Кольцо миров

9. Perpetuum mobile философии. Здание учебного заведения, гордо именуемого Межпланарным Университетом Философии, больше всего напоминало гигантских размеров квартал, в котором собрали самые безумные и изящные архитектурные стили, присыпали это причудливыми лезвиями, похожими то на цветы, то на угрюмые башни замка некроманта, встряхнули и оставили стоять, как получилось. Попасть к ректору университета оказалось куда проще, чем предполагалось. Во-первых, оказалось, что просителей и без них ожидало множество, во-вторых, что ректор, пусть будучи призраком, отличался живейшим любопытством и то и дело принимал посетителей. Разумеется, существовали записи и очереди, но, как и везде в Сигиле, деньги открывали любые двери. И меняли очередь визитера с триста сорок шестого на первый. Кабинет профессора Экзорциуса IV Ликонта Вертербрайера-Тондрон Клиз ле Пайта, который милостиво позволял ученикам звать себя попросту «профессором Ливертондом», выглядел вполне обыкновенно для его рода занятий: его наполняли тяжелые книжные шкафы, многочисленные грамоты, множество университетских документов, а высокие окна обрамляли тяжелые темно-синие шторы, вышитые серебряной нитью. На стене висела огромная картина, в которой гости с изумлением признавали изображение всех существующих планов и миров, взаимосвязанных тонкими серебряными нитями. Пахло деревом, бумагой и чернилами. Выделялось лишь одно: вместо стола среди кабинета красовался гроб на возвышении. Письменные принадлежности и все необходимое разместились на подобии огромной стойки дирижера. Профессор поверг всех в шокированное недоумение, поскольку, во-первых, был неприлично материален для привидения, а, во-вторых, без труда переносил по воздуху собственный гроб. Он высовывался из-под крышки до пояса, подхватывал деревянную конструкцию, и так и перемещался. Очевидно, что почил профессор в возрасте – его голубовато-серебристый прозрачный силуэт демонстрировал фигуру в безупречно подобранном костюме и гладко выбритое лицо. Профессор почил много веков назад, при жизни принадлежал к Обществу Восприятия и этим заслужил немало ненависти от фракций, посвятивших себя энтропии и смерти, которые считали, что ректор занимает свое место уж слишком долго. Вот только ничего не могли поделать, поскольку профессор Ливертонд заслужил всепоглощающую неистовую любовь студентов и коллег, отчего та берегла его лучше всяких телохранителей, а университет буквально пестрел, словно цветочная поляна, всевозможными деталями, приспособленными для комфортабельной жизни и учебы. Историю своих необычных посетителей, обросшую еще большим количеством деталей, чем когда-то у Эльминстера, профессор выслушал с живейшим интересом. – …таким образом, нам нужна ваша помощь, как бы нелепо это ни звучало, – завершил рассказ Майрон. Призрак подхватил руками гроб и покачался в воздухе взад-вперед. Очевидно, у человека это означало бы нетерпеливое и задумчивое хождение по комнате. Темные глаза профессора Ливертонда изучали их с таким энтузиазмом, что Майрону показалось, будто уговаривать о помощи не придется вовсе, что избавляло их от унизительных упрашиваний, подкупа и дополнительных объяснений. – Невероятно любопытно! – наконец, восторженно сказал профессор, разведя руками. – Никогда не переживал ничего подобного! Вы удивили меня, чего не удается почти никому. – Замечательно, – буркнул Мелькор. – Так вы поможете нам? Призрак степенно кивнул им и повел прозрачной рукой. – Разумеется. Но… – профессор сжал губы, словно раздумывая о чем-то. – Пожалуй, у меня будет к вам одна-единственная просьба и надеюсь, что она вас не обременит. Майрон прищурился, начиная подозревать неладное. Цири и Йеннифэр переглянулись со злорадной хитрецой, словно получив удовольствие, что сложности в получении ключа от портала возникли не только у них. – Какая просьба? – осторожно спросил Майрон. «Всегда так. Бескорыстности не существует». Гроб опустился на подставку, а призрак сложил руки на груди, внимательно глядя на них. Глаза у профессора при жизни были почти черными, а сейчас превратились в темно-синие. А еще он носил очки, невзирая на то, что призраку они были без надобности. – Видите ли, – аккуратно начало их привидение, оправив воротник призрачной рубашки. – В моем положении существуют определенные… неудобства. Вы кажетесь мне компанией, которая с легкостью может их преодолеть. Я с любовью берегу данное заведение уже веками, но у меня есть проблема: веселье с моими товарищами по цеху чревато разочарованием в природе живых. А я отчаянно скучаю по прекрасным дням моей молодости, далекой и древней. Мне бы хотелось хоть немного вспомнить то… – призрак сделал паузу, подбирая походящее слово, – очарование беззаботности студенческого бытия! – профессор обвел их взглядом. – У меня уже многие десятилетия не было и шанса попросить о подобном кого-то из своих посетителей, отчего я надеюсь на ваше великодушие к старику. Мелькор недоумевающе воззрился на ректора. – Так чего вы хотите? Джарлакс звонко расхохотался. Йеннифэр хлопнула себя ладонью по лбу. Цири возмущенно засопела. – Вы и правда не поняли? – она всплеснула руками и уперла кулачки в бедра. – Хорошо вы устроились, я скажу! Нам лазить по каналам пришлось, а вам только и надо, что устроить кутеж на целую ночь! – она посмотрела на профессора. – Я права? Они должны закатить пьянку, как во времена вашей молодости? Золотые глаза Майрона расширились, как блюдца. Мелькор состроил ошеломленную гримасу. Призрак удрученно вздохнул, сделав это удивительно по-человечески, даром, что у привидения и легких-то не было: – Милая барышня, пьянка – слово грубое. Я бы желал праздника! Пообщаться с живыми вне стен моего университета, как когда-то! Но есть одна небольшая сложность, – профессор опять подхватил свой гроб и завис над столом вместе с ним. – Я ведь мертв, и ничего не чувствую в общем, человеческом смысле! На мгновение повисла угрюмая тишина. Майрон фыркнул. «Ну почему в этом городе всегда и во всем есть подвох?!» Мелькор недовольно посмотрел на профессора и моргнул, заявив: – Это не смешно. – Он же призрак, – беззаботно хмыкнул Джарлакс. – Вот и одолжи ему свое тело! – Ни за что! – возмущенно повысил голос Мелькор. – Тише, тише, господа! – примирительно повел руками профессор с легкой укоризной в голосе. – Я бы ни в коем случае не потребовал ничье тело! Ведь все, познаваемое нами, должно проходить сквозь опыт эмпирический, другими словами, я бы сказал, непосредственный, – он помедлил. – И как, скажите мне, можно считать опыт эмпирическим, если получу его, в каком-то смысле, вовсе не я, а кто-то другой? Однажды я пытался пойти подобным путем – жуткое вышло мероприятие, скажу вам. – Именно, – с преувеличенной серьезностью подтвердил Майрон. «Этот город свихнулся. Точно свихнулся». Он начинал смутно догадываться, отчего профессор мог достичь своего… мертвого состояния. За ужином Джарлакс то и дело трепался о фракциях Сигила и безумствах, которые они творили. Безумством Чувствующих, или же, как они себя звали, Обществом Восприятия, была сумасшедшая тяга к познанию всех впечатлений, существовавших во вселенной. Интересы этих Чувствующих начинались от разнообразной еды и примитивных сексуальных удовольствий, которые в определенный момент прекращали вызывать почти болезненный интерес, и заканчивались совсем уж экзотическими познаниями: что чувствует демон, пожирающий младенцев, или жертва фанатиков, которую сжигают на костре. Последние воспоминания некоторых порой записывали в то, что звали сенсориумами. Мысли майа бурлили сарказмом. «Действительно. Не умирать же ради этого, в самом деле? Сумасшедшие!» Йеннифэр задумчиво дернула бровью. – Вы и впрямь не чувствуете абсолютно ничего? Профессор подхватил собственный гроб и поплыл по комнате, жестикулируя. – Не совсем… опять же, в общем смысле, человеческом, ничего, разумеется, – он наморщил лоб. – Но если сравнивать это с некими эманациями душ… более чем. Нечто эфемерное я вполне ощущаю, – ректор покивал собственным мыслям. – Скажем, призрачный лед будет для меня холоден. Майрон перестал понимать что-либо. Мелькор следил за ходом разговора с таким видом, что попытки вникнуть в суть происходящего читались на его лице даже слишком ярко. И придерживался за щеку, словно у него болел зуб. – Как лед может быть призрачным? – наконец, спросил вала, разведя руками. – Он же не может быть мертвым! Профессор поднял указательный палец, сентенциозно ответив: – Философски говоря, кладбища, как и факт моего существования, скорее говорит об отсутствии смерти как таковой. Я бы сказал, что это глобальная идея с сопутствующими культами. А в Сигиле идея носит роль первоосновы, столпа мира. Таким образом, мы приходим к тому, что существование живого или мертвого возможно благодаря вере в идею, а не законам бытия! Мелькор переглянулся с Майроном. Йеннифэр – с Цири. Джарлакс почесал лысину, ответив за всех: – Как все сложно. Я думаю, пойти выпить можно прямо сейчас. Поиски подходящего места для праздника, которого пожелал профессор, привели их в самое обыкновенное по меркам Сигила место. От традиционных заведений бордельного характера, которые ассоциировались у большинства живущих с разгульным образом жизни, было решено отказаться. В конце концов, все присутствующие были интеллектуальной публикой, пусть в известной мере лишенной даже базовых основ морали. Сенсориумный клуб «Лабиринты чувств» в районе Леди оказался наиболее подходящим для их целей местом, и с порога поразил их и роскошью, и разнообразием. Потому что в огромном здании, выложенном камнем всех цветов и украшенном причудливым стеклянным куполом с изящными витыми шипами, было… все. Они предлагали еду и напитки всех миров и планов, диковинные игры самого разного характера – от шахмат до катания на коньках на просторах горных озер Элизиума, прогулки по садам с цветами, собранными из всех вселенных. Можно было снять номер с золотой постелью и опаловой ванной, а можно – комнату, подобную солдатским казармам демонов. В некоторых комнатах с хрустальными шарами-сенсориумами, заполненными чужими воспоминаниями, можно было погрузиться в чувства тех, кто оказался в гуще кровопролитного сражения или когда-то летал на драконе. А в отдельных, куда, разумеется, допускались лишь совершеннолетние существа всех рас – погрузиться в память существ, которые испытали опыт самых экзотических половых сношений. Например, с крокодилом. Едва увидев перечень существ в увесистой брошюре, которую им предложили при входе, Мелькор скривился от отвращения и пробормотал что-то об ополоумевших последышах. – Как-то здесь тихо, – проворчала Цири, глядя по сторонам. Почему-то она почувствовала себя неуютно. Место показалось ей чопорным и слишком роскошным. Первый зал, в котором журчал фонтан, и сладко пахло розами, представлял наиболее тихую сторону развлечений: почтенная публика в дорогих костюмах играла в шахматы. – Вынужден согласиться, – чинно кивнул Цири профессор. Он так и парил над землей в своем гробу, вызывая вежливо-удивленные взгляды местной публики. – Но любое развлечение такого сорта, как то, о котором я осмелился попросить вас, всегда требует некой импровизации, поскольку только спонтанность придает вкус и очарование празднику жизни. Через зал, бесшумно ступая копытами по толстому ковру, к ним прошла женщина-бариаур. Глаза на ее изящном скуластом лице были подведены ярко-изумрудными тенями, и затянута она была в кокетливый зеленый жилет. Темно-рыжие волосы украшали золотые бусины в волосах. – Меня зовут Ан’ниви, и я буду вашим проводником в мир чувств, – улыбнулась она. – Что сегодня желают испытать наши клиенты, чего не чувствовали никогда? Йеннифэр жестом указала в сторону профессора. – Господин Ливертонд желает вспомнить праздник юности, – коротко сказала она и обвела остальных испепеляющим взглядом, особенно задержав его на Мелькоре. – А я бы желала отдохнуть. Проводница кивнула, переступив копытами. – У нас есть сенсориум, в котором запечатлены воспоминания об особенно бурном выпускном празднике… Профессор поправил пуговицы жилета и ожесточенно покачал головой. Ан’ниви вежливо умолкла, с любопытством глядя на него. – Ни в коем случае! – отрезал он, прочистив горло. – Никаких сенсориумов и приятных воспоминаний былых времен! – профессор сделал паузу, сменив тон с решительного на спокойный. – Сложность и состоит в том, что я бы желал своего непосредственного участия в празднике. Влияния на события, если так можно выразиться. Джарлакс пожал плечами. – Тогда этого не делается на трезвую голову, что бы там ни говорили! – убежденно заявил дроу и улыбнулся их новоявленной помощнице. – Так что для начала отведите-ка нас туда, где мы можем присесть и выпить! Только без золотых тарелок и хрустальных зеркал! – он ехидно стрельнул взглядом на Мелькора. – Тебе же не нужны золотые тарелки и хрустальные зеркала? Мелькор скривился и послал Джарлакса подальше. Ан’ниви отвела их в просторную комнату, чем-то неуловимо напоминавшую кухню в их доме – разве что вместо плиты и шкафов с тарелками был выход на обширный балкон с гигантскими гортензиями. Обстановка была уютной: чинного мебельного гарнитура, за которым предлагалось сидеть, выпрямившись и поддерживая светскую болтовню, не наблюдалось. Зато был низкий стол возле большого дивана, и по помещению разливался теплый неяркий свет. Цири счастливо плюхнулась в огромное темно-синее кресло, больше напоминавшее мешок. Мелькор вальяжно развалился на подходящем по росту диване, свесив ступни через подлокотник. Майрон заставил его подвинуться и устроился, откинувшись спиной на бедра валы. Йеннифэр кисло оглядела парочку, оккупировавшую диван, и с красноречивым видом опустилась в другое кресло – единственное оставшееся после того, как на втором расселся Джарлакс. Профессор и его гроб заняли все свободное пространство за столом. – Что желаете выпить? – бариаур обвела их теплым взглядом. Улыбка обозначила ямочки на ее гладких щеках. – То, что заставит опьянеть призрака, – развел руками Джарлакс. Девушка смущенно кашлянула, и на ее гладких персиковых щеках разлился легкий румянец. – Я боюсь, что это невозможно. Мелькор устало вздохнул. – Тогда то, что заставит опьянеть нас! И что-нибудь необычное для тех, кто не был в Сигиле! Как называлось то, что им подали, не знал никто. Синяя жидкость в маленьких стопках, налитая из хрустального графина, горела исключительно красивым радужным пламенем, а в голову била сразу же и хлеще, чем лошадь копытом. Йеннифэр после первой же стопки ощутила себя так, словно в нее влили по меньшей мере бутылку вина, а в животе разлилось приятное тепло. «Ох-ох. Что же дальше будет, если это первая стопка?» – Ничего себе, – Майрон встряхнулся и отрывисто выдохнул. – Что они туда кладут? В воздухе висела странная недосказанность. Все понимали, что напиться собираются с определенной целью и ради вдохновения, которое каким-то образом подскажет, что делать с проблемой профессора Ливертонда в его желании победить естественные ограничения существования в призрачной форме. Он же и нарушил неловкое молчание. – Знаете, я впервые за все существование в этом обличье выбираюсь в таком обществе за пределы университета, – его мерцающий голубоватый силуэт парил над гробом. – И вижу, будто вы чувствуете себя нелепо, но могу посоветовать вам лишь отдаться на волю чувств, – он улыбнулся, глядя на них всех со странной теплотой. – И поверьте, вдохновения в молчании не найдется. – Мы, кажется, говорили о природе смерти? – Майрон обвел всех заблестевшими глазами. Щеки у него слегка порозовели. Цири скорчила усталую рожицу и оперлась подбородком на руки. – Серьезно? – фыркнула она. – Мы хотели праздника, а сейчас пришли и сели говорить о смерти? Профессор придвинул свой гроб поближе к их столу и, к всеобщему удивлению, впервые показался в полный рост, присел на крышку, как на скамью, и уперся локтями в колени. – О том, что смерть – всего лишь тезис, юная барышня, – голос его прозвучал слегка лукаво. – А тезисы можно опровергать. Мне эта мысль кажется весьма оптимистичной. – Смерть – это конец, и нечего о ней говорить, – обрубила Йеннифэр. – Вот именно! – подтвердила Цири. – Это не тезис, это… – Цири плюхнулась плашмя на свое кресло-подушку, улеглась и воздела руки к потолку. – Пф! Обычно это какая-то страшная задница, если говорить покороче! Иногда – чья-то, которой тебя накрывает! Профессор удивленно приподнял брови и спустя мгновение утвердительно кивнул. – Интересная аллегория, барышня. Никогда не приходилось слышать от студентов сравнения смерти и… ягодиц, – он повел рукой. – Но боюсь, такой трактат не получил бы широкого распространения. Слишком… – Ливертонд запнулся, подбирая слово, – свежо для нашего общества. – А я бы просто заменил слово «жопа» на «проблема», – Джарлакс утащил с тарелки одну из принесенных Ан’ниви слив и откусил половину. Пожал плечами. – Звучит приличней. – И получается скука, – Мелькор последовал примеру Джарлакса и взял из тарелки персик, после чего задрал ноги и без особого стеснения вытянул их поперек колен Майрона. – Так что если эти ваши тезисы опровергаются, это просто очередное слово для обозначения вопросов. Майрон обхватил ноги Мелькора и уперся в них локтями. Налил себе еще стопку. Выпил. Выдохнул. – Вы развели обычную трескотню, – угрюмо заявил он. – Смерть – это структура. Состояние любого материала. И мы так и не решили, как соединить ее с алкоголем. Мелькор возмущенно сдвинул точеные темные брови. – Я не понял, ты что, второй раз уже пьешь? А мы? Выпили еще раз. Цири почувствовала, что опьянение достигло той приятной отметки, когда шатает, и море по колено. В голове начинали закипать идеи и безудержная храбрость. «Мертвый самогон. Самогон-нежить». Она хихикнула этой мысли и уселась с диким блеском в изумрудных глазах. От прилившей к лицу крови ее шрам заалел сильнее. – Я знаю, что надо делать! – радостно заявила Цири. – Алкоголь нужно убить или хотя бы поверить, что мы его убили! Джарлакс стащил с головы шляпу и повесил ее на край кресла. Дроу сидел, болтая ногой. – Цири! – укоризненно потянул он. – Самое зверское убийство алкоголя в нашем присутствии уже было совершено им! – наемник кивнул в сторону Мелькора. – Когда в хранилище было разбито столько коньяка, что любой бы оплакал его, словно доброго друга в безвременной кончине! Мелькор хохотнул и пожал плечами, жуя персик. – У меня не было выбора, – весело заметил он. – Идиоты, – уже слегка нетрезвым голосом возвестила Йеннифэр, расстегнув роскошную белую блузку ровно так, чтобы открыть прекрасное декольте. – Раз уж смерть – это концепция, то это переход в другое состояние! Профессор заинтересованно-оценивающе посмотрел на женщину. – Между прочим, очень верно замечено, – по его призрачному телу прошла серебристая рябь оживления. – Вы знаете, что в некоторых странах Фаэруна верят, что после смерти тело всего лишь обращается в духа-телтора? – Да мы их видели! – раздалось наперебой сразу несколько голосов. Громче всех кричала Цири. Она, потеряв всякое чувство дистанции, встала со своего кресла и плюхнулась на диван рядом с Майроном, откинувшись на ноги Мелькора. – Эй! Слезь с меня! – вала возмущенно пихнул ее лодыжкой в спину, но Цири лишь поерзала и устроилась удобнее, улыбаясь до ушей. По ее щекам разлился румянец. – А вот не хочу и не слезу! – громко заявила она. – И как мы сделаем из алкоголя дух? – Дым! – гневно возвестила Йеннифэр. Джарлаксу пришлось соображать всего мгновение, прежде чем он расхохотался и щелкнул пальцами, довольно щерясь. – Да вы гений, госпожа Йеннифэр! И фигура у вас отличная, – дроу хлопнул в ладоши прежде, чем кто-то успел произнести хоть слово. – Нам нужен кальян на крепком алкоголе! С кальяном разговор пошел веселее. Ан’ниви сохранила безукоризненное самообладание, но посмотрела на них, словно на сумасшедших, когда они потребовали кальян на чистом роме без всяких добавок. И все-таки исполнила просьбу. А профессор Ливертонд, едва вдохнув в несуществующие легкие первый глоток дыма, расплылся в блаженной улыбке. – О, боги планов! О, все чувства! Я словно впервые попробовал ром! После долгих бесчувственных лет это подобно поцелую первой любви! – он с наслаждением затянулся еще раз, очевидно, не испытывая никаких неудобств по поводу того, что дым проходил сквозь него и рассеивался в воздухе. – Это лучшее, что я мог почувствовать призраком! Все уже чувствовали достаточное опьянение, чтобы в сердцах поселилась та особенная меланхолия перед моментом, как верх возьмет движущая сила алкоголя и разделит всех по своим местам, поселив в одних душах еще большую меланхолию, а в других – тягу к приключениям. У Цири приятно звенело в голове, и практическим путем она выяснила, что развалиться в районе коленок Мелькора можно вполне удобно. – Вечер слишком томный, – вздохнула она, и спустя секунду ее лицо приобрело настороженно-удивленное выражение, поскольку Цири осознала, что произнесла это вслух. – Ой, – она улыбнулась. – Пойду, попрошу музыки! – Я поддерживаю! Какой праздник без музыки? – вытянул руку Мелькор, не обращая внимания на косой взгляд Майрона, которого великий разделитель начал медленно и неуклонно сталкивать на сторону глубоких раздумий. Йеннифэр потянулась, принимая в кресле вальяжную кошачью позу. – Какая пошлость, – промурлыкала она, блаженно жмурясь. – А, и правда! Нужна музыка! – Подождите! – резко выкрикнул Джарлакс, обратив на себя всеобщее внимание. – Мы обязаны узнать ответ на животрепещущий вопрос! Профессор затянулся кальяном и заинтересованно посмотрел на наемника: – Экзистенциального толка? – в его темно-синих призрачных глазах замерцали голубые искорки. – Совершенно верно! – кивнул дроу и уставился на Мелькора. – Куда делась твоя корона? Майрон обернулся на Мелькора. На лице у майа было написано выражение, которое можно было поровну истолковать как желание убивать и безоблачную нежность. – Кстати, хороший вопрос, – он улыбнулся. По-прежнему неопределенно. Мелькор сыто улыбнулся и широко развел руки. – О, во имя меня же! – он обвел взглядом присутствующих, особенно долго задержавшись на Майроне. – Вы что, всерьез поверили, будто я могу расстаться с ней хотя бы на минуту? Какая наивность! Вала небрежно встряхнул головой, коснулся большого гребня, который украшал косу на затылке, и все с изумлением наблюдали, как очертания гребня поплыли, растянулись, превращаясь в огромную шляпу с павлиньим хвостом. А потом перья как будто съежились, начали втягиваться и чернеть, шляпа – истончаться, и, наконец, конструкция на голове Мелькора приняла форму хорошо знакомого Майрону железного венца Ангбанда, украшенного Сильмариллами, которые рассыпали дивной красоты перламутровое сияние. Майрон убийственно спокойно смотрел на метаморфозу секунд пять. Кашлянул. – Мэлко, – подозрительно нежно произнес он. – То есть, когда мы… и у тебя была заколка за ухом… Мелькор бархатно прищурился, понизив голос до тягучих басовитых нот: – Естественно. Цири выбралась из комнаты со звоном в голове и легкостью в теле в поисках их Ан’ниви, ошиблась коридором, и оказалась в огромном шумном зале, переполненном флиртующей публикой. Здесь кокетливо хихикали, соблазнительно наливали игристое вино из фонтана, заказывали цветы и музыку для привлекательных одиноких дам, элегантно смотрящихся в зеркальце за своими столиками, пили за здоровье друг друга и уходили парами, поддерживая иллюзию светского разговора лишь ради игры приличий. А за большой барной стойкой Цири мигом увидела ту, кого уж точно не ожидала. Штурман Гонсалес с золотой серьгой в ухе, одетая в свободные штаны с высоким металлическим поясом и не менее свободную рубашку, обнажающую крепкие смуглые руки, спускала часть состояния, полученного после ограбления. Она беззастенчиво флиртовала с какой-то пепельной блондинкой, которая тонко хихикала, но на лице Гонсалес, попивающей ром, читалась оценивающая скука. «Ах ты, зараза». Цири сама не знала, почему почувствовала себя отвратительно оскорбленной. То ли потому что блондинка была пепельноволосой и зеленоглазой, то ли дело было в алкоголе, который мгновенно напомнил ей о неловко вспыхнувшей в дирижабле искре притяжения, но Цирилла мигом забыла о музыке. Она решительно прошествовала сквозь зал прямо к стойке и нахально уселась на высокий барный стул рядом с Гонсалес. – Привет, – будто бы невзначай поздоровалась она со штурманом, даже не взглянув на блондинку, будто ее и не существовало. – Я не ожидала тебя здесь увидеть. На лице тифлины мелькнуло изумление. Мгновение Гонсалес удивленно моргала, а потом бросила на Цири такой глубокий взгляд, что внизу живота скрутило. «О, черт. Это алкоголь. Точно алкоголь». Карамельные глаза штурмана блестели, как два темных янтарных камня. Гонсалес послала девице воздушный поцелуй. – Прости, дорогуша. Это моя знакомая. – Знакомая? – незнакомка смерила Цири испепеляющим взглядом и вильнула бедрами, затянутыми в фисташковое платье, больше напоминающее обмотанные вокруг тела куски ткани. – Хорошо, Гонсалес. Найду себе другую компанию на вечер. – Вот и вали, – хрипловато промурлыкала штурман и повернулась к Цири, закинув ногу на ногу. – Что делаешь здесь, маленькая праймерша? – Гонсалес посмотрела на Цири. На ее лице с темными пухлыми губами и слегка широким носом блуждала ленивая полуулыбка. Отвратительно раздражающая, похабная, мерзкая и дьявольски притягательная. Цири прищурилась и жестом попросила юношу за стойкой подать ей точно такого же рома. – Я тебе не маленькая, – фыркнула Цири, оскалив белые зубки и сверкнув изумрудными глазами. Она склонилась близко к лицу Гонсалес. – Или ищешь себе птичку, чтобы она пела голосом послаще? Женщина перед ней вздохнула. Грудь высоко поднялась и опала под рубашкой. – Вот поэтому ты мне и понравилась, – тихо проговорила она. – У тебя крылья из стали, как у самой прекрасной машины. – Вот как? – Цири почувствовала удовлетворение и удивление. Уж от Гонсалес, через раз использующей ругань, такого комплимента она точно не ожидала. А потом издала возглас неожиданности, когда чужие губы, горячие и мягкие, впились в ее собственные – нагло, бесцеремонно и чудовищно приятно. Она оттолкнула Гонсалес, но не так, чтобы оборвать поцелуй – придержала за воротник рубашки лишь для того, чтобы показать ей, что она уж точно не маленькая птичка. – Что, вот так сразу потащишь меня в кровать, как ту девчонку? – Цири прищурила дикие изумрудные глаза. – Обойдешься. Сначала раскачаем это место. В комнате висел плотный кумар кальянного дыма. Алкоголь на столе пополнился двумя бутылками разного цвета и ромом. Профессор глубокомысленно рассуждал о чем-то. Джарлакс очень внимательно его слушал и отчаянно пытался понять взаимосвязи в произнесенном, но делал крайне умный вид, который сходил за интерес: – …таким образом, матриархат является важной составляющей вашего исторического и социального процесса, каким бы ужасным ты его ни описывал. По правде говоря, попытки Джарлакса осмыслить непрошеную лекцию профессора, вытеснялись в воображении дроу разгулом пьяных метафор. Он битый час наблюдал за тем, что творил алкоголь с Мелькором и Майроном, и на ум наемнику приходило только неизящное и весьма сомнительное сравнение с двумя сношающимися слизнями. Поскольку вечер начался с того, что Майрон вполне благопристойно сел возле коленей разлегшегося на диване Мелькора, соблюдая ему одному известные правила приличия, но с каждой стопкой эти двое невыносимо медленно съеживались все ближе друг к другу в один милующийся педерастичный клубок. «Ей-богу. Как будто медленно пытаются заползти друг на друга». На деле не произошло ничего более неприличного, чем перемещение Майрона поближе к груди Мелькора и сползания Майрона головой на локоть валы, но для слипания от избытка нежностей Джарлаксу хватило бы и меньшего. – О, во имя меня же, только не эта женщина! – рявкнул развалившийся на диване Мелькор, едва увидев, кто пришел вместе с Цири. Майрон переложил руку Мелькора себе на грудь и опрокинул внутрь очередную стопку алкоголя. – Именно она, Мелькор, именно она, – поддразнила его Цири. Гонсалес уперла руку в бок и кривовато ухмыльнулась, красноречиво обхватив Цири за бедра. – О, трудящиеся голубого знамени. Привет. Йеннифэр разморенно потягивалась и жмурилась в кресле. Вид у чародейки был подвыпивший и до крайности довольный, словно у сонной кошки. Ее блузка неприлично низко расстегнулась, юбка задралась почти до колен, открывая кокетливые кружевные чулки. – Продолжайте, профессор, – промурлыкала она. – Вы умный мужчина и говорите исключительно интересные и прекрасные вещи о женщинах. А эти двое голубков всегда будут ненавидеть женщин. – Ненавидеть?! – взвился Майрон и грохнул стопкой об стол, злобно уставившись на Йеннифэр. – Да у вас вечно так! Значит, про женщин и слова сказать нельзя, а нас только ленивый пидорами не назвал и это, по-твоему, нормально? Гонсалес хрипловато усмехнулась и бесцеремонно плюхнулась на кресло-подушку, после чего потянула за собой Цири, которая, засмеявшись, повалилась штурману на бедра. – Именно так, красотка, – Гонсалес опять ухмыльнулась, проводя ладонями по плечам Цири и глядя исподлобья на Майрона. – Или тебя это не устраивает? Майрон презрительно скривил рот и налил еще себе и Мелькору. Опрокинул в себя. – Нет, не устраивает! – возмущенно рявкнул Мелькор, ударив кулаком по подлокотнику дивана так, что тот затрещал. Джарлакс выпил. Посмотрел на остальных. Профессор Ливертонд курил свой кальян, с искренним интересом наблюдая за дискуссией. В его темных призрачных глазах мерцал хитрый огонек. – Кстати, раз уж у нас зашла о речь о девочках и мальчиках… – дроу развалился в кресле, отсалютовал еще одной стопкой и посмотрел на Мелькора и Майрона. – Да скажите уже, кто из вас двоих главный! – Кстати, он вынудил нас делать ставки! – пьяно возвестила Цири и захихикала, не задумываясь о смысле сказанного. Выражения лиц великих духов Арды казались ей уморительно смешными. – Что?! – возмущенный вой Мелькора и Майрона перекрыл всеобщий хохот. Мелькор даже сел. – Какие еще ставки?! – Да почему вы вообще взялись это обсуждать?! Гонсалес заразительно звонко заржала. Йеннифэр томно улыбнулась, щуря фиалковые глаза, и ткнула в Мелькора пальчиком, понизив голос до бархатистой глубины. – Мы единодушно решили, что принимаешь ты. Мелькор взбешенно встряхнулся. – Нет! Да чтоб я провалился в пустоту, если еще и это вам говорить буду! Вы тут все на ебле помешались! И Цири! Где наша музыка, а? – Мелькор недовольно притопнул каблуком сапога об пол. – Ты пошла за музыкантами, а привела ее! – он обвиняюще указал на Гонсалес. – Здесь кисло, как в морге! Профессор Ливертонд с глубокомысленным видом выпустил в воздух очередной клуб дыма. – Господа, ну что за разговоры, – укоризненно произнес он и повел руками в примирительном жесте. Руки у призрака слегка подрагивали, а голос звучал подозрительно вдохновенно. – Разве так ведется истинное веселье? Кто же обсуждает столь личные дела своих товарищей, когда любовь – вещь непредсказуемая, и поистине удивительная! – он мечтательно и совсем по-человечески вздохнул. – О ней написано столько трактатов, что она стала такой же движущей силой, как идея смерти, а я скажу, что она сильнее смерти. Любовь – это все, господа и дамы! Не надо так. На мгновение повисло молчание. Частично недоуменное, частично – смущенное. Цири улыбнулась, когда Гонсалес обняла ее за плечи, и хлебнула рома из горла бутылки. – А вы романтик, профессор, – ехидно заметил Джарлакс. – Что наш мир без романтики? – мечтательно вздохнул старый призрачный философ. – Что такое романтика? – угрюмо поинтересовался Майрон. – Что такое наш мир? – развел руками Мелькор. – Ром! – громогласно-хрипло возвестила Гонсалес, подняв в воздух початую бутылку. – Жизнь! – довольно выкрикнула Цири. – И веселье! Йеннифэр раздраженно вздохнула. Со словами профессора о любви в ней набирало силу отвратительное пьяное желание бунта. Во-первых, против несправедливости того, что ее повсюду окружали пары и романтики. Даже лысый дроу, чтоб его, казался ей именно таким! Во-вторых, против того, что Геральт неведомым образом отвратительно повлиял на ее чувство свободы. Какой была эта свобода, и каким образом Геральт ухитрился его отнять, Йеннифэр не могла сформулировать, но прямо сейчас ее возмущение было жгучим. В первую очередь – на то, что глупый ведьмак заронил в ее голове жуткую доселе мысль о спокойной жизни. «И скольких он без меня перетрахал?!» Вслед за желанием бунта в Йеннифэр набирало силу отвратительное чувство, что она желает всего и сразу. И лучше – прекрасных смазливых мужчин, которые будут делать ей массаж, носить ей фрукты и делать в постели все, что она сегодня пожелает. – Что загрустила, госпожа чародейка? – Джарлакс подмигнул ей. – Неужели лелеешь материнские чувства? – Отвали! – сердито ответила Йеннифэр. Цири расхохоталась какой-то шутке Гонсалес, которую штурман прошептала ей на ушко, а потом подскочила на месте, притопнула каблучком и покружилась. – Я хочу плясок! – заявила она. – И чего-нибудь безумного! Майрон устало вздохнул и хлопнул себя ладонями по коленям. – Тебе мало безумия?! – Ци-ири! – задушевно потянул Джарлакс. – Как мне нравится этот настрой! – дроу ощерился и шельмовски посмотрел на профессора. – Между прочим, господин Ливертонд, вы романтик – а почему вы без вашей женщины? Призрак издал удивительно человеческий кашель, похожий на кашель живого человека, и его лицо налилось густым ярким мерцанием смущения. – Это очень личный вопрос! – заметил он. – Это несправедливо! – выдала Цири. – Вы хороший человек! Мы должны найти вам хотя бы компанию! – она хлопнула в ладоши. – Джарлакс! Пошли, поищем профессору даму! Призрак неуверенно кашлянул еще раз, удивленно глядя на них, и втянул еще алкогольного дыма, отрицательно замахав руками. – Право, не стоит! Я чудесно провожу время, и думаю, что музыка только пойдет на пользу нашему празднику. Джарлакс встал, пьяно качнувшись, и напялил шляпу залихватским движением. Шляпа села слегка криво, но сейчас на это никто не обратил внимания. – Стоит! – убежденно возразил он с нетрезвым наигранным героизмом в голосе. – И не смейте возражать! Мелькор обреченно вздохнул и поднялся с дивана, пошатнувшись и придержав на голове корону. – Раз никто не желает подумать о более важных вещах, я найду нашу женщину с копытами и попрошу у нее музыки. В сенсориумном клубе не нашлось ни одной призрачной дамы, поэтому на улицу они вывалились пьяные, счастливые и абсолютно не думающие об угрюмых взглядах, которые проводили их внутри. Мелькор не совсем понял, как он оказался вместе с Цири и Джарлаксом на улице, собираясь в другое место, но решил об этом не думать. Он даже не помнил, как они уговорили его отправиться сюда. – Так что, мы ищем привидение? – радостно поинтересовалась Цири. – Ой! Она споткнулась, хихикнула, и без всякого стеснения ухватилась за руку Мелькора. – Тихо! – не вполне трезвым голосом одернул ее он. – Зачем тихо?! – возмутился Джарлакс. – Этот город не спит! Цири звонко засмеялась и затянула сильным, но чудовищно не попадающим в ноты голосом песню, за которую Йеннифэр бы надавала Геральту по ушам, если бы услышала. Песня была незатейлива и похабна, повествуя о распущенных принципах трех девиц из Виковаро, направленных на удовлетворение своих и чужих половых чувств. – Хватит! – страдальчески рявкнул Мелькор. – Ты петь не умеешь! – А ты меня научи! – расхохоталась Цири. – Этому невозможно научить! – с драматической пьяной патетикой заявил ей вала. – Это состояние души! Цири хихикнула. Их пошатывало. Алкоголь удивительным образом поддерживал в голове то состояние, когда казалось, что кража коней, обливание стражи томатной пастой и дикие песни среди ночи на улице – самые логичные поступки на свете. Мелькор набрал в грудь воздуха и затянул разнузданным, но неприлично хорошим голосом песню этого мира, которая предлагала самые разнообразные варианты наказания пьяного матроса – от протаскивания его под килем до скармливания крысам. Откуда Мелькор знал слова, а также, где подцепил мелодию песни – было вопросом без ответа. С нот он не сбился ни разу. Цири и Джарлакс быстро уловили общий мотив и мгновенно принялись подпевать. Отреагировали на их пение быстро. В домах на улице начал зажигаться свет, а из окон и с балконов – раздаваться возмущенные голоса. – Вы там с ума посходили?! – Боги, кто там так орет на целый квартал! Здесь приличные дома! Убирайтесь в свой Улей, пьяные нищеброды! – Я сейчас стражу позову! – Здесь концерт, так что не мешайте творчеству! – пьяно проорал Джарлакс. Разумеется, его голос не шел ни в какое сравнение с раскатистым бархатным басом Мелькора, который было слышно по меньшей мере в четырех кварталах в округе. – Я тебе сейчас творчество сам устрою стрелами в жопу! – Пойдемте! – обиженным голосом сообщил Джарлакс. – Нас здесь не любят! – Мелькор! – Цири опять бесцеремонно вцепилась в рукав валы. – Я хочу есть! – Здесь нет еды. Есть… цветы? – Мелькор удивленно вытаращился на желтые розы, которые выросли перед ним как будто из-под земли. Он уже потянулся к вазе, опасно намереваясь ее свалить неуклюжим движением, когда перед ними появился весьма раздраженный дух женщины с длинными волосами. – Не вздумайте трогать мои цветы, – сердито произнесла она. – О! – Джарлакс ошеломленно выдохнул. – Привидение! Ребята, она такая красивая! Майрон сердито приложился к бутылке с ромом, отпивая из горла. Бутылка шла уже вторая. Гонсалес последовала его примеру, допивая остатки в первой. – Как-то странно вы молчите, господа, – пожурил их профессор, глядя на них с лукавым любопытством. – Как знакомы мне эти лица молодых людей, которые потеряли свою любовь. – Любовь… – мрачно буркнул Майрон и покачал перед собой бутылку, в которой плескался темно-карамельный ром. – Да в пизду любовь, – он мрачно опрокинул в себя еще несколько глотков алкоголя. Профессор серьезно сдвинул брови, затянулся кальяном и кивнул. – Сентенция интересная и весьма реалистичная для большинства народов, – в его голосе тоже слышалась нетрезвость. – И отвратительно прозаичная. Гонсалес бесцеремонно уселась рядом с Майроном и не менее бесцеремонно обхватила его поперек спины, наплевав на разницу в росте, а потом хлопнула майа по груди. – Он хотел сказать, что его любовь поимели и растоптали, – заплетающимся языком пояснила она. – Ты не понял что ли? Как и мою! – Да вы знакомы всего два дня! – Майрон раздраженно грохнул бутылкой об стол. – И че? – Гонсалес мечтательно выдохнула, глядя в потолок. – Это ж искра, едрить ее! – она развела руками, как будто желая обнять кого-то очень большого. – Пожар! Огонь! Профессор лирически вздохнул. – Любовь – это все, юные мои, – повторил он и покачал гибкой металлической трубкой кальяна. – Что наш мир и все миры, как не движимое чьей-то любовью творение? Йеннифэр стоило отлучиться всего на минутку, чтобы вернуться уже в окружении четырех мужчин. Мужчины были обходительны, красивы, как самая сахарная девичья мечта, без труда поддерживали светский разговор, пока их не отогнали от себя Майрон и Гонсалес, и по совместительству оказались убежденными почитателями Сунэ, богини любви. Йеннифэр было невдомек, что наиболее преданные последователи Огневолосой Госпожи все как один могли считаться непревзойденными любовниками. Теперь чародейка упоенно развалилась на топчане возле балкона и буквально купалась в ласке, попирая своим довольным видом угрюмую тоску Майрона и Гонсалес, а также лирический настрой профессора Ливертонда. Блондин массировал ей ноги, рыжий мужчина – плечи, кормя с рук прозрачным виноградом, а два брюнета – смуглый и светлокожий – руки. Они назвали свои имена, но их Йеннифэр не запомнила. – А мне и так хорошо! – нетрезвым счастливым голосом заявила она в ответ на изречение профессора. Пьяная Гонсалес и еще более пьяная Йеннифэр надоели Майрону быстро. Малодушно оставив профессора с женщинами, он выбрался на отдаленный балкон, чувствуя в себе отчаянную потребность подняться повыше и подальше так, чтобы постоять в одиночестве. Желательно – абсолютном. Балкон был увит плющом и неизвестными Майрону темно-красными, почти черными цветами. Сигил внизу вставал пиками острых шпилей, светился разноцветными огнями в клубах смога и уходил во все стороны гигантским полукругом, теряющимся в тумане. В воздухе Майрон слышал музыку, суету, флирт и вздохи какой-то женщины в одной из комнат. На душе у Майрона было погано. Он сам не мог объяснить причины этой меланхолии, сдобренной отвратительно неразумной сентиментальностью, но так уж говорило его сердце, которое под воздействием алкоголя решило, что оно существует в смысле большем, чем примитивный орган, качающий кровь по телу. Чувство было кошмарно сильным. «Не так должен пройти последний вечер в этом городе. Не так». Он не обернулся, когда на лестнице за спиной раздались шаги. Очень знакомые шаги. – Я думал, ты здесь не появишься, – Майрон даже не посмотрел на Мелькора. Мелькор встал рядом с ним, глядя на город. Ветер, пахнущий дымом, будто гладил лицо. Сигил внизу тихо гудел ночной жизнью и светился причудливым блеском огней. – А ты что здесь делаешь? – Мелькор тоже не посмотрел на Майрона. «Если бы я сам знал». – Стою. Дышу, – Майрон пожал плечами. – Ты ничего не хочешь мне сказать? – тихо спросил у него Мелькор и наконец-то повернул к нему голову. Майрон знал, что что-то сказать было нужно. Пока он пил и думал, слов было много, но сейчас потерялись все разом. Вместо этого он чуть заметно дернул уголками рта и провел ладонями по плечам Мелькора. – Не хочу я говорить. Дай мне руку? Он коснулся протянутой ладони: сильной, жесткой и горячей. Сплел пальцы с пальцами, осторожно оглаживая каждый сустав и каждую линию на внутренней поверхности руки. – Хочу запомнить, какая она, – Майрон сам не знал, зачем говорит это, и почему смотреть в большие антрацитовые глаза оказалось так чудовищно сложно. – И тебя здесь. Я… Слова застряли в горле, а Мелькор и не дал ему договорить: он увел сжатую руку вниз, не расцепляя пальцев, и поцеловал Майрона в губы. Очень просто, очень сентиментально и очень… по-человечески? «Проклятье». Мелькор уперся лбом в его лоб, проводя ладонями вдоль спины. Голос звучал чуть слышно: – Я знаю. Майрон усмехнулся, осторожно прослеживая кончиками пальцев линии его скул. Носа. Губ. Шеи. Слова полились сами, но все время казались не теми: – Постарайся запомнить все это. Как здесь было. Здесь нельзя оставаться, потому что этот город забирает тебя, но этот дикий мир… он… хороший. Свободный. Пестрый. Если бы ты не оставил столько себя в Ар… Мелькор оборвал его одним-единственным словом, которое прозвучало короче, чем вздох: – Обещаю. Они любили друг друга очень долго, очень мягко и очень бережно. Они сплетали разгоряченные пальцы, обрывисто вздыхали губами к губам, и по подушкам рассыпались волосы, ресницы касались ресниц, ладони – влажных спин, бедра – бедер, колени – боков. Золотой полумрак высвечивал фигуры на растрепанной постели, а поцелуи, стоны и шепот звучали в тишине слишком громко. Кто был первым, кто вел, а кто следовал – все это оказалось смешно и неважно. Мелькор тихо засмеялся, когда Майрон поймал его ласкающие руки, зацеловывая ладони и пальцы, запястья и тонкую кожу на внутренней стороне локтей. Им было хорошо и почти счастливо. И чуть-чуть горько. Сигил за огромным окном мерцал россыпью разноцветных ночных огней. Где-то в другой комнате «Лабиринтов чувств» Цири резким движением усадила на туалетный столик удивленно воскликнувшую Гонсалес и отрывисто дернула полы ее блузки, разрывая пуговицы, которые посыпались на пол с дробным жемчужным перестуком. На пол грохнулась ваза с пошлыми розовыми розами, и они не обратили на это никакого внимания. – Ты не ласточка, – выдохнула Гонсалес, блаженно закрывая глаза от кусающего поцелуя в шею. – Пантера! Белая тигрица! Цири обвела дыханием ее смуглые ключицы, оставила поцелуй на голом плече, и шепнула на ухо только одно: – А ты мне снилась, дикарка. У них не было всепоглощающей нежности, не было долгой истории любви, которая обязательно должна была кончиться хорошо, но сегодня они были юны и счастливы. И этого оказалось более чем достаточно. Джарлакс, задрав ноги на стол, общался со стайкой восхищенных девиц, распустив хвост павлином. – Вы не поверите, сколько интересного есть в тех городах! – задушевным голосом заявил он. Полногрудая брюнетка с кисточкой на хвосте, унизанном золотыми кольцами, гладила его по плечу, легонько цепляя когтями ткань рубашки. Еще одна девушка, эльфийка с роскошными белокурыми волосами, облаченная в темно-синее, так сжала локтями декольте, что грудь могла бы вывалиться из платья. – Лучше расскажи нам, как это – быть наемником. О чудесах я и так знаю, – проворковала она. – Или думаешь, мы книг не читаем? – Расскажи! – медовым голосом потребовала тифлина с золотым хвостом, упираясь локтями в столешницу. – Расскажи, капитан Брэган Д’эрт, – третья девушка, брюнетка с короткими волосами в интригующе глухом красном жилете, улыбнулась алыми губами и отпила вина из бокала, маняще глядя на дроу. «Эх, девочки. Плохо читали свои книги, видимо. А, да что там! Не те вы книги читали». Джарлакс покрутил свой бокал за ножку. – А знаете, что… – он запнулся, помедлив. – Да не то, чтобы весело, – краем глаза он заметил разочарование на лицах девиц и тут же хлопнул ладонями по столу так, что блондинка испуганно и радостно взвизгнула, а тифлина ойкнула и расхохоталась. Видимый глаз Джарлакса заговорщицки заблестел. – Но есть у меня одна забавная история. Хотите послушать о том, как прославленный наемник Фаэруна прикинулся женщиной, чтобы раздобыть величайший изумруд всего юга? Тифлина хлопнула в ладоши, растянув в улыбке бледно-розовые губы, ярко выделявшиеся на темно-пепельном лице. – Хотим! – довольно возвестила она. – Непременно, – брюнетка по-кошачьи прищурилась. Джарлакс рассказывал. Девицы слушали, воспринимая увлекательную историю как не менее увлекательную прелюдию. Сегодня они тоже были счастливы. На свой лад. На крыше сенсориума, у самого основания стеклянного купола, мерцающего глубокими красками с лилово-перламутровым отливом, виднелись два призрачных силуэта. – Ты все это время была здесь, Люсьена? – тихо спросил профессор у духа женщины, сидящего рядом с ним. Дух женщины был немолод. Волосы ее при жизни, очевидно, были черными, превратившись теперь в синие, а глаза отливали густым серебром. Ее фигура была легка, красива и поразительно изящна, словно лунный серп. Искристо опалесцирующее платье мерцало под невидимым ветром. – Так уж вышло, – она погладила призрачного профессора Ливертонда по руке. Ее серебряные глаза посмеивались. – Я же никуда не могла деться. Так и выращивала цветы… пирожок. Старик засмеялся, но как-то невесело: – Ты всегда любила травы, моя дорогая. Кто бы мог подумать… спустя столько веков! Так близко! – он тяжело вздохнул. Женщина ему не ответила, улыбаясь чему-то нежно чуть-чуть печально. Она взяла мужчину рядом с собой за руку, и не почувствовала ее тепла, но ощутила отклик так хорошо знакомой, так давно потерянной, такой родной души. Воспоминание единственной и самой крепкой любви, которое привязало ее к миру. Любви, когда-то потерянной во время войны, разметавшей их многие века назад на Фаэруне. – Преинтересные штуки – смерть, жизнь и любовь, – задумчиво изрек профессор, покачивая ладонь женщины. – Никогда не узнаешь, когда закончится одно, где начнется второе, и когда найдешь третье, – он обернулся к ней, и на его губах была улыбка. – Кто бы знал, что я встречу тебя сейчас? Ох, Люсьена… я совсем забыл запахи, а твоя душа все так же испускает аромат тех духов. Это… вербена и жасмин, верно? – Так и есть, – скромно ответила она. – Это удивительно, но это очень хорошо, дорогой мой. Я так молчалива, потому что и не знаю, что рассказать тебе, а рассказать нужно очень и очень много. Старый ректор улыбнулся ей особенно тепло и кивнул. – Хороший конец для сказки, и хорошая тема для размышлений. Обязательно попрошу студентов подумать об этом в эссе, – он вновь посмотрел на свою руку, соединенную с рукой его любимой женщины, и с улыбкой поглядел на опалесцирующие отсветы, отраженные в низких смоговых облаках. Голос его звучал мечтательно. – И встретились они после смерти, где соприкасаются дороги живых.