Правление императора Ань-ди. Пятнадцатый год эры Дабао.
Правление уцзу Бин-чана. Одиннадцатый год эры Тайпин.
Цзиньлин, Запретный город, дворец Истинной гармонии.
Се-эр развернулся, в упор расстрелял из лука юйский патруль и перебежал под защиту высокой курильницы. Засады поджидали его повсюду, но он, укладывая врагов сотнями, упорно продвигался вперед. Еще немного, и он доберется до ставки Чанлинь-вана с секретным донесением!
На самом деле, ему предстояло ждать еще целую вечность — целых четыре года! А может, и пять. Батюшка впервые отправился на войну в тринадцать, и Се-эр понимал, что раньше его никто не отпустит. Правда, дядюшка Цин обещал весной взять на ежегодную охоту в джунгли, а у них там тигры! «Если матушка разрешит». Но уж матушку Се-эр всегда сумеет уговорить. А может, и батюшка соберется, если позволят дела. Хорошо бы! Стрелять из лука он не станет, но в засаде могли бы вместе сидеть…
Се-эр резко развернулся на пятке, перешел в позу «скачок богомола» и одним ударом прикончил набросившегося на него огромного тигра.
Предатель Яньнань! Вместе же собирались играть, а он заявил, что ему надо на прием послов из Ся. Очень его там ждут. Фанжэнь — ладно, он почти взрослый, наследный и все такое. А Яньнаню зачем? И ничего бы его не хватились. А хватились бы — ничего бы дядя-государь ему не сделал: Се-эр бы честно сознался, что это он подговорил.
Се-эр отбил атаку выскочивших из засады дикарей-юэ и как раз собирался одним ударом обезглавить их вождя, как послышались голоса. Он нырнул в укрытие за высокой вазой и притаился: врагам так просто его не взять.
В зал вошли трое: Янь-хоу, дядя Янь Юйцзинь и батюшка! А вот это не повезло. Се-эр на всякий случай сжался и постарался стать как можно незаметнее.
Янь-хоу говорил:
— …признать государя-монаха. Конечно, немного неловко — он у нас до сих пор числится беглым преступником Сяо Цзинхуанем, но указ У-ди можно и позабыть.
Батюшка сказал своим тихим голосом:
— Позабудем. Тем более, он теперь официально зовется наставник Хуйшэ. Лучше иметь дело с Западным Ся и Новым Хуа, чем с одним Западным Ся.
Янь Юйцзинь весело подхватил:
— Пока не брит, не ядовит! [1]
Батюшка вздохнул:
— Когда запускал змея в кибитку, был уверен — он своего добьется, заодно и уцзу поможет от вдовствующей императрицы избавиться, но что пойдет в монахи, признаться, не ожидал.
Янь Юйцзинь рассмеялся:
— А он прямо на границе, как понял, что сейчас будут стричь на варварский манер [2], закричал: «Сбрейте всё, ибо я познал Прозрение!» И давай каяться. По-ханьски, разумеется, чтобы никто ни слова не понял.
Янь-хоу укоризненно заметил:
— Янь Юйцзинь, что за неприличные шутки! [3]
На что дядюшка Юйцзинь возразил:
— Так и монастырь: «Не столько в этом ските говорят «Помилуй, Будда!», сколько «Будь ко мне поближе»!
Батюшка рассмеялся:
— Главное, что святой Лянский монах дал обет не писать стихов. И не пишет!
Дядюшка Юйцзинь подхватил:
— Зато в проповедях несет несусветную ересь. Цзинжуй, когда был в Ся с посольством, слушал — говорит, уши вянут. А местная знать в восторге, особенно те, кто ни слова по-ханьски не понимает. Днем послушают буддийскую проповедь, а вечером направляются в Западный Сад, к матери-наставнице, поучаствовать в даосских обрядах.
Янь-хоу с холодным неодобрением заметил:
— Эти обряды мать-наставница практиковала и когда была хозяйкой «Красных рукавов». Там нет даже понимания правильного взаимодействия инь и ян, а сплошной, беспримесный разврат.
Батюшка сказал:
— Если бы. Она там новых сестер растит. И в Новом Хуа не избавилась от старых привычек. Но что имеем, то имеем. Раз прислал шэчжэнвана, значит, ждет признания.
Янь-хоу обратился к сыну:
— Теперь дело за тобой!
Тот закатил глаза:
— Опять! Его высочество шэчжэнван по веселым домам наладился ходить и без меня. Еще всем хвастается, как вызвал Моцзан Эпана на бой за оскорбление государя-монаха и убил. И угощает вином с кровью из его черепа. Хоть от этого избавьте!
Батюшка заметил, улыбаясь:
— Тяжела дипломатическая служба! То простокваша, то вино с кровью. Но, ежели серьезно, надо…
И они наконец-то вышли из зала.
Се-эр выбрался из-за вазы. Значит, прием посольства из Ся уже закончился. Как интересно: там кроме уцзу завелся государь-монах! Батюшка прав: лучше два слабых государства, чем одно сильное. Варваров надлежит сражать руками варваров, об этом и покойный дед-маршал Линь Се писал. Надо будет порасспрашивать: что за государь-монах, откуда взялся? Ведь наверняка батюшка руку приложил.
Тут Се-эр сообразил, что раз прием окончен, Яньнань свободен. Можно, наконец, поиграть в разведчиков Армии Чанлинь! Лишь бы наставник Шэнь Чжуй не поймал и не повел учиться!
Он выбежал из Зала земного спокойствия и помчался в сторону Зала радости и долголетия. Вбежал в проход и остановился — дорогу перегородили двое. Мужчина и женщина.
Женщину он сразу узнал — Чуньмэй! То есть младшая управительница покоев Вдовствующей императрицы госпожа Чуньмэй. А вот мужчина был незнакомый. Не мужчина — юноша, в возрасте Фанжэня или чуть постарше. Высокий, смазливый, с надменным лицом, и похоже, навеселе.
Юноша говорил:
— Я тебя отлично помню, девица Чуньмэй! Когда мы жили в усадьбе Линь-хоу, ты в меня без памяти влюбилась и таскала конфеты. А потом, когда поняла, что я не про тебя, попыталась отравить! А ты меня не забыла?
И попытался обнять!
Се-эр возмутился, выхватил из-за пояса ножик и метнул в наглеца. Тот резко пригнулся (и зря, потому что Се-эр нарочно метил мимо), нож зацепился за пучок и сбил его. Оказалось, на молодом красавчике — парик, а под ним — бритая голова и челочка с косичками!
Се-эр не выдержал и расхохотался.
Чуньмэй бросила на него гневный взгляд, наклонилась, подняла парик и с поклоном поднесла молодому человеку.
Тот, казалось, мгновенно протрезвел. С лица исчезло всякое выражение — не лицо, а непроницаемая маска. Он взял парик, надел и неторопливо поправил, чтобы лучше сидел.
Потом тихо и спокойно прошептал, словно ни к кому не обращаясь:
— Я запомню.
И развернулся, чтобы уходить.
Но тут раздался голос батюшки:
— Заверяю ваше высочество, что мой неразумный сын непременно будет строго наказан за свое неподобающее поведение.
Так это и есть варварский князь-шэчжэнван!
Молодой человек с тем же бесстрастным лицом улыбнулся и ответил:
— Право же, эта безделица не стоит того, чтобы ею утруждать особу светлейшего Линь-хоу.
И Се-эр понял — выпорют обязательно!
Пока батюшка, как всегда спокойно и невозмутимо, осведомлялся о здоровье государя-монаха, Се-эр думал: «Ну и что, что выпорют! Зато потом попрошу братца Вэнь-эра принести сладостей — у Второй госпожи много, она держит для Фэн-эр, а та девчонка, ей без надобности. И похвастаюсь, как защитил Чуньмэй и напугал варварского вождя!»
Цзиньлин, винный дом «Дядюшка радости» [4]
Третья шла, стараясь не глазеть по сторонам. Столичный винный дом совсем не походил на деревенский трактир. Множество павильонов, разбросанных среди сада — прямо господская усадьба! А главное здание и вовсе двухэтажное, вход с улицы украшен флагами и фонариками! И всюду слуги, один другого наряднее.
Их провели в стоящий на отшибе небольшой павильон, где было накрыто на троих. Девушка-прислужница в шелковом синем халате с серебряной заколкой в волосах, поклонившись, сказала:
— Госпожа Хуннян велела передать: угощение за счет заведения!
И удалилась.
Дядюшка Ван и дядяюшка Чжан пристроились на циновках и сразу принялись за еду. Им хорошо — они бывалые, сколько раз и в столицу ездили, и повсюду. А Третьей кусок в горло не лез. Хотя на столе чего только не было: и суп из мальвы, и мясная лапша, и цзунцзы в лотосовых листьях, и какие-то вообще незнакомые блюда. И целая груда мандаринов!
Вот мандарин она взяла и теперь мяла в руках.
Имя тетушки Пань Четвертой Третья слышала с детства. Матушка, когда приходилось весь день мотыжить или полоть огород, говорила: «Вот мне бы в столицу, в шелках ходить и чай подносить, как Четвертая!», а дед любил повторять: «Рожденье сына — не всегда удача, рожденье дочки — не всегда печаль!»[4]
Еще бы! Когда Третьей было лет пять, в Таошуй пришел государев указ: «Девица Пань из дома светлейшего Линь-хоу верно служит государю и своему господину. В награду за мужественное содействие верному советнику Нашему во время мятежа разбойников-даосов из преступной шайки «Десять тысяч белых овец» освободить семью Пань от налогов на пятьдесят лет». И с тех пор дед разбогател. Завел торговлю — сначала овощами, потом дикими травами, а потом и холстом. Все село теперь работает на него: овощи выращивают, травы собирают, холсты ткут. А сейчас даже шелком стал приторговывать! Прикупил земли, выстроил новый дом. Старостой стал. Люди уездного начальника, когда приезжают за податями, только у него и останавливаются. Да и сам господин уездный начальник не брезгует, когда ездит в горы на охоту. Наложницу взял, привез из самого Тяньцзиня, где она в веселом доме служила. И та родила ему двоих сыновей! Оба учатся грамоте. Старший — тот наследник, ему положено, а младшего дед, как подрастет, хочет отдать в приказчики в город. Бабка, правда, долго на свете не зажилась. Поговаривали, что дед ей подлил настой болиголова. Дескать, зачем ему старая жена, которая только дочерей рожать и может! И возвысил наложницу до супруги.
Называют деда сейчас не иначе как «господин Второй в роде». Это в глаза. А за глаза «Пань Большая Палка». Потому что, как сделался старостой, стал, собирая подати или взыскивая долги, прихватывать с собой большую палку. Не понравится что — пускает в ход.
Весной отец сходил к деду, поговорил с ним, и тот сказал:
«Так и быть, снизойду к вашей нищете. Десятеро детей, и только двое сыновей!» И написал тетушке Пань Четвертой. К лету пришел ответ, и вот теперь Чжан Третья сидела в столичном винном доме.
Послышались шаги, почтительный голос сказал: «Извольте пройти сюда, милостивая госпожа!»
Дядюшки с криком «Приветствуем милостивую госпожу!» бухнулись на колени, Третья за ними.
Женский голос сказал:
— Поднимайтесь!
Третья кое-как встала, наклонила голову и уставилась в пол.
— Посмотри на меня!
Третья подняла глаза. Так это и есть тетушка Пань Четвертая? Немного на матушку похожа — подбородок такой же, губы. Только моложе гораздо. А матушка говорила, между ними всего четыре года разницы! Невысокая, стройная, синий шелковый халат по плечам и подолу расшит цветными нитками, волосы на голове уложены башней, а заколки! Резные, золоченые (или это настоящее золото?), с цветами и подвесками. Лицо белое-белое, губы алые. Смотрит пристально, словно хочет увидеть, что в голове. И вид строгий, сразу ясно — у такой будешь ходить по струночке.
Дядюшка Чжан сказал:
— Вот, милостивая госпожа, привезли вам деревенщину. Батюшка ваш осведомляется о вашем здравии и благополучии и просит пристроить. Она, конечно, дубина неотесанная, но, все-таки, может, и сгодится на что.
Тетушка Пань улыбнулась одним губами и сказала:
— Может, и сгодится.
Голос у нее оказался спокойный и негромкий, а выговор какой-то непривычный. Вроде и все слова произносит правильно, а все не то.
Оглядела Третью и спросила:
— Так ты и есть Чжан Третья?
Третья покраснела и прошептала:
— Да, тетушка Пань.
Та поморщилась:
— Не зови меня тетушка Пань, зови госпожа Чуньмэй.
— Слушаюсь, тетушка… госпожа Чуньмэй.
— Я уже договорилась — возьмут прислуживать молодой госпоже Линь Цайфэн в усадьбу светлейшего Линь-хоу, в младшие комнатные девушки.
Третья помертвела: да как же! Да она же толком повернуться не умеет. Никаких господских обычаев не знает!
Похоже, тетушка… госпожа Чуньмэй прочла ее мысли. Снова улыбнулась своей странной улыбкой: только уголками губ. И сказала:
— Ничего, применишься. Молодой госпоже всего шесть лет, она милая и добрая. И Вторая госпожа к слугам милостива.
Помолчала и добавила:
— Да, и вот что. Зваться теперь будешь Чунхуа [6]. Поняла?
— Да, госпожа Чуньмэй.
* * *
Ясное солнце снова взошло
Тьму небес осветило.
Перед героями тучи взметнулись
Вверх на сто тысяч чжанов.
Пять священных вершин пожелали
Десять тысяч счастливых весен.
Заговор против Да Лян не удался,
Был подлый сражен разбойник.
Хуаских властителей минуло время —
Лишь кровь и хранит о нем память.
Ночью ветер песком засыпал
Тела убитых в сраженье.
Конь, отвязавшись от ивы зеленой,
К сливе стрелою примчался.
Будет дуть ураган в неспящие очи —
Трудно на Запад ползти.
Чистую музыку флейты сменили
Гулкие колокола.
Пусть прежде сбивали солнце из лука
Да уловляли тучи.
Яростных тигров в упряжку впрягали —
Все это речей недостойно [7].
В водах Янцзы облака пятицветные [8]
Долгой плывут чередою.
(Из «Оды совершенномудрому правлению Ань-ди», автор неизвестен)
И на этом мы завершаем рассказ.
Примечания:
1. «Пока не брит, не ядовит; не ядовит — значит, не брит. Станет злодеем — голову обреет; голову обреет — соблазн одолеет» — фольклорная сентенция про буддийских монахов из романа «Цветы сливы в золотой вазе» («Цзинь, Пин, Мэй»).
2. В Ся всех ханьцев обязывали носить тангутскую прическу: выбритая голова, челочка, косички и т.п.
3. «Прозрение» = «совершенная мудрость» = «баньжо», поэтому восклицание можно понять и как «Я спал с Баньжо!»
4. «Дядюшка радости» — название хорошего вина. «Винный дом» — примерный эквивалент нынешнего дорогого ресторана.
5. На самом деле сентенция относится к роду Ян, из которого вышла роковая красавица Ян-гуйфэй, фаворитка императора Сюаньцзуна, но и нам подойдет!
6. «Чунхуа» — «Роза».
7. Подразумевается — по сравнению с деяниями Ань-ди и его сподвижников.
8. Благовещие облака — знак справедливого правления и благоденствия народа.
