спиной… Мелькор тяжело вздохнул, видя, как Майрон сжал зубы и приподнял верхнюю губу в гримасе, как будто случайно наступил на хвост спящему дракону и боялся, что тот проснется. Девки пялились так, словно он превратился в паука размером с дом. – Да что вы опять увидели?! – взвился и повысил голос Мелькор. – Не смеш… sha! Последнее восклицание, пусть и обладало куда меньшим количеством смысловых оттенков и форм, обыкновенно заменяло в Ангбанде универсальное выражение испуга, радости, удивления и любых других переживаний невыносимой яркости и глубины, обычно выражаемых кратким междометием «бля». Мелькор как повернул голову вправо, так и застыл. На расстоянии меньше локтя перед его лицом зависла морда огромного медведя с блестящим черным носом. Тварь буравила его желтыми глазами, а потом бесцеремонно обнюхала плечи и грудь, заставив отшатнуться с гримасой ошеломленного ужаса. По густой черной шкуре пробегали линии золотистого света, отливающие густой изумрудной зеленью в глубине шерсти. Йеннифэр сидела, не шевелясь, и нервно сглотнула. Цири застыла с приоткрытым ртом. Майрон бессмысленно вцепился в пузырь с самогонкой, так и сохранив перекошенное выражение лица. Медведь невозмутимо потоптался, покачал гигантской головой, а потом уверенно протопал к побледневшему Майрону и принюхался к самогону. И чувствительно, но не сильно, сомкнул клыки на предплечье майа: именно той руки, которая держала пузырь за горлышко. Не сильно. – Какого… – хрипловато выдохнул Майрон. – Может, он выпить хочет? – слабым голоском поинтересовалась Цири. – А я хочу ванну, – проворчала Йеннифэр. – Мало ли, кто что хочет. Медведь укоризненно посмотрел на нее и рыкнул, заставив почти по-девчачьи пискнуть и вцепиться в руку Цири, но Майрона не отпустил. – Мне что теперь, поить медведя самогоном?.. – Майрон смотрел на всех вокруг, чувствуя себя попавшим в сон безумца. К его удивлению, медведь разжал зубы и плюхнулся на задницу, вытянув короткие лапки на огромном животе. Выжидающе. – Ну, обосраться теперь, – хрипло произнес Майрон, впервые за бесконечно долгий срок своего существования употребив выражение такого сорта. – Это точно были грузди? – Я уже не уверена, – очень тихо ответила Йеннифэр. Мелькор вздохнул и задумчиво разгладил складки штанины на правом бедре, делая вид, что не замечает, как Майрон поднял обеими руками пузырь и действительно принялся поить этой дрянью разноцветного медведя, который присосался к самогону с такой жадностью, словно свалился в чан с медом. – Это неправильные медведи, – негромко и очень упрямо произнес Мелькор. – Нормальные медведи жрут малину. Мед. Мясо, чтоб их. Спят, s-sha, пока снег не сошел! А не… отжимают… хреновый самогон. А-а, что я говорю?! Ему никто не ответил. Похоже, даже не обратил внимания, что Мелькор произнес собственный поток сознания вслух вместо того, чтобы оставить его в голове. Медведь громко глотал и чавкал. Майрон обреченно держал пузырь, застыв, как изваяние. В той же позе обычно запечатлевали эльфийские статуи с кувшинами воды в фонтанах. Цири и Йеннифэр даже не моргали, глядя на происходящее. На горизонте начал заниматься бледный рассвет, окутывая заснеженные земли дымкой. «А это что?» Под плотной тканью собственной одежды Мелькор нащупал… что-то. Что-то небольшое и жесткое, что лежало у него в кармане. Он задумчиво запустил ладонь в недра штанов и выудил наружу необработанный алмаз размером с куриное яйцо. Кажется, безделушку принесли с новой выработки на востоке. Безделушку в его руках заметили женщины. Майрону было не до того: он спаивал медведя. О том, что на деле медведь был телтором, они не подозревали. – Это что? – слабым голосом поинтересовалась Цири. – Кажется, это алмаз, – пожал плечами Мелькор. Он уже не удивлялся ничему. Йеннифэр открыла рот. Закрыла. А потом взорвалась возмущенным криком, да только крик звучал не громче полупридушенного шепота, потому что чародейка постоянно косилась на медведя: – Ты хоть понимаешь, что за этот камень ты мог купить весь этот чертов городишко и еще бы осталось?! И мы бы не мокли тут в снегу! – Сдался мне этот город! – не будь рядом медведя, Мелькор бы тоже говорил громче. Он сам не мог пояснить, почему перешел на шепот. – Не смей повышать на меня голос, женщина! Горизонт светлел все отчетливее. Занимался блеклый желтый рассвет. А потом они увидели то, что заставило их устало выдохнуть. Из открывшихся ворот города к ним шла целая процессия женщин в масках. И конвой воинов в шкурах. Цири тихо произнесла, почти подражая Пайкелу: – О-ой. На одном из причалов Иммилмара собралась по меньшей мере половина города. Дощатая пристань уходила глубоко в озеро, и они сейчас стояли на самом краю – возле большой парусной лодки. Огромная водная гладь, синяя, как сапфир, и гладкая, как стекло, тонула в тумане. Утро было сырым и холодным. Пестрая толпа в шкурах, шерстяных и кожаных одеждах, смотрела на них недружелюбно. Мужчины, женщины, дети – здесь были все. Поодаль Цири заметила их вчерашних знакомых-краснолюдов. Те смотрели на происходящее обеспокоенно и удивленно. Протащили их к пристани под конвоем. Точнее, провели, но ситуация от этого лучше не становилась, особенно с учетом, что в спину им дышал все тот же медведь, который выпил весь самогон до последней капли. Теперь он шел, блестя глазами и странно виляя огромным задом с куцым хвостиком. Из толпы вывели уже знакомого им черного эльфа с неуместно жизнерадостной улыбкой. Отчего он был в других тряпках и как их достал, никто не знал. – Гоблин, – угрюмо прокомментировал его появление Майрон. – О, я вижу знакомые лица, – поприветствовал их Джарлакс, совершенно не обращая внимания на веревку на руках и двух местных берсерков, которые почти тащили его по пристани. – А как ваша ночь прошла? Разговор оборвал хлопок кнута одной из хатран, облаченной в темно-синее платье. Фигура ее выдавала почтенный возраст. Маску ведьмы ореолом окружали алые перья, полностью скрывая от смотрящих спереди и цвет волос, и возможную прическу. – Слушайте нас, народ рашеми! – ее голос сильно разнесся над пристанью. – Слушайте меня, Ярославу из хатран! И слушайте нас, чужаки! Вы пришли в наши земли незванными и нежеланными, и осквернили землю, на которой мы живем. Вы попрали священные законы гостеприимства, обнажив меч под крышей, которая дает кров и еду. Одного из вас поймали на воровстве. Вы – убийцы и преступники. Мы не коснемся вас, мы не убьем вас, но отдадим на растерзание миру тех, кого вы уничтожили – они придут за вами и придут на другой берег озера Ашейн, придут, чтобы даже ваша кровь не запятнала земли Рашемена, и ни следа ваших преступлений не осталось на ней! Ибо такова их воля, и они желают мести, и мы охотно исполним ее. Войдите в лодку и встретьте свой удел. Таково решение совета хатран и духов этой земли. – Прекрасно, – прошипела Йеннифэр, глядя на то, как двое воинов разрезали веревку на руках Джарлакса и встали поперек пристани, закрывая им дорогу. – Просто замечательно. Лодка, широкая парусная плоскодонка, поскрипывала, покачиваясь на волнах. Майрон заметил, как Мелькор побледнел, глядя на озеро, словно завороженный. Он знал, что Мелькор ненавидел лодки, а еще больше ненавидел реки и любые водоемы, кроме собственной ванны, потому что панически боялся глубины. Плавать он тоже не умел. «Но если мы сейчас убьем целый город, то домой точно скоро не вернемся. Там посмотрим». Майрон тронул локоть Мелькора и крепко сжал его руку чуть выше запястья. – Ненавижу лодки, – тихо прошипел Мелькор, напряженно глядя на тихо плещущиеся и хлюпающие у отсыревших досок волны так, словно мог провалиться с пристани и утонуть прямо здесь. – Ненавижу озера. Ненавижу реки, моря, корабли, чаек и вообще все! Цири коротко выдохнула, словно перед прыжком в ледяную воду, но сошла в лодку первой, обернувшись через плечо. – Знаете, что говорил Весемир? – голос ее странно дрогнул. – Перед казнью попроси воды. Никто не знает, что случится, пока ее принесут. Джарлакс хмыкнул и с неунывающим видом поправил перо в шляпе. – А мне нравится эта девушка, - он подмигнул им и с ленцой, вразвалочку зашел в лодку без всякого страха, словно их везли не на смертную казнь, а на прогулку. – Эй, да что вы встали? Все могло быть и хуже!