* * * Мы стоим как солдаты — на страже — И в песках и на горных вершинах... Чем отличны баталии наши От презренных боев петушиных? ... Побродил бы ты, как на погосте, Вдоль нагих берегов Кукунора [16]: Там белеют cолдатские кости — Уберут их оттуда не скоро. Плачут души погибших недавно, Плачут души погибших когда-то. И в ночи боевой и бесславной Их отчетливо слышат солдаты. Ду Фу, «Песнь о боевых колесницах»
Примечания: 1. Имеется в виду «олгой-хорхой», «червь, подобный толстой кишке коровы» (монг.) — легендарное существо, безголовый толстый червь, якобы обитающий в пустынях Гоби (частью которых является пустыня Алашань). Убивает скот и людей то ли электрическим разрядом, то ли ядом. 2. Согласно каноническому трактату «Наньцзин» («Трудные вопросы»), «Врата жизненности» — правая почка. Считалось, что в ней располагается сексуальная эссенция цзин, обеспечивающая детородную функцию, а также находится источник жизненных сил ци. Проходящий по рукам канал Высший инь позволяет воздействовать на легкие, которые управляют защитой-вэй и обеспечивают циркуляцию янской ци в организме. 3. Тангуты из Ся действительно ели сердце и печень убитых в битвах врагов. А вот кровь из черепа убитого врага пили не человеческую, а смесь куриной, свиной и собачьей крови с вином. 4. «Железные ястребы» — элитная тангутская конница. По словам противников-китайцев, «путь в сто или в тысячу ли она всегда сможет преодолеть быстро и в срок, подобно удару молнии или полету тучи». 5. Линь Шу и Тоба Ао обмениваются словесными оплеухами. Сначала Линь Шу намекнул на давнюю связь Тоба Ао с Пятым принцем Сяо Цзинхуанем. В имени «Цзинхуань» имеется иероглиф «хуань» — желтая ива. Под «воином» может пониматься и «заслуженный боец в постельных битвах». Тоба Ао в своем ответе обыграл то, что в фамилии Мэй Чансу имеется иероглиф «мэй» — «слива». Чудеса вроде появления шмелей и пчел зимой (в феврале, когда цветет слива-мэй) считались знамением непорядков в государстве. Тоба сделал очень рискованный намек: на то, что Линь-хоу полностью подчинил императора и забрал в руки всю власть. Намек на то, что само существование тяжело больного Линь-хоу противоестественно, а сам он — коварный соблазнитель и мужчин, и женщин («шмелей и пчел»), также имел место. Линь Шу в свою очередь заявил, что в курсе того, что Сяо Цзинхуань («змей») метит на вэйский престол (змеи, выползшие из-под корней сосны — дурное знамение, указывающее на угрозу династии), а Тоба Ао — его сообщник. На это Тоба Ао ответил, что позиции Сяо Цзинхуаня (находящегося в статусе «внешнего родственника» после женитьбы на принцессе Пинъян) по-прежнему сильны и Линь Шу не удастся добиться его падения. 6. «Варварские сиденья» — стулья. 7. «Иргай» — столица Ся, по-китайски зовется «Синцин» — «новый прилив счастья». В основе — походная песня Дикой дивизии. 8. Вообще это любил повторять А.В. Суворов, но будем считать, что великие умы думают одинаково. 9. «Сижэнь» — «люди Запада», тангуты. 10. Уцзу Юань-хао славен был не только тем, что вводил в Ся просвещение, но и тем, что отравил собственную мать. 11. Циньский ван Ин Чжэн, будущий Цинь Ши-хуанди, взойдя на престол, матушку убивать не стал, а отправил ее в ссылку. 12. Линь Шу цитирует «Алмазную сутру» («Ваджраччхедика праджняпарамита-сутра») — основополагающий текст китайского буддизма, посвященный достижению совершенной мудрости (санкскр. «праджня», китайск. «баньжо»). 13. Чих Кухрух также цитирует «Алмазную сутру», а затем строки из стихотворения Тао Юань-миня: Конопля в моём поле что ни день набирается силы; Мной взрыхлённые земли с каждым днём разрастаются вширь. Я все время в боязни, вдруг да иней, да снег на посевы — И конец моим всходам, и закроет всё дикий бурьян! Чих Кухрух показывает образованность в китайском стиле и одновременно намекает на опасность, которая грозит всходам культуры в Ся (и планам уцзу) со стороны вдовствующей императрицы. 14. Иносказание для изящной словесности, прекрасного слога и каллиграфии: «под кистью рождаются змеи и драконы». 15. В подлинных тангутских песнях часто воспевались белые облака: «где еще, в какой стране есть такие белые облака!» Это символ тангутского патриотизма. 16. Кукунор — горное соленое озеро, расположенное на высоте 3 000 метров в горах Куньлунь на территории Западной Ся (в настоящее время — китайская провинция Цинхай).Глава пятая, где с визитами приходят самые разные люди, а Чуньмэй выступает в роли эксперта
15 октября 2017 г. в 10:08
Следующие дни прошли в суете и хлопотах. Хоу так и не разрешили вставать. Лекарь Янь и слышать ничего не хотел: «Когда скажу — можно, будет можно!». Поэтому в Восточный павильон постоянно наведывались самые разные люди.
Приходила сурового вида женщина в мужском наряде, да не просто в мужском — в форменном кафтане важного чиновника! Пробыла недолго, зато потом они с княжной долго пили чай на галерее и, похоже, сплетничали, несмотря на мужские халаты и суровый вид. Как-то явился давешний заводила, и, пока Чуньмэй его провожала к хоу, успел поинтересоваться: «Откуда такая хорошенькая девица?». Чуньмэй прошептала: «Недостойная родом из Таошуя» и шмыгнула в спальню. О таких весельчаках отец выражался коротко: «Вздумаете перемигиваться — шкуру спущу!»
Бывали уж совсем важные чиновные господа, этих сопровождал господин Ли и встречала сама княжна. А раз пришел седой господин с волосами, сколотыми чем-то похожим на причудливую ветку. Этого никто не провожал, а когда Чуньмэй принесла чай, слышала, как он сказал: «При сиятельной старшей принцессе там рос желто-полосатый бамбук. Редкий вид, но можно поискать». Садовник, что ли? Но для садовника слишком хорошо был одет, по-господски.
Потом еще доставляли разные бумаги, но с ними к хоу не допускали: бумаги забирала княжна. Младшая госпожа и вовсе от постели хоу не отходила, и на голубом шелке появлялись все новые ветви сливы.
Чанлинь-ван приходил через день, но ему Чуньмэй старалась не попадаться на глаза: вдруг вспомнит, что видел на веранде, когда потерял мешочек с благовониями! От этого брала глухая тоска, и в груди удушающей волной поднималась ненависть к мерзкому мальчишке. Больше всего Чуньмэй хотелось отодрать его розгами, да как следует, с оттяжкой! Чтобы знал, как над людьми измываться и делать из них воров. Но, конечно, это были пустые мечты, а на самом деле она исправно таскала Цишэну конфеты и печенье.
Никто не замечал их убыли только потому, что для гостей постоянно заваривали чай (хоу — отдельно, в любимом чайнике из фарфора люйцы, который Фэй Лю принес из Центрального павильона) и раскладывали угощенье. Хлопот у прислуги сильно прибавилось, и госпоже Нэнхун недосуг было устроить проверку кухонных шкафов. Но Чуньмэй понимала: вот выздоровеет хоу, и тогда грозы не миновать.
Но пока хоу болел. И Чуньмэй по ночам, когда измученные духотой товарки, наконец, засыпали, вставала, кралась к кухонному шкафу и добывала печенье и конфеты. Как-то лунной ночью, когда она уже приоткрыла дверцу, барышня Мэйсян шевельнулась и что-то пробормотала. Чуньмэй вцепилась пальцами в вырезанный на дверце выпуклый узор, а тот неожиданно подался и ушел в сторону. Под ним оказалась простая доска. Чуньмэй окончательно перепугалась, дернула узор на себя и тот, к счастью, так же бесшумно встал на место.
Она торопливо сунула руку внутрь, нащупала лаковую коробку с императорским печеньем и осторожно, чтобы не поломать, вытащила несколько штук. Привычно сунула в правый рукав, добавила туда же горстку сушеного инжира и уже собиралась метнуться обратно на подстилку, как заметила белеющий на дощатом полу листок бумаги.
Чуньмэй медленно нагнулась и подняла листок. В лунном свете была видна сделанная небрежной кистью надпись и поставленная внизу черная печать. Видно, вывалился из дверцы. А откуда он вообще там взялся? Кто хранит бумаги в кухонном шкафу? Положить обратно, пока не хватились?
Листок был старый, помятый. Если бы не печать, отправила бы в корзину для бумажного мусора, которая стояла в кабинете у княжны. Она повертела листок в руках и решилась: сложила и засунула в левый рукав, туда, где лежал закутанный в обрывок старого полотенца мешочек Чанлинь-вана. Надо показать Хуннян — та умеет письменные знаки разбирать. Если окажется что важное, тогда доложить княжне. Может, припомнит, когда вскроется кухонное воровство.
Но случай повидать Хуннян представился не сразу. Прямо с утра госпожа Нэнхун вручила Чуньмэй опахало и сказала:
— Господин вечером изволил пожаловаться на духоту. Станешь в изголовье, будешь обмахивать. Да смотри, с бережением, не устраивай ураган!
Так Чуньмэй оказалась в спальне. Стояла на коленях, махала опахалом. Скучно было до одурения: младшая госпожа вышивала, а хоу то читал казенного вида бумаги, то проглядывал чьи-то письма, то просто лежал, прикрыв глаза: то ли дремал, то ли думал. Чуньмэй боялась лишний раз вздохнуть. Хоу вроде и внимания на нее не обращал, но она помнила, как он на пиру заметил, что Ляньсян передала опахало, и страшно боялась, что сейчас, прищурившись, спросит: «А что у тебя в рукавах?»
Поэтому, когда вошел господин Ли и доложил, что начальник сяньчжоуского гарнизона Вань Ши просит дозволения выразить благодарность светлейшему хоу, Чуньмэй от души обрадовалась.
Господин открыл глаза, вздохнул и сказал:
— Попроси княжну.
Младшая госпожа сложила вышиванье, встала, помогла хоу накинуть на плечи халат, поклонилась и вышла. Княжна, как обычно, устроилась у хоу в головах. Вошел давешний сотник все в том же простом доспехе, опустился на колени и отдал земной поклон.
— Вставай, начальник гарнизона Вань Ши.
— Не смею. Коленопреклоненно благодарю светлейшего хоу за явленную милость. Если бы не хоу, государь не вспомнил бы о недостойном Вань Ши.
— Смотри, не подведи. Твое дело — искоренить разбой, дать народу вздохнуть спокойно.
— Много дурных дел успели совершить в Сяньчжоу. Но ничего, установится и на Севере чистое правление!
Вань Ши перевел дыхание и продолжил:
— Все силы отдам службе государю!
Хоу улыбнулся одним уголком губ.
Княжна сказала:
— Отрадно видеть такое рвение.
Вань Ши помолчал, потом заговорил с неуверенностью в голосе, плохо вязавшейся с его воинственным видом:
— Светлейший хоу уже и так осыпал недостойного милостями выше его заслуг, но у него есть еще одна просьба. Дозвольте молвить.
— Дозволяю, говори.
— Доблестный маршал Линь, ваш батюшка, обещал недостойному выдать за него Сай Вэньдань, свитскую девушку сиятельной старшей принцессы. Недостойный думал, барышня Сай сгинула. Но дошел слух, что при имперской ревизии рассадников вредных суеверий была найдена в буддийском монастыре Драгоценного Лотоса. Ныне проживает в усадьбе хоу. Желаю почтить память доблестного маршала, сдержать данное слово и прошу отдать Сай Вэньдань в законные жены!
Чуньмэй вздрогнула. Он на безумной хочет жениться?
Видно, княжна подумала о том же. Она вздохнула и сказала:
— В монастыре с Сай обращались так жестоко, что она повредилась рассудком. Себя не помнит, людей не узнает. И бесплодна, родить не сможет. Нужна ли достойному начальнику гарнизона такая жена?
— Для продолжения рода возьму наложницу. Благородный муж всегда верен данному слову.
Тут хоу, который все это время молчал и внимательно разглядывал Вань Ши, сказал:
— Всякая добродетель должна быть к месту. Сай Вэньдань уже не поможешь, только сделаешь хуже. Пусть доживает свой век в покое. Своей властью освобождаю тебя от слова, данного отцу.
Вань Ши покорно склонил голову.
— Почтительно принимаю повеление светлейшего хоу. Дозвольте тогда передать для барышни Сай подарок.
Он сунул руку в рукав и достал маленький сверток.
— Купил на сговор. Раз так — пусть получит на память.
Хоу кивнул.
Княжна протянула руку, Вань Ши двумя руками подал ей сверток.
Она взяла, развернула шелк и извлекла украшение для волос — цветок апельсина из золота и перламутра.
— И ты все годы его хранил?
— Как память о милости доблестного маршала Линя.
Опять вмешался хоу, сказал устало:
— Сай получит твой дар, оценит или нет — другое дело. А теперь ступай.
Вань Ши снова поклонился до земли, встал, повернулся по-военному и вышел.
Наступила тишина. Потом господин задумчиво заметил:
— Не знал, что отец-полководец уговорил матушку-принцессу отдать Сай Вэньдань за простого солдата.
Княжна тряхнула головой и ответила:
— Как говорится, герою нужна в жены утонченная красавица. Солдат был хороший, маршал Линь это ценил.
— К Сай вроде старший брат Минчэ приглядывался. Изысканная была, манерная — ему такие нравились. Помню, матушка как-то пошутила: «Супруга Линь изящная, как небесная фея, а ты выбрал дикарку из южных краев, которая только мечом махать и умеет».
Княжна усмехнулась:
— Так оно и есть. Линь Минчэ, всякий раз, как меня видел, радовался, что я не его дочь. Помнишь, какое у него было лицо, когда он застал нас в саду? Ты еще заявил, что показывал мне новый прием.
Оба рассмеялись, потом помолчали и хоу сказал:
— Сходи сегодня в поминальный зал, поставь свечи брату Минчэ и супруге Линь.
Княжна наклонила голову:
— Слушаюсь.
Чуньмэй вспомнила: «Род извели под корень».
* * *
Следом за пожилым сотником явился молодой весельчак. Чуньмэй уже знала, что он наследник знатного дома Янь и зовут его Юйцзинь. В этот раз он был, против обыкновения, серьезен, хотя подмигнуть ей все-таки успел.
Устроившись на скамейке и взяв протянутую княжной чашку, он мрачно сказал:
— Не знаю, что делать с посольством Ся. Все лучшие веселые дома обошли, из луков стреляли, на конях состязались, песни пели. Пирушек устроил столько, что батюшка заявил — еще одна, и отправится в паломничество в самый дальний монастырь, а им все мало. Рвутся к светлейшему хоу!
— Был же высочайший прием!
Это княжна.
— И высочайший прием был, и батюшка изволил встречаться. Но Чих Кухрух твердит одно: «Желаем засвидетельствовать почтение Линь-хоу!». Я им — хоу нездоров, никого не принимает, а они слышать не хотят. Еще и Ебу-ганьбу подзуживает: «Про болезнь — это разговоры, чтобы нас не допускать».
Княжна рассмеялась.
— Бедный Юйцзинь! Совсем тебя извели варвары с Запада.
Янь Юйцзинь вздохнул и закатил глаза:
— Воистину! Я ведь даже простоквашу с ними пил.
Тут не удержался и хоу — тоже засмеялся.
— И как? А то лекарь Янь меня уверяет, что она необычайно полезна для поддержания циркуляции ци в легких. Не знаю, где он набрался таких странных идей.
Янь Юйцзинь сделал гримасу, и Чуньмэй с трудом удержалась от смешка:
— Гадость редкая! Вкус вовсе не человеческий. Только варварам такое и может нравиться.
Чуньмэй стало обидно: и вовсе не гадость! Простокваша, ежели она свежая и хорошо заквашена, вкусная! Особенно если весь день полол огород или жал просо.
Янь Юйцзинь уже серьезно сказал:
— Чего-то им от брата Су надобно. Батюшка считает, что у них поручение от уцзу только для ушей Линь-хоу.
Хоу, продолжая улыбаться, сказал:
— Ну, раз так, я обязан проявить вежество. К чему озлоблять владыку Страны Великого Лета?
Княжна возразила, как всегда, начисто забыв о почтительности:
— Даже не думай, братец Линь Шу! Вставать запрещено — значит, лежи.
Хоу, искоса поглядывая на княжну, сказал:
— Можно устроить прием прямо здесь, в Восточном павильоне. У тебя в гостиной. Буду лежать на диване, никаких предписаний не нарушу.
Княжна возмутилась:
— Варвары у меня в гостиной? После этого Восточный павильон придется отстраивать заново. Светлейший хоу готов на такие расходы? Между прочим, в нынешнее царствование поощряются умеренность и отказ от роскоши.
Янь Юйцзинь осторожно заметил:
— Вовсе не обязательно принимать в гостиной все посольство. Впустить благородного Чих Кухруха и доблестного Ебу-ганьбу с переводчиком, принять дары, обменяться подобающими речами, а остальным поднести вина на галерее. А оркестр пусть играет на лужайке перед прудом. И пляски там же устроим.
— Они еще и с оркестром явятся? И плясать будут?
Княжна даже растерялась, а хоу явно развеселился.
Янь Юйцзинь подтвердил:
— А как же! Они, хоть и дикие люди, но музыку любят. В доме Мяоинь пришли в такой восторг от игры девушек на пипах, что рыдали от чувств. Чих Кухрух предлагал Тринадцатому господину сорок золотых слитков и табун коней за трактат по музыке, по коему их обучали! Еще устроили буйноскачные пляски, девушки потом целый день в себя приходили. И на каждой пирушке пляшут. Батюшка даже распорядился в Зале Персикового Сна укрепить балки.
Хоу, стараясь не улыбаться, мягко заметил:
— Вот, Янь-хоу целым залом пожертвовал, а тут всего-то лужайка.
Княжна возмущенно посмотрела на него:
— Понимаю, что тебе лежать надоело, но устраивать в Восточном павильоне представление с плясунами, фокусами и глотателями огня не дам! Тут усадьба светлейшего хоу, а не деревенский базар.
Чуньмэй про себя вздохнула. Посмотреть на загадочные буйноскачные пляски и послушать варварскую музыку очень хотелось. Хотя о чем она? Хоу все равно вставать нельзя, она ничего не увидит. Может, хоть услышит?
Янь Юйцзинь жалобно сказал:
— Они ненадолго, только почтение засвидетельствуют и дары поднесут. И попляшут немного.
Хоу подумал и добавил:
— Их потом можно отправить в Зал Яшмового Великолепия, устроить пир. И пляски. Там балки крепкие, батюшка в свое время распорядился лучшую сосну с Запада ставить. Янь-хоу от дальнего паломничества убережем, варварам из Ся угодим и лужайку спасем. Еще Чанлинь-вана позовем, чтобы Юйцзиню полегче было. Он сяскими боевыми приемами интересуется, вот ему будет лишний случай.
Чуньмэй затаила дыхание. К Чанлинь-вану княжна благоволила, а боевыми приемами и сама интересовалась.
Та фыркнула и сказала, сдаваясь:
— Чтобы оркестр ушел с ними! Ладно, если лекарь Янь согласится, развлекайся.
Хоу обратился к Янь Юйцзиню:
— Подготовь отношение в Ведомство ритуалов, пусть пришлют переводчика. И пораньше — хочу на него сам посмотреть.
— У них есть переводчик. Смазливый такой, вечно глазки строит. Из ханьцев, которые под варварскую власть попали.
— У них есть, пусть и у меня будет. Можно даже не особенно смазливого.
— Слушаюсь.
Повеселевший Янь Юйцзинь встал, поклонился и сказал:
— Благодарю светлейшего хоу за снисхождение к просьбам недостойного и откланиваюсь.
Он вышел, а княжна повернулась к Чуньмэй и сказала:
— Ступай, принеси траву баци, пора пить. И пусть кого-нибудь пошлют за младшей госпожой.
Когда Чуньмэй выходила, краем глаза заметила, как княжна прижалась губами к виску хоу. И тут же отвела глаза: хоть и спальня, и княжна в своем праве, но все равно как-то нехорошо.
* * *
Госпожа Нэнхун сказала, что отвар из травы баци отнесет сама, и отправила Чуньмэй за младшей госпожой.
— Пошла в Западный павильон, и ты ступай туда.
Чуньмэй расправила рукава, подтянула пояс, потуже воткнула шпильку (а то барышня Байлянь не упустит случая, скажет, что у княжны девушки ходят замарашками) и отправилась к младшей госпоже.
Прошла по южной дорожке между цветущих глициний, миновала заросшую разноцветным мхом горку с причудливым дырчатым камнем на верхушке, и только собиралась свернуть на западную дорожку, как из беседки над ручьем послышался голос младшей госпожи. Чуньмэй обрадовалась: сейчас волю княжны передаст и можно возвращаться!
В беседке младшая госпожа разговаривала с аптекарем Бо. Тот стоял, согнувшись пополам в почтительном поклоне. Рядом барышня Байлянь, озирается по сторонам — не идет ли кто.
Чуньмэй метнулась в растущие на берегу ручья сладко пахнущие кусты, покрытые мелкими голубыми цветочками, и осторожно подобралась к самой воде.
Младшая госпожа вертела в руках бутылочку темного стекла и негромко говорила:
— А ты уверен, что подействует? Двадцать лянов серебра — немалые деньги.
— Не извольте сомневаться, милостивая госпожа. Изготовлено на чистейшей крови, надежней не бывает!
Чуньмэй вздрогнула — и тут чистейшая кровь! Что же это младшая госпожа покупает?
Той, видно, слова аптекаря тоже не понравились.
— Это как «на чистейшей крови»?
Аптекарь Бо замялся:
— Рецепт такой тайный.
И прочел нараспев:
«Прожигающий желудок» если взять,
На святой, чистейшей крови настоять,
Растереть туда же камешка кусок,
Для бессмертия тогда настанет срок.
Младшая госпожа еще больше насторожилась:
— «Прожигающий желудок» — это же хуаский напиток! Ты что мне подсовываешь?
Аптекарь Бо торопливо сказал:
— Хуа с древних времен как змеи к другим народам во дворцы, храмы да разные тайные места вползали, тайны их и сокровища крали. Народов тех давно пропал и след, а хуа проклятые все ползают да гадят. И тайны те древние при них.
Госпожа нахмурилась:
— Все хуа — люди порченые. Ты не яд ли всучить пытаешься?
— Милостивая госпожа, разве бы ничтожный купчишка посмел! Мне своя жизнь дорога! Все честно: настой «Прожигающего» на чистейшей крови с тайными травами и змеиным камнем.
— Что за камень?
— Находят в желудках червей смерти, что водятся пустыне Алашань [1]. Большая редкость, потому дорого и прошу. Но надежнее средства от бесплодия нет. Когда светлейший хоу изволит вас посетить, подлейте в чай или в вино, поднесите ему, и не сомневайтесь — быть вам матерью наследника!
Тут вступила барышня Байлянь:
— Родите наследника — княжна больше на вас свысока смотреть не посмеет. Станете в усадьбе полной хозяйкой!
Младшая госпожа строго сказала:
— Придержи язык, Байлянь. Я об этом вовсе не думаю. Просто знаю, как хоу печалит, что на нем род прекратится.
Байлянь торопливо подхватила:
— Пусть милостивая госпожа простит недостойную за дерзкие речи. Сказала по простоте, от недалекого ума.
Как же, от недалекого ума!
Госпожа снова обратилась к аптекарю Бо:
— А если не подействует?
— Не подействует — верну серебро. Не сомневайтесь, милостивая госпожа, средство надежное. Многим семьям счастье принесло. Сейчас пойдем с заклинателем в спальню, он заклятья наложит — тогда уж совсем наверняка!
Только тут Чуньмэй заметила, что в беседке, в тени решетки стоит еще один человек. Высокий, с длинными усами, в простом синем халате. На шапке знак «инь-янь». Стоит, мухогонкой помахивает, ни на кого не смотрит.
Младшая госпожа еще подумала, потом сказала:
— Ладно, пошли. Но если что — велю заживо кожу содрать!
Все четверо вышли из беседки и свернули на западную дорожку. Чуньмэй выждала, выбралась из кустов и побрела следом.
В голове билась только одна мысль: «Что делать? Как предупредить княжну?»
* * *
В Западный павильон Чуньмэй на пустили. На крыльце стояла барышня Байлянь, вроде как любовалась цветущими глициниями. Завидела Чуньмэй и без всякого вежества осведомилась:
— С чем пожаловала, барышня Чуньмэй?
Чуньмэй так же нелюбезно ответила:
— Драгоценная княжна требует младшую госпожу к себе.
И кланяться не стала. Вот еще!
Барышня Байлянь, нахмурившись, бросила:
— Передам.
Цокнула язычком, повернулась, изящным движением взмахнула подолом и упорхнула внутрь.
Чуньмэй развернулась и пошла обратно. Сначала медленно, потому ускорила шаг. Как же все-таки предупредить княжну?
Может, госпоже Нэнхун рассказать? Та за княжну болеет душой. Чуньмэй как-то слышала, как она ее называла «милой барышней». Похоже, утешала — княжна была чем-то расстроена.
Но когда Чуньмэй вернулась, госпожа Нэнхун, не дав слова сказать, отправила ее на кухню: «Приведешь тетушку Цзи. И не стой тут столбом, иди уже!»
Тут Чуньмэй сообразила, что сможет посоветоваться с Хуннян, и на кухню понеслась, словно гуй за ней гнался.
Пока тетушка Цзи снимала фартук и переодевалась в чистый халат, Чуньмэй затащила Хуннян в угол, и, оглядываясь по сторонам, быстрым шепотом пересказала ей, что произошло.
К ее изумлению, Хуннян только покачала головой:
— Ну, Бо, ну пройдоха! Двадцать лянов серебра! Не волнуйся, младшая сестра. Ничего княжне не грозит. Как младшая госпожа ни исхищряйся, никогда ей наследника не родить. У хоу из-за холодной немочи переизбыток инь, детей быть не может.
— С чего ты взяла?
— Тетушка Цзи как-то сказала.
— А ты и поверила! Тетушке Цзи откуда знать?
— Да уж знает! Она и роды принимать умеет, и по женскому делу советы дает. Лучше лекаря Яня!
Чуньмэй внезапно стало жалко и княжну, и хоу. Что толку от его богатства и знатности, если он в роду последний? А княжна, бедная! Каково ей!
Хуннян продолжала:
— Волноваться надо будет, когда младшая госпожа поймет, что зря серебро отдала. И то не нам, а аптекарю Бо!
— А если там гадость какая подмешана? Хоу здоровьем слаб…
— Да ну, младшая госпожа так рисковать не станет. Знаешь, что с наложницами за такое делают?
— Палками забивают?
— Если бы. Отрубят руки-ноги, отрежут уши и язык, потом раны уврачует лекарь Янь, чтоб жила и подольше мучилась, и отправят в отхожее место для прислуги, чтобы служанки, мимо ходя, вразумились!
Чуньмэй вздрогнула и торопливо перевела разговор: достала из рукава и сунула Хуннян листок из кухонного шкафа.
— Я вот нашла. Ты вроде знаки разбирать умеешь, может, глянешь?
Хуннян кивнула и спрятала листок в рукав.
— Будет время, посмотрю. А где нашла?
— Да так, случайно. Из шкафа выпал.
Объяснять, что она ночью брала конфеты для Цишэна, Чуньмэй, понятно, не собиралась. Мерзкий мальчишка продолжал ее изводить: то мало принесла, то печенье ему невкусное, то конфеты несладкие. Как-то заявил: «Самые лучшие, наверно, сама съедаешь?» И, противно захихикав, убежал.
Хуннян, похоже, собиралась расспрашивать дальше, но тут появилась тетушка Цзи, и им пришлось попрощаться.
На обратном пути Чуньмэй искоса поглядывала на тетушку Цзи. Как бы так спросить, чтобы не догадалась…
— Досточтимая тетушка, можно вопрос задать?
Тетушка Цзи приподняла брови и, улыбаясь, сказала:
— Спрашивай.
— Тетушка Цзи, глупая слыхала, что вы в женских болезнях разбираетесь. Я тут подумала о пятом младшем дяде, они с женой в уездный город переехали, он там вразнос маслом торгует, и живут неплохо. Но вот детей нет и нет, чего только не перепробовали. А наложницу он брать не хочет, говорит — не прокормим, и потом, может, это я виноват. Вот может так быть, тетушка, что вина не на жене? И как такой беде помочь?
Тетушка Цзи вздохнула.
— Всяко бывает. Бывает, у мужа нехватка силы ян. Есть способы силу ян укрепить, только… ненадежные они. И для дяди твоего слишком дороги.
— Но все-таки помочь можно?
Тетушка Цзи опять вздохнула.
— Можно. А вот когда у мужчины переизбыток инь, тут уж ничем не поправить. Лекарь Янь, правда, любит рассуждать, что можно отворить Врата жизненности через канал Высший инь [2], но что-то они не отворяются. А он все надеется…
Тут тетушка Цзи резко осеклась.
— Ладно, тебе это незачем. А тетке твоей надо почаще молиться Гуанъинь-чадоподательнице — авось и смилуется.
Выходит, Хуннян правду сказала — княжне ничего не угрожает. А вот если хоу дознается, что младшая госпожа тайно купила эликсир на чистейшей крови… Может, все-таки намекнуть госпоже Нэнхун?
Чуньмэй так задумалась, что очнулась, только когда с опахалом в руках вновь оказалась в изголовье у хоу. Тетушка Цзи о чем-то спорила с княжной в кабинете (до Чуньмэй донеслось: «что они в человеческой еде понимают?»; видно, обсуждали, чем угощать варварских послов), хоу снова читал какую-то официальную бумагу. Чуньмэй рассеянно взмахнула опахалом, поглядела по сторонам и застыла: на низком столике среди лекарств стоял пузырек темного стекла. Тот самый, с эликсиром аптекаря Бо.
Это как же? Младшая госпожа сама его хоу отдала?
Получается, действовала с его ведома? Тогда госпоже Нэнхун ничего говорить нельзя, чтобы хоу не разгневать. Выходит, и он верит, что средство на чистейшей крови может помочь? А ведь где чистейшая кровь, там белые овцы. Ох!
Чуньмэй махала опахалом, а голова раскалывалась от мыслей. Насколько же проще в деревне жилось!
* * *
Хлопот с посольством Ся оказалось не меньше, чем с пиром с высочайшим присутствием. Для начала тетушка Цзи посадила всю кухню тянуть бобовую лапшу для свинины по-сычуаньски. «А еще накрутим цзунцзы и напечем сладких пирожков. Варвары все равно тонкой кухни не понимают, нечего и стараться». Потом, когда узнала, что на посольские пляски захотел посмотреть сам Цзи-ван, ударилась в противоположную крайность. «У великого князя знаменитые повара, угодить ему не просто!» Снова привезли молодой бамбук и редкие фрукты, «столетние яйца» и черепах. На кухне воцарилась сутолока, в которой могла разобраться только сама тетушка Цзи.
Неизвестно, кто распорядился — княжна или младшая госпожа, — но среди прочих припасов доставили бочонок простокваши.
Тетушка Цзи открыла, понюхала, скривилась и велела унести в кладовку. «А то у меня вся кухня этой гадостью пропахнет!»
Но тут взбунтовалась Жуйгу и заявила, что не желает, чтобы в кладовке всякая мерзость стояла. Так что бочонок выставили во двор под навес.
Обо всем этом Чуньмэй, когда та в очередной раз пришла за императорским печеньем, поведала Хуннян. Чуньмэй в ответ только и смогла сказать, что бутылочка темного стекла со стола хоу пропала, а куда — неизвестно. Наверно, младшая госпожа себе забрала. А так новостей не было: хоу болел, в Восточный павильон постоянно являлись кто по делам, а кто просто с визитом, справиться о здоровье. Приходил и государь, и опять они с хоу долго обсуждали дела правления. Сначала засуху в провинции Гуйчжоу: прикидывали, кого туда послать и как распределять зерно из государственных амбаров. Потом перешли на какой-то «фураж», которого не хватает гуйянскому гарнизону. От всех этих «гуев» Чуньмэй стало совсем тоскливо. Колени занемели, руки отнимаются опахалом махать, а государь с хоу все разговаривают. Так что рассказывать старшей сестре ей было нечего.
Тут Чуньмэй вспомнила, о чем надо спросить Хуннян:
— А ты листок не посмотрела, старшая сестрица? Что там?
К ее удивлению, Хуннян внезапно покраснела.
— Посмотрела. Там стихи… Такие, не очень приличные. Про голых мужиков. Я не все знаки разобрала.
Чуньмэй очередной раз почувствовала, как заходит ум за разум. Зачем тайно хранить стихи про голых мужиков? Какая-то господская блажь!
— А ты не ошиблась?
— Да нет. Там прямо написано «Отправляйтесь в голую страну», тут не напутаешь, младшая сестрица.
— А печать чья?
— Непонятно. Там знаки «слива» и «камень», а третий я не знаю. Может, случайно в шкафу завалялся?
— Может, и случайно…
Но сама Чуньмэй в это не верила. Не завалялся, а спрятали. На память, что ли? Она забрала листок, положила его в рукав — ночью засунет обратно.
Хуннян пошла проводить младшую сестру. Они вышли из кухни, и Хуннян ткнула пальцем:
— Вот, видишь, стоит.
Чуньмэй подошла к бочонку, принюхалась, потом нахмурилась и принюхалась сильнее.
— Ничего не замечаешь?
— А что тут замечать? Пахнет гадостно, вот и все.
— Простокваша-то, похоже, прогоркла. А может, с самого начала такая была.
После пробы Чуньмэй подтвердила — простокваша испорчена, подавать ее гостям нельзя.
Начался скандал. Тетушка Цзи пожелала узнать, чего ради Жуйгу опять связалась с аптекарем Бо, который так и норовит обмануть и порченое подсунуть. Жуйгу отвечала, что варварское пойло в Цзиньлине достать не так просто, радоваться надо, что хоть аптекарь Бо согласился! А испортилось оно потому, что бочонок стоял хоть и под навесом, но на самой жаре! На что тетушка Цзи заявила, что она не обязана знать, как с варварским пойлом управляться, а Жуйгу, видно, самой не терпится на дворе на коленях постоять. С камнем на голове!
Кончилось тем, что Жуйгу вместе с Чуньмэй и конюхом Маэром отправили к аптекарю Бо возвращать бочонок и требовать замены.
* * *
После господской усадьбы с цветущими деревьями и журчащей водой городской шум и сутолока ошеломляли. По обеим сторонам улицы сплошной стеной тянулись лавки, одна другой роскошнее, иные — в два и даже три этажа. Зазывалы завлекали зайти, посмотреть, попробовать. Разносчики громкими голосами нахваливали свой товар. Бродячие монахи стучали колотушками, выкрикивали молитвы, вопили о чудесах милосердной Гуаньинь, воздаянии и муках ада, дабы подвигнуть благочестивых людей на пожертвование. Повсюду торговались и пререкались, ели и пили, причитали и веселились, почтительно кланялись в знак приветствия и грубо расталкивали толпу. Никакая, даже самая многолюдная ярмарка в Таошуе и в сравнение не шла!
А ведь еще были дрессированные медведи, извергающий пламя глотатель огня, умельцы, ходившие на руках как на ногах и делавшие огромные прыжки с переворотом. На помосте парочка лицедеев изображала северных мужичков, впервые попавших в город: говорили воющими голосами, то и дело восклицали «Ой-ёй!», чесали задницу и застывали с открытым ртом, выставляя деревенских полными дурнями. Чуньмэй даже обидно стало: не глупее городских!
А уж когда она увидела, как на столе по команде бродячего фокусника семь черепах полезли друг другу на спину, образуя пагоду, так захотелось посмотреть, что чуть шею не свернула. Но задерживаться было некогда.
Чуньмэй снова чувствовала на себе беглые взгляды. Но на этот раз ее замечали, оценивающе приглядывались и тут же отводили глаза. Чуньмэй гордо выпрямилась: она теперь не кто-нибудь, она комнатная девушка самой княжны Му. На ней и халат шелковый, и в волосах серебряная заколка. Этим не каждая городская похвастаться может! А рядом, с лошадью в поводу, конюх Маэр — на него и в усадьбе заглядывались, и в городе заглядываются.
Жуйгу, устроившаяся на повозке, прошипела в спину:
— Голову не задирай, под ноги смотри! А то грохнешься прямо в грязь!
Чуньмэй торопливо подобрала полы халата и громко спросила Маэра:
— Далеко еще?
— Да почти пришли.
Аптека оказалась просторной, светлой и тихой. По стенам шкафы с множеством ящичков и надписями золотом, за прилавком — полки, уставленные бутылями, лаковыми шкатулками и мешочками. На полу плотная циновка на широкой подставке, а на ней устроились аптекарь Бо с худощавым незнакомцем в опрятном коричневом халате. Чай пьют. Посуда расписная, фарфоровая, чайник темный, глиняный. На большом блюде разложено угощенье.
Жуйгу прямо с порога заявила:
— Ты, гнусный обманщик, что за гадость подсунул светлейшему хоу?
Аптекарь Бо переменился в лице. Он и его собеседник торопливо вскочили на ноги и отвесили глубокие поклоны.
— Ничтожный приветствует милостивую госпожу! Что привело ее в мою убогую лавчонку?
— Что привело? Маэр, тащи!
Маэр в обнимку с бочонком переступил порог и водрузил его прямо на циновку.
— Думал, никто не догадается, что простокваша твоя прогоркла? Девица Чуньмэй с Севера, она сразу поняла! Забирай свою гадость и возвращай серебро!
Чуньмэй показалось, или на лице аптекаря Бо промелькнуло облегчение?
Он поклонился еще ниже:
— Милостивая госпожа, простокваша была самая лучшая. Наверно, на кухне не уследили, вот и прогоркла.
Жуйгу только сильнее разошлась:
— Да как ты, ничтожный купчишка, смеешь своим грязным языком оскорблять светлейшего хоу! Намекаешь, у него на кухне — неумехи, дела не знают? Или возвращай серебро, или тащи другой бочонок своего пойла. Пока не вернешь, с места не сдвинусь!
Аптекарь Бо с заискивающей улыбкой проговорил:
— Ничтожный просит простить за неучтивость: и в мыслях не имел задеть почтенную прислугу светлейшего хоу! А простоквашу поменяем: почтенный Кан как раз привез с Севера свежую. Самая наилучшая, из овечьего молока, от овец, кормленных на заре горным разнотравьем. Извольте пройти со мной.
Жуйгу кивнула и поманила Чуньмэй за собой:
— Ладно. Девица Чуньмэй проверит, чтобы в этот раз без обмана.
Они втроем спустились в погреб. Там аптекарь Бо подвел их к вкопанным в землю бочкам, раскупорил одну, зачерпнул ковшиком и протянул Чуньмэй.
Та отхлебнула и кивнула головой. Простокваша и впрямь оказалась хороша: свежая, кислая, прохладная. Даже домом повеяло.
Тут за спиной Чуньмэй послышался голос:
— Почтенный Бо, ты договаривайся с милостивой госпожой, а я пока юную барышню чаем напою. Она с Севера, и я с Севера — есть о чем потолковать.
Чуньмэй резко обернулась — за спиной оказался худощавый господин Кан. И когда успел подойти?
Она думала, Жуйгу начнет возражать, но та неожиданно сказала:
— Верно, ступай. А мы с почтенным Бо тоже потолкуем, что с него за прогоркшую простоквашу и поездку в город в самую жару причитается.
Чуньмэй с господином Каном вернулись наверх и устроились на циновке. Тот налил Чуньмэй чаю и протянул конфету: лиловый кругляш на палочке.
— Пусть барышня попробует. Это сливовые пастилки из Вэй. И вкусно, и дыхание освежает.
Чуньмэй осторожно взяла палочку, сунула кругляш в рот. Сладко, и немного кисло. Точно, слива! Попробовала откусить — оказалось жестко. Господин Кан с мягкой улыбкой заметил:
— Их надо не кусать, а сосать. А барышню, значит, кличут Чуньмэй?
Чуньмэй поспешно вытащила изо рта пастилку и ответила:
— Да, это имя недостойной.
— Судя по наряду, барышня состоит в комнатных девушках? При ком — при госпоже Гун Юй или при самой княжне?
Чуньмэй гордо ответила:
— Драгоценная княжна оказала недостойной милость: изволила взять в свою свиту.
Почтенный Кан, продолжая улыбаться, сказал:
— Я хоть и с Севера, а про подвиги княжны наслышан. Доблестью и отвагой она превосходит многих мужей.
Чуньмэй улыбнулась в ответ.
Почтенный Кан продолжал:
— Наверно, барышня насмотрелась и наслушалась всякого, о чем в горах и не ведают. Светлейшего Линь-хоу видела?
Чуньмэй не удержалась и похвасталась:
— Не просто видела: я к Линь-хоу с опахалом приставлена, пока ему нездоровится.
Почтенный Кан грустно покачал головой:
— Да, такая беда! Скучно у вас небось, раз хоу хворает.
Чуньмэй опять не удержалась:
— Почему скучно? К хоу все время гости ходят, важные-преважные. Сам государь был!
Сказала и испугалась. Потому что глаза любезного господина Кана внезапно вспыхнули хищным блеском. Впрочем, блеск тут же угас, и лицо приняло ласковое, радушное выражение. А ведь он не просто так ее расспрашивает!
Чтобы потянуть время, Чуньмэй отпила из чашки, пососала пастилку и сказала:
— Вкусно!
Господин Кан ей улыбнулся и подлил чаю. Чуньмэй лихорадочно думала, как себя вести. Молчать нельзя — подозрительно будет, и человека обидишь — может, он ничего такого и не имел в виду. И Чуньмэй поступила так, как всегда поступали в Таошуе, когда привязывался важный господин из заезжих.
— Значит, барышня самого Сына Неба видела?
— Видеть — видела, да не разглядела: нельзя на Сына Неба пялиться, за это выпороть могут.
— И о чем же Сын Неба с хоу разговаривает?
Чуньмэй облизнула губы и решительно сказала:
— О делах правления, как и положено.
— О каких делах?
Ну, точно, не зря расспрашивает. Тут надо осторожно. Как бы примениться?
Она улыбнулась как можно шире и сообщила:
— Такие беседы не для жалкого умишки ничтожной служанки. Там слова все господские, ученые. Разве только иногда... Вот, недавно обсуждали…
Господин Кан слегка подался вперед.
Чуньмэй бухнула:
— Дозволено ли чиновникам, когда едут по государевой надобности, останавливаться не на казенном постоялом дворе, а у обывателей? У нас в Таошуе люди уездного правителя всегда у старосты останавливаются, а он потом расходы со всех взыскивает, потому ничтожная и запомнила.
Господин Кан уточнил:
— Неужто совсем-совсем ни о чем, кроме дел правления, не говорят?
Чуньмэй удивилась:
— А о чем еще Сыну Неба разговаривать?
Господин Кан вздохнул и спросил:
— А про Сяньчжоу речи не заходило? Я там торговлю веду, мне важно знать.
Чуньмэй, окончательно войдя в роль деревенской дурочки, радостно подтвердила:
— Заходило! К хоу оттуда гости должны пожаловать! Завтра ждут.
Она хихикнула:
— Одного кличут Чихом! Ну и имечко! Вот, простоквашу как раз для них запасли.
Господин Кан с легким раздражением уточнил:
— Да не про Ся, а про Сяньчжоу!
Чуньмэй вытаращила глаза:
— А это не одно и то же? Спасибо, почтенный господин, что указали мне, неученой.
Господин Кан поднес к губам чашку чаю и пробормотал:
— Вот уж деревенская простота.
Чуньмэй усмехнулась про себя и принялась громко сосать сливовую пастилку.
Послышались шаги. Жуйгу с аптекарем Бо поднимались из погреба и о чем-то тихо переговаривались. Видно, по поводу простокваши поладили. Потому что разговор был вполне мирный. До Чуньмэй долетели слова господина Бо: «… из змеиной кожи». Опять какую-то дрянь подсовывает!
Господин Кан заерзал и спросил:
— Понравилось ли барышне Чуньмэй скромное угощение?
Чуньмэй почтительно поклонилась:
— Глупая служанка благодарит почтенного Кана за то, что удостоил поучительной беседой.
Тут появилась Жуйгу и скомандовала:
— Чего расселась? Ступай, скажи Маэру — пусть забирает оба бочонка.
И приосанилась — вот как она прижала аптекаря Бо!
* * *
По возвращении Чуньмэй некогда было присесть. В гостиной раздвинули ширмы и расставляли сиденья и столики для гостей. Чжэнь Пин и Фэй Лю, подчиняясь командам княжны, таскали с места на место диван. Из кухни постоянно прибегали с поручениями, и Чуньмэй в ответ гнали на кухню. Потом светлейший хоу заявил, что из-за шума не может сосредоточиться и твердо намерен перебраться в беседку. После схватки с лекарем Янем служанок княжны нагрузили подстилками и подушками и отправили устраивать ложе для хоу. Господин, опираясь на руку Фэй Лю, выбрался на крыльцо, понаблюдал за суматохой, медленно перешел мостик, опустился на груду подушек и погрузился в чтение. Фэй Лю устроился на пороге. А прислугу снова поглотила подготовка к приему посольства из Ся.
Чуньмэй очередной раз отправили на хозяйственный двор, и она как раз возвращалась обратно, когда из кустов глицинии раздался голосок:
— Эй, ты!
Цишэн.
Чуньмэй медленно развернулась и подошла к кустам.
— Что угодно молодому господину?
Выпороть тебя — вот это было бы самое угодное!
Мерзкий мальчишка, не вылезая из кустов, осведомился:
— К празднику готовитесь?
— Да, завтра будут послы из Ся.
— Знаю — это на Западе, мне маменька рассказывала. Они совсем дикие: человеческое мясо едят и кровь пьют [3]. Не боитесь?
— Это они дома кровь пьют. А у нас будут пить простоквашу. И вино.
Цишэн неожиданно надул губы и сказал жалобным голосом:
— А меня не пускают. Линь-хоу с утра прислал человека, строго-настрого запретил даже близко подходить. Вы будете веселиться, а мне опять одному сидеть. Вон, принцам можно и с Фэй Лю, и с Маогуанем играть, а я все один и один!
Чуньмэй об этом как-то не задумывалась, но ведь верно — с детьми прислуги молодому господину играть невместно, а других господских детей в усадьбе нет. «И не будет», — добавил голос у нее в голове. И незаметно, чтобы хоу так уж о мальчишке заботился.
— Маменька все время повторяет: Линь-хоу — наш благодетель, не будь его, мы бы погибли.
Он сказал это строгим, учительным тоном, явно подражая матери. И тут же заявил собственным капризным голоском:
— А мне скучно! Так что все равно сбегу. Хочу на варварские пляски посмотреть. Буду в этих кустах, а ты мне вынесешь конфет! А то у вас там пир горой, а мне ничего не достанется. Поняла?
Чуньмэй в ошеломлении смотрела на него. Вот новая напасть! А если заметит кто его в кустах? При варварских послах! Вот уж наглец так наглец.
Цишэн угрожающе повторил:
— Поняла?
Чуньмэй торопливо кивнула головой и сказала:
— Недостойная выполнит приказ молодого господина!
Что завтра будет…
И кто такой Маогуань, с которым дозволено играть только принцам?
* * *
Оба посла оказались высоченные, широкоплечие, смуглые до черноты. Глаза круглые, губы полные, и носы торчат, как горные утесы. Макушка выбрита, а волосы убраны во множестве косичек. И челка выстрижена! Как горные духи из кошмарного сна, приснятся — проснешься в холодном поту.
Тот, что постарше и пониже — благородный Чих Кухрух — голову перевязал широкой алой повязкой (словно челки и косичек мало!) и нарядился в темно-коричневый, шитый золотом халат вроде форменного чиновничьего. Запахнут этот халат был по-варварски, на левую сторону, и под ним виднелись заправленные в высокие сапоги штаны.
Второй посол, помоложе — доблестный Ебу-ганьбу — возвышался в гостиной как храмовая пагода над городскими домишками. Волосы он тоже носил мелкими косичками, да еще и на щеках зачем-то отрастил длинные пряди. На нем был темно-красный с узорами короткий кафтан, подпоясанный серебряным с позолотой поясом с длинными свешивающимися концами. К поясу он подвесил короткий острый меч с причудливой рукоятью, лук и колчан.
С ними пришел еще один варвар. Ростом пониже, гибкий, стройный, и собой хорош: брови соболиные, глаза ясные, губы тонкие. Наряжен на военный манер, в сапоги и штаны, но расшитый серебром кафтан запахнут на правильную сторону, а волосы, хоть и заплетены в мелкие косички, но убраны, как подобает, под заколку. Красавец, что и говорить, хотя до прекрасного Чанлинь-вана ему далеко.
Самым последним, отвешивая поясные поклоны, появился посольский переводчик. Росточку невысокого, сложения хлипкого, а на вид — как красная девица. Но хоть одет по-человечески, в простой синий халат.
При его появлении присланный из Ведомства ритуалов чиновник нахмурился. Чем-то ему посольский переводчик успел не угодить.
На веранде рассаживались остальные посольские. На лужайке нестройно дули в трубы и били в тарелки — прилаживались играть, когда велят.
Хоу, устроившийся на диване в парадном лиловом халате, приподнялся на локте и сказал:
— Приветствую Наблюдающего за звездами, благородного и многоученого Чих Кухруха и доблестного командира «железных ястребов» [4] Ебу-ганьбу в моем скромном жилище!
Смазливый переводчик тут же перевел слова хоу на варварский язык.
Чих Кухрух поклонился почтительно, однако не слишком глубоко и произнес длинную фразу.
Настал черед переводчика из Ведомства ритуалов:
— Недостойные просят прощения, что посмели обременить светлейшего Линь-хоу своим присутствием. Надеемся, сумеем скрасить светлейшему хоу несколько часов. Благородный Тоба Ао согласился помочь нам, глупым, поддерживать ученую беседу, так, чтобы нам не вовсе опозориться.
Красавец в расшитом серебром кафтане отвесил изящный поклон.
Хоу сказал:
— Прославленный воин, привыкший отдыхать под сенью ивы, почтил своим присутствием и наше скромное домашнее собрание. Какая честь!
Последние слова он почти пропел, Чуньмэй еле поняла. И любезно улыбнулся.
Красавец, не дожидаясь перевода, заговорил по-ханьски:
— Давно наслышан о несравненном аромате южной сливы, привлекающем бесчисленных шмелей и пчел, коих она пробуждает вопреки сезону. Решил сам взглянуть на чудо, побеждающее естественный порядок вещей!
Пожилой добродушного вида толстяк (сразу видно — любит пожить в свое удовольствие!) в халате из очень красивого, зеленого с розоватым оттенком легкого шелка неожиданно фыркнул. Княжна, прищурившись, посмотрела на Тоба Ао, что-то прикидывая в уме. Чанлинь-ван привстал на сиденье и тут же, под взглядом хоу, опустился назад. А Янь Юйцзинь разулыбался не хуже самого господина.
Тоба Ао подкрутил тонкие усики и обвел всех торжествующим взглядом. Чуньмэй сообразила, что он сказал хоу какую-то гадость, но сделал это на хитрый манер, так что тому, кто господским словесам не обучен, не понять.
Хоу ласковым голосом ответил:
— На Севере тоже немало удивительных чудес. Правду ли говорят, что, когда в Чанъани срубили сосну, потребную для постройки дворцовой молельни, из-под корней неожиданно выползло множество змей южной породы? Самцы сплетались в клубки и грели друг друга...
Красавец Тоба Ао улыбнулся совсем уж слащаво:
— Ах, светлейший Линь-хоу, зачем и проявлять внимание к досужим варварским толкам! Те змеи наверняка давно изловлены и отправлены на дворцовую кухню, дабы порадовать самого достойного из «внешних родственников» изысканным угощением [5].
Чанлинь-ван сидел, прикусив губу. Княжна глядела на Тоба Ао пристальным оценивающим взглядом, а Янь Юйцзинь продолжал сиять радостной улыбкой. Чих Кухрух пробормотал «Амитофо!», и тоже заулыбался.
Добродушный толстяк внезапно заявил:
— Раз уж зашла речь о кухне, не пора ли подать яства и вино?
Ну, у этого только угощение на уме. Тоже, видать, гадает, к чему Линь-хоу с Тоба Ао завели разговор о змеях. Наверно, захотел змеятиной полакомиться, а ее как раз и не припасли!
Однако хоу почтительно ответил:
— Недостойный повинуется желанию его высочества великого князя.
Это же Цзи-ван, дядя императора! Не зря тетушка Цзи переживала: сразу видно, он и в вине, и в яствах понимает толк!
Княжна сделала знак Нэнхун и повернулась к Тоба Ао:
— Прошу простить, что для благородного гостя из Янь не приготовили подобающего места. Сейчас прикажу принести отдельный столик и прибор.
Тоба Ао поклонился:
— Этот северный варвар привык к варварским сиденьям [6] да голой земле, так что обойдусь и так.
С этими словами он опустился на пол прямо напротив дивана, на котором лежал хоу. Сел и ноги раскинул.
Чуньмэй так и ахнула, чуть опахало не выронила. Такого неприличия в Таошуе не позволил бы себе самый неотесанный мужик!
Однако господа сделали вид, что ничего не произошло. Ебу-ганьбу искоса поглядел на Чих Кухруха, тот еле заметно кивнул, и Ебу-ганьбу поднял руку и прикрыл рот.
Служанки стали вносить и расставлять угощение. Тоба Ао тоже поставили столик, так что пришлось ему скрестить ноги. Но он и тут отличился — сел и пятки выставил!
Из привозных полупрозрачных кубков выпили за здоровье государя Ань-ди, потом за здоровье уцзу Бин-чана. Приступили к еде. Послы помогали себе руками, а вот Тоба Ао изящно сжимал в пальцах палочки и легким движением подносил кусочки ко рту.
На лужайке заиграл оркестр, что-то торжественно громыхающее.
Великий князь Цзи прислушался и сказал:
— Янь Юйцзинь прав: музыка выразительна, манера игры чиста и строга.
Посольский переводчик перевел. Чих Кухрух встал, величаво поклонился великому князю и повернулся к переводчику. Тот торопливо сказал: «Настало время поднесения даров», — и засеменил к выходу. Он почти сразу вернулся в сопровождении двух могучих варваров, которые тащили огромную связку белого меха. Шелковистые шкурки переливались в солнечном свете и блестели.
Чих Кухрух торжественно что-то сказал на своем варварском языке, а переводчик подхватил:
— Владыка Страны Великого Лета велел поклониться светлейшему Линь-хоу соболями из Западных земель. Мех теплый и износа ему нет. Надеюсь, светлейший хоу примет наше скромное подношение.
Варвары тем временем водрузили связку на пол прямо перед диваном, на котором лежал хоу.
Тот протянул руку, погладил блестящий мех и ответил:
— Линь-хоу не волен отказаться от дара
Потом приподнялся, вынул из рукава сложенный вдвое листок и сказал:
— В ответ преподношу новое творение Тринадцатого господина — начертанную им собственноручно мелодию «Песнь луне западных гор».
Чих Кухрух поклонился и почтительно взял листок. Вид у него был очень довольный — похоже, хоу сумел угодить. Неужто для западных варваров новая песня в одной цене с такой огромной связкой меха?
Неизвестно откуда появился Фэй Лю, ухватил связку и уволок во внутренние покои.
Опять заговорил великий князь Цзи:
— Здесь собрались доблестные воины, прославленные в битвах. Хотелось бы послушать про их подвиги. Может, доблестный Ебу-ганьбу расскажет нам что-нибудь занимательное?
Ебу-ганьбу откашлялся, потеребил пальцами длинные волосы на щеках и заговорил. Смазливый переводчик тут же переместился к его столику, оказавшись рядом с Тоба Ао. Тот протянул руку и погладил его по ноге.
Переводчик даже бровью не повел, и стал передавать слова Ебу-ганьбу:
— Во время войны с Да Юй юйцы назначили за голову недостойного награду в пятьсот связок монет. Тогда я подослал в ставку пограничного наместника Цуй Суня своего человека, который подбросил на рынок корзинку для кормления шелковичных червей. К корзинке было прикреплено объявление от меня: «Кто доставит голову Цуй Суня, получит три монеты». Тот бороду на себе рвал оттого, что его так дешево оценили!
Ебу-ганьбу хрипло захохотал, и господа к нему присоединились.
Ебу-ганьбу продолжил:
— А раз недостойный сыграл славную шутку с покойным юйским Чуан-гуном, когда тот вторгся в наши земли. Идет Чуан-гун во главе колонны отборных воинов и вдруг видит у дороги посеребренные ящики, в которых что-то шевелится. Он велел ящики открыть, и из них вылетело под сотню голубей со свистульками под крыльями. Юйцы головы задрали, отвлеклись — и тут-то на них и налетели «железные ястребы»! Славная вышла сеча. Пришлось Чуан-гуну, поджав хвост, убираться восвояси.
Эта история вызвала еще большее веселье. Чуан-гун, оказывается, и с Ся воевал! Воистину, счастье, что досталась ему такая неуемная жена.
Чуньмэй надеялась, что в ответ про свои подвиги поведает Чанлинь-ван. Он, конечно, их успел совершить без числа! Но вместо этого вступила княжна: рассказала, как ее осадили в пограничной крепости два племени дикарей-мань, а она перессорила вождей между собой, тайно отправив отряд снять отравленными стрелами высланный в степь дозор. Один вождь подумал на другого, бывшие союзники вступили в сражение, а княжна вывела войска из крепости и напала с тыла.
Чуньмэй знала, что княжна — добрая и справедливая, а она оказалась еще умная и хитрая: как ловко дикарей обвела!
Княжна — самая лучшая, тут и спору нет. А младшей госпоже до нее — как до небес.
Ебу-ганьбу слушал рассказ с горящими глазами и одобрительно кивал.
Потом хоу стал рассказывать о военной хитрости, с помощью которой его отец, маршал Линь Се, победил Чуан-гуна. Про посрамление Чуан-гуна Чуньмэй слушать нравилось, но хоу щедро уснащал свою речь учеными словами, да такими редкими, что переводчик из Ведомства ритуалов то и дело начинал запинаться. Если бы не посольский переводчик, приходивший ему на выручку, он бы вообще вряд ли справился. Чуньмэй же не поняла из рассказа и четверти.
Дослушав хоу, Чих Кухрух заметил:
— Слава маршала Линя докатилась и до наших далеких краев.
Ебу-ганьбу подхватил:
— Не было для Да Юй врага страшнее. Благоговею перед подвигами прославленного полководца! Не дозволит ли светлейший хоу почтить память и потешить душу Линь Се пляской с мечами?
Чих Кухрух быстро произнес что-то резкое, видно, укорял Ебу-ганьбу за предложение.
Хоу улыбнулся и ответил:
— В правление ханьского У-ди Сюй Цзиньмао прославился танцем с мечами, а ныне это искусство забыто, и каждый раз, вспоминая прекрасные строки Сыма Сянжу, я сожалею, что не могу увидеть этот танец. А вы умеете танцевать с мечами! Это великолепно.
Ебу-ганьбу поклонился и сделал знак переводчику. Тот выскочил на крыльцо и, видимо, отдал распоряжение оркестру.
Заиграла воинственная музыка. Посольские тангуты на галерее вскочили на ноги и затянули варварскую песню.
Ебу-ганьбу засучил рукава, выхватил из-за пояса меч и начал пляску. Спустя мгновение к нему присоединился Тоба Ао. Танцоры бесшумно скользили по дощатому полу, взлетали в воздух, опускались, начинали неистово вращаться и вдруг застывали в полной неподвижности. Стремительно взвивались рукава, острия мечей со звоном скрещивались и расходились снова, между кубков и чаш свистел холодный ветер. Зрелище было страшное и завораживающее. И над всем гремела воинственная варварская песня.
Наконец, Ебу-ганьбу, взлетев в воздух последний раз, замер с высоко поднятым мечом. Тоба Ао застыл рядом. Пляска закончилась.
Цзи-ван громким голосом сказал:
— Воистину несравненное мастерство! Не сомневаюсь, что сия пляска порадовала благородную и чистую душу военачальника Линь Се. Однако хотелось бы знать, что пелось в сопровождавшей пляску песне.
Чих Кухрух посмотрел на переводчика, и тот торопливо пояснил:
— Ничтожный Чан Чжансинь докладывает его высочеству великому князю: это песня походная, для поднятия воинского духа. А поется в ней вот что.
И он запел пронзительным высоким голосом, на сей раз по-ханьски:
Слово уцзу нас созвало,
В степь наездников лихих,
Тесной дружбою сковало
Нас, тангутов удалых.
Пей, друзья, покуда пьется,
Но про месть не забывай!
У тангутов так ведется,
Пей — Иргай не пропивай! [7]
Хоу одобрительно заметил:
— Весьма уместно. Как любил повторять отец-полководец, «неутомимость солдат и решимость командиров — вот вожди к славе» [8].
Чих Кухрух поклонился в знак благодарности и снова обратился к переводчику. Тот громко заявил:
— Благородный Чих Кухрух хотел бы показать досточтимым гостям буйноскачные пляски. А сам он осмелится еще немного обременить светлейшего хоу своим недостойным присутствием.
Чуньмэй только вздохнула — ей плясок не видать! Ну, хоть Цишэн порадуется! Конфеты ему она передала. Немного, правда, — суета на кухне продолжалась до поздней ночи, а потом госпожа Нэнхун, вместо того чтобы уйти в свою комнатку рядом со спальней госпожи, устроилась ночевать со всеми. Сама Чуньмэй так набегалась за день, что как упала, так и уснула. Конфеты пришлось добывать с утра. Времени рыться в шкафу не было. Чуньмэй углядела торчащие из высокой банки палочки, ухватила — пастилки, вроде тех, какими угощал в аптеке господин Кан, только не лиловые, а коричневые, почти черные. Их и взяла. Перед самым началом праздника удалось на минутку выскочить из дома. Чуньмэй добежала до белых глициний, сунула пастилки Цишэну и бросилась обратно. Так что то, что он в кустах, она знала наверняка.
Гости поднялись и под предводительством Ебу-ганьбу вышли на крыльцо. Оркестр грянул с новой силой, послышался топот и радостные крики.
Чих Кухрух заговорил резким, скрипучим голосом:
— Его величество уцзу весьма озабочен просвещением невежественных сижэнь [8]. Некогда великий Юань-хао учредил школы для обучения китайским премудростям, но потомки его перестали выделять на них деньги, и просвещение у тангутов оскудело!
Он вздохнул и возвел глаза к небу. Хоу внимательно смотрел на него, словно чего-то ждал.
Чуньмэй вдруг сообразила, что варварский посол говорит по-ханьски. И свободно говорит, хотя и непривычно растягивая слова.
Чих Кухрух, глядя на хоу в упор, сказал:
— Ныне наш уцзу намерен последовать примеру Юань-хао [9].
На это хоу, так же пристально глядя на тангутского посла, ответил:
— И в Великой Лян наслышаны о деяниях Юань-хао. Но в нынешний век подобает следовать примеру не Юань-хао, но первого императора Цинь [10].
Чих Кухрух кивнул. Такое впечатление, что они с хоу о чем-то договорились, только вот о чем? Школы новые в Ся завести?
Между тем Чих Кухрух продолжал:
— Недостойный и сам чувствует недостаток в государстве Великого Лета истинной просвещенности, отчего процветают вредные суеверия. Шаманы там и здесь приносят кровавые жертвы нечистым духам, еретики-даосы, из тех, кого не терпят ни в Лян, ни даже в Да Юй, укрываются по домам старейшин и творят гнусные обряды «гуева дао». Больно глядеть, как сижэнь прозябают в невежестве, не в силах ступить на стезю просветленных существ.
Хоу вежливо улыбнулся:
— Благие основы заложены не одним Буддой, а сотнями тысяч [12].
Чих Кухрух кивнул головой:
— Однако где найти тех, кто запомнит, поймет, изучит, передаст и подробно разъяснит основы совершенной мудрости?
Он помолчал и продолжил стихами:
— Я все время в боязни: вдруг да иней, да снег на посевы! [13].
Хоу осведомился:
— Как же помочь вырастить коноплю?
Чуньмэй вспомнила, как первый раз услышала от хоу про дикие травы, и улыбнулась про себя — совсем была дурочка, ничего в господских речах не смыслила! Зато теперь знает, что господа слова не скажут в простоте и предпочитают выражаться околичностями.
Чих Кухрух погладил себя по подбородку, пожевал губами и сказал:
— Да Юй за последние шесть лет несравненно продвинулась по части «змей и драконов». Сижэнь не смеют мечтать о драконе, парящем в облаках, но были бы счастливы приобрести себе хоть небольшую змею.
Хоу вздохнул и ответил пословицей:
— Дракон может быть и маленьким, и большим, но змея — только большой.
Опять о змеях заладили! Что они под этими змеями разумеют? На кого намекают?
Чих Кухрух снова кивнул, и они с хоу друг другу улыбнулись.
Чуньмэй вздохнула про себя: господа могут плести словесную вязь часами. Между тем буйноскачные пляски набирали силу. Выкрики и топот становились все громче, оркестр играл все быстрее.
Но тут светлейший хоу удивил и ее, и благородного Чих Кухруха. Он сказал:
— Фэй Лю! Помоги встать! Хочу посмотреть на прославленные пляски.
Чуньмэй в ужасе замерла. В покоях ни княжны, ни Чанлинь-вана, хоу остановить некому. Сама она при нем вздохнуть лишний раз боялась, не то что рот открыть!
Чих Кухрух кланяется:
— Светлейший Линь-хоу окажет недостойным великую честь!
А хоу уже встает. Оперся на руку Фэй Лю и двинулся к выходу. Чуньмэй с опахалом за ним. Господин вышел на крыльцо, а там шум, гам, крики. Музыканты играют, варвары пляшут и поют, а господа стоят, любуются.
Княжна, завидев господина, нахмурилась.
Великий князь Цзи, опять ничего не заметив, заявил:
— Сколь любопытное зрелище! Особенно мне нравится, когда все выстраиваются друг за другом цепочкой и взмахивают сначала левой, а потом правой ногой.
Переводчик почтительно сообщил:
— Докладываю Его высочеству: сия пляска называется «Как хорошо подняться в облака» [14].
Тут Чих Кухрух обратился к господину. Ханьский он снова позабыл и говорил на своем варварском языке. Переводчик перевел:
— Наблюдающий за звездами хотел бы проститься со светлейшим хоу и направиться в пиршественный зал.
Хоу согласно наклонил голову. Переводчик что-то прокричал, и варвары, не прекращая пляски, вышли на дорожку и двинулись в сторону пиршественного зала. Музыканты, дудя в трубы, свистя на флейтах, бренча тарелками и стуча в барабаны, отправились следом.
После торжественного прощания туда же пошли гости во главе с Янь Юйцзинем, причем великий князь Цзи время от времени взбрыкивал то левой, то правой ногой. На крыльце остались только хоу с Фэй Лю, княжна и Чанлинь-ван.
Чуньмэй вдруг увидела, как вдоль дорожки, прячась в тени глициний, пробирается женщина в сером с голубым халате. Господам она вряд ли была видна — Чуньмэй ее заметила, потому что стояла сбоку, в глубине крыльца.
Тем временем звуки оркестра погасли в отдалении. Господа, однако, обратно в гостиную не спешили, потому что ушли не все гости. Тоба Ао, приобняв за плечи посольского переводчика, стоял на мостике и любовался рыбками.
Женщина добралась до высокого, усыпанного белыми гроздьями куста и затаилась за его ветками. В кусте зашевелилось лазоревое пятно.
Тоба Ао перевел взгляд на цветущие глицинии и замер. Потом, не снимая с плеча переводчика руки, танцующим шагом двинулся в сторону пиршественного зала, распевая во все горло:
Мы были едины, как лотос двуглавый,
Как рыбки, любили резвиться и плавать!
Тоба Ао скрылся из виду. Женщина наклонилась к лазоревому пятну. Гроздья глицинии затряслись сильнее. Вдруг женщина отпрянула и прижала ладони ко рту. На дорожку выпал Цишэн и забился в судорогах.