Принадлежащая туману

Этот вечер чем-то отличался от других. Я знала это даже перед тем, как спустилась в обеденную комнату. Возможно, я поняла это тогда, когда услышала два резких «Крак!», которые так испугали меня, что я отскочила от зеркала, где стояла, пытаясь укротить волосы перед ужином. Они прозвучали как выстрелы и отдались эхом в воздухе, который обычно был тихим и неподвижным. Но выглянув в окно, я увидела лишь чернильную тень, перечерченную светлыми полосами в тех местах, где свет из окон падал на снег. Я могла лишь предположить, что Люциус решил подстрелить что-то: лису или, возможно, зайца. Из всех возможных объяснений это было единственным, которое не пугало меня, хотя за почти восемь недель пребывания здесь я ни разу не заметила ничего похожего на ружьё. Хотя я попыталась не придавать этому значения, я была встревожена. Я почувствовала, как что-то изменилось в самой атмосфере дома. Казалось, она наполнилась гудящим напряжением, которому я не могла найти объяснения, но из-за которого мои пальцы дрожали, когда я вновь начала приглаживать волосы. Пока я спускалась по лестнице, меня мучило странное предчувствие беды, которое лишь усиливалось по мере того, как я приближалась к обеденной комнате. Медленно открывая дверь, я чувствовала биение сердца в горле… потом я застыла на месте, не в силах поверить собственным глазам. Люциус был не один. За обеденным столом сидел ещё один человек. Она, потому что это была женщина, была самым прекрасным созданием, которое я когда-либо видела. Не то чтобы я помнила каких-либо других женщин, но я не нуждалась в сравнениях, чтобы быть уверенной в том, что она превосходила всех остальных. Сияющая, почти прозрачная бледная кожа, покрытая нежным румянцем, словно бледная роза. Густые блестящие волосы, уложенные в венец кудрей цвета воронова крыла. Полные красные губы и настолько тонкие черты лица, что казалось, будто они были выточены скульптором эпохи Ренессанса. Её лицо выглядело молодым, или, точнее, по нему невозможно было угадать её истинного возраста, а сама она почти сияла здоровьем и была наполнена ровной, живительной энергией. В ней ощущалась какая-то интенсивность, сила, что особенно проявлялось в её поразительных миндалевидных глазах, которые в свете канделябров мерцали, словно чёрные сапфиры. На ней был наряд полуночного цвета, который можно было назвать лишь бальным платьем. Длинная юбка стелилась по полу, а облегающий корсаж и вызывающе глубокий вырез подчёркивали фигуру с соблазнительно округлыми формами. Такое платье даже непримечательную женщину сделало бы неотразимой, но эта поразительная красавица выглядела в нём настолько ослепительной, что это почти причиняло боль. Я была настолько ошеломлена, что даже начала отступать обратно к двери, но в этот момент Люциус приказал мягким голосом: — Проходи, грязнокровка. Зайди внутрь. Словно в трансе, в тумане, я приблизилась к ним, настолько поражённая, что едва заметила это унизительное обращение, которые обычно встречала в штыки. В этот момент меня потрясли сразу три вещи. Во-первых, женщина сидела на моём месте. Во-вторых, они обедали вместе: накрыто было на двоих, и обе тарелки были наполнены. В-третьих, за столом не было места для меня. Люциус знаком велел мне подойти, и у меня перехватило дыхание, когда я увидела, насколько его образ отличался от привычного мне. Его шелковистые волосы были собраны назад и повязаны каким-то удивительно официальным образом. Его одежда, которая всегда была дорогой и безупречной, теперь выглядела ещё более роскошной, «вечерней», хотя, если судить по стилю, подобные вечера скорее устраивались в каком-то давно ушедшем столетии. Люциус был великолепен, а женщина — сногсшибательно красива. По мере моего приближения, я увидела, что её необычный наряд целиком состоял из лоснящихся чёрных перьев, которые слегка мерцали в приглушенном свете. В какой-то другой момент я бы подумала, что их античные, искусно сшитые костюмы выглядели эксцентрично. Но сейчас я видела лишь их одних. Совершенную, гармоничную пару людей одного круга. Когда я дошла до стула, на котором сидел Люциус, он дотронулся до меня и развернул лицом к его загадочной гостье. Обратившись к ней, а не ко мне, он сказал: — Позволь мне представить тебе Алису. Алису… ах… Кэролл. Она… гостит в моём доме на данный момент. Её имя он мне не сказал. Я не знала, чего ожидала от неё: что она обратится ко мне с приветствием? Или каким-то образом признает, что я живой человек, а не бездушный предмет? Но она не сделала ни того, ни другого. Её тёмные глаза медленно оглядели меня с ног до головы, отметив лёгкий просвечивающий халат и задержавшись на лице без капли макияжа, обнажённых ступнях и спутанных кудрях. Я вспыхнула до корней волос. Подвергнуться столь пристальному осмотру со стороны людей, которые, с их изысканностью, элегантностью и богатыми нарядами, являли собой само воплощение мужского и женского изящества, было унижением, которое я с трудом могла перенести. Внезапно женщина вскинула глаза, наши взгляды встретились, и кровь застыла в моих жилах, когда я увидела, как её зрачки начали расширяться, пока в её глазах не осталось белков — только ужасающая, блестящая чернота. Меня охватило то же кошмарное чувство, которое я испытала, когда портрет в холле зашипел на меня, или когда я услышала вой за дверью комнаты на третьем этаже. Теперь я знала, что такое настоящий, леденящий душу ужас, от которого волосы встают дыбом. Я зашаталась и начала задыхаться. Я почувствовала, как рука Люциуса стиснула меня крепче, помогая устоять на ногах. Но затем она отвела взгляд от моего лица, я моргнула и увидела, что её глаза были абсолютно нормальными. Мой ужас испарился, сменившись глубоким замешательством, и я задумалась о том, что со мной было не так, отчего мне могло привидеться такое? Она не была ужасной. Она была красивой. Слишком… слишком красивой. Женщина повернулась к Люциусу, и её губы изогнулись в медленной, чувственной улыбке. — Прелестно, — сказала она. — Абсолютно… подобающе. Люциус слегка кивнул в знак согласия. — Алиса, дорогая, иди и присядь вон там, — его голос был в высшей степени пренебрежительным, когда он указал мне на место рядом с очагом. Двигаясь на автомате, я подчинилась. Я была совершенно не подготовлена к этому: чтобы количество людей в моём мире внезапно, безо всякого предупреждения, увеличилось вдвое. Это лишило меня самообладания, самой способности понимать, что происходило. Я была совершенно ошарашена. Всё, о чём я могла думать, было: «Как кто-то может быть настолько красивым? Они оба красивы. Так красивы». Пока пара ужинала, мои глаза перебегали туда и обратно, туда и обратно, с профиля мужчины, сидящего ко мне в полоборота, на профиль женщины, чьё лицо я видела лишь на четверть. Я просто сидела там и пялилась, и пялилась, и пялилась. Всё вокруг них словно растворилось, стало размытым; в моих ушах что-то приглушенно стучало, и я тупо отметила, что это был стук моего сердца. Постепенно туман начал рассеиваться, и я поняла, что прислушиваюсь к их разговору. Женщина договаривала какой-то вопрос: — …заметил, чтобы оно проявляло какие-либо признаки своей прежней… одарённости? Люциус издал учтивый смешок. — Нет, совершенно нет, — ответил он. — Хотя я вынужден признать, что оно обладает врождённой склонностью к любознательности. — Я уверена, что так оно и есть, — согласилась леди. — Подобная склонность наблюдается у каждой обезьяны. — Действительно… Хотя обезьяны не страдают мегаломанией и не претендуют на величие. — И таким образом маггл неизбежно скатывается на ступеньку ниже своего обитающего на дереве кузена, — она красиво рассмеялась. — Но эта, по крайней мере, не будет иметь настолько дерзких устремлений, — она вновь рассмеялась, а потом вздохнула. — Как же я скучала по нашим tête-à-têtes, Люциус… Это напоминает мне о более счастливых днях… давным-давно ушедших. Прежде всего, что… произошло. Хотя я не могла понять их разговора, я почувствовала внезапную острую боль услышав, как она произнесла его имя. Оно прозвучало так интимно и легко… совершенно не похоже на мои неловкие запинающиеся попытки обратиться к нему по имени. «Может, это его жена?» — подумала я и почувствовала ещё один укол боли. Он сказал, что у него больше не было жены. Но они так подходили друг другу. Настолько, что казалось, будто они… должны были быть вместе. Люциус сделал глоток вина, и даже с такого расстояния я могла видеть, как он ласкает её взглядом, любуется ею. Я никогда не видела подобного выражения в его глазах, когда он смотрел на меня. И, к моему ужасу и стыду, я почувствовала, как в моём горле встал ком, а глаза закололо от горячих слёз. — Помнишь, как мы веселились? — продолжила она. — Ах, Люциус, я так надеюсь, что у тебя припасены какие-нибудь милые идеи для этого существа. У тебя всегда был такой… творческий подход к развлечениям. Забавляясь с этими жалкими созданиями, ты веселил и себя, и своих друзей. Он улыбнулся. — Я был молод. — Неужели креативность притупляется с возрастом? — Нет, она лишь становится более утончённой. Мне не так легко угодить. Я люблю продлевать удовольствие и предпочитаю более тонкие развлечения. Вновь раздался её звонкий смех. — Какая удача, что у тебя появилась возможность доставить себе удовольствие. — За это я могу благодарить лишь тебя. — Я уверена, что, когда придёт время, ты отблагодаришь меня, — она сделала паузу, потом тихо сказала: — Ты знаешь, я сильно рискую, приходя сюда, Люциус. В ответ он взял её руку и слегка коснулся её губами. По моему телу пробежала дрожь. Чтобы эти губы, с которых в мой адрес срывались лишь бесчисленные жестокие слова, подарили что-то столь нежное и почтительное, как поцелуй? Спутанный узел эмоций сжался в моём животе: ужасное невыносимое желание, порождённое пустотой моего странного существования — безнадёжное желание того, чтобы меня признали достойной внимания и уважения, чтобы меня не ненавидели — и грызущая зависть при виде того, как эти недоступные мне вещи выставлялись сейчас передо мной напоказ. Я так страстно желала этого. Он вынудил меня желать этого… Внезапно женщина выпрямилась и издала тихий звук удовольствия. — Ах! Это Вальс Дракона! Когда-то он был моим любимейшим! Лишь тогда я поняла, что комната была наполнена мягкими звуками волшебной фортепианной музыки. Я была в таком смятении, что до этого момента даже не заметила этого. С весёлой, игривой улыбкой — я даже не думала, что он способен так улыбаться — Люциус встал и протянул ей руку. — Не стоит ли нам отбросить условности и насладиться танцем? Женщина грациозно и живо поднялась ему навстречу, и одним невероятно элегантным движением он закружил её и притянул к себе. «Встань и выйди из комнаты, — сказала я себе. — Дверь вон там. Иди к ней и оставь их одних. Ты не хочешь быть здесь.» Но я не могла. Я не могла сделать это. Они танцевали красиво и непринуждённо. Хотя места здесь было немного, каким-то образом пол расширился, свет потускнел, а музыка стала громче… Это было завораживающе. Волшебно. Но я больше не могла ясно видеть их, потому что мои глупые, глупые слёзы теперь свободно катились по щекам крупными каплями. Женский смех зазвенел вновь, но на этот раз в нём слышались издевательские, металлические нотки. — Посмотри, Люциус. Оно плачет. Повисла пауза, затем я услышала ответ Люциуса: — Оно выставляет себя на посмешище так часто, что это становится утомительным. «Они говорят не о тебе, Алиса, — подумала я. — Они не могут. Нет, они не могут.» Но, похоже, они могли, и они действительно говорили обо мне. Когда я резким движением вытерла слёзы, они встали рядом, рука об руку, глядя на меня сверху вниз так, словно я была цирковым уродцем. — Может, оно хочет танцевать, — сказала женщина. — Люциус, пригласи маленькую грязнокровку на танец. Я хочу посмотреть, получится ли у неё. На секунду мне показалось, что в глазах Люциуса промелькнула настороженность, словно он пытался вычислить или понять её мотивы. Затем он шагнул вперёд, схватил меня за запястья, грубо притянул к себе, босую, в одном лишь халате, и начал кружить меня по зале в танце. Унижение было невыносимым. Я могла слышать хихиканье женщины, и Люциус улыбался мне сверху вниз жёсткой, ужасной улыбкой. Его шаги были скользящими, уверенными, но намеренно быстрыми и сложными, и я попросту не могла поспеть за ним. Я неловко спотыкалась, не в состоянии восстановить равновесие, пока он тащил и тянул меня то в одну сторону, то в другую. Я чувствовала себя тряпичной куклой, а не человеком. И ненавидела его за это. — Отпустите меня, — сказала я сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как горит лицо. Я пыталась вырваться из его хватки, но, похоже, он ожидал этого, потому что его руки сжимали меня крепко, до синяков. — Нет, — сказал он тихо. Свет канделябра отразился в его глазах, и впервые я заметила, что их серебристые радужки были очерчены тонким тёмно-серым кольцом. — Мне нравится танцевать с тобой. — Отпустите меня сейчас же, или я… — Или ты что, моя дорогая? — Я расскажу ей всё, — прошипела я. — Что вы держите меня здесь против моей воли. Что я ваша пленница. — Этим ты доставишь ей безмерное удовольствие, уверяю тебя. Я моргнула, внезапно почувствовав неуверенность. «Он блефует», — подумала я. И, полная решимости не терять мужества вновь, я посмотрела прямо в его глаза и громко сказала: — Этот мужчина похитил меня, и я прошу вас немедленно сообщить об этом в полицию. Взрыв мужского и женского смеха был не той реакцией, на которую я надеялась. — Я не шучу! — выкрикнула я с гневом, подпитываемым стыдом и горькой яростью. — Он действительно удерживает меня здесь силой! — Что за нахальная куколка! — воскликнула женщина. — Держи её крепко, Люци, я собираюсь… И затем я неудержимо вопила, и меня облили бензином и подожгли, кромсали ножами и пилили зазубренными лезвиями… или же меня варили в масле?.. Или меня рвали на части волки с острыми, словно лезвия, когтями?.. Потом всё внезапно прекратилось. Я повисла на Люциусе; мои мышцы судорожно сокращались, желудок сводило от рвотных позывов, по телу лился холодный пот. Я издавала странные скулящие звуки, словно раненая собака. — Ах, как отвратительно! Кажется, оно обмочилось. Поцокав языком, Люциус отпустил меня, и я рухнула на пол. «Она права, Алиса, — осознала я. — Ты обмочилась.» Но я была слишком слаба, слишком близка к обмороку, чтобы волноваться об этом, поэтому я просто свернулась клубком, закрыла глаза и дрожала, дрожала, дрожала… — Ты не думаешь, что это неразумно? — услышала я голос Люциуса. — Нужно избегать только обливиации, — ответила женщина ясным лёгким голосом. — Её память ослаблена до такой степени, что ещё чуть-чуть, и восстановить её будет невозможно. Что же касается её тела… И потом я снова вопила и извивалась, но на этот раз меня резали на кусочки, сдирали кожу заживо, запихивали под неё осколки стекла, загоняли железные гвоздья в мою плоть, ломали, дробили и крошили мои кости… или же они лили кислоту в мои глаза, в моё горло?.. И огонь… огонь, всепожирающее пламя жгло, обугливало моё тело… Ни один человек, ни одно живое существо не должно подвергаться такой боли, такой агонии. Мои крики доносились словно издалека… я падала в чёрную дыру… мои руки тянулись вверх… и на долю секунды вся боль исчезла, и в неподвижной пустоте я увидела сильные тонкие пальцы, которые дотянулись до меня и поймали за руку, и услышала эхо голоса, шепчущего: «ДЕРЖИСЬ ЗА МЕНЯ…» Но потом моё тело просто отключилось и перенесло меня в блаженную черноту.