________________________________________
…
Я проснулась на рассвете в своей постели, хотя не помнила, как забиралась под покрывала. Я вообще ничего не помнила после того момента, когда упала с кровати и потеряла сознание. Не впервые я почувствовала себя слегка удивлённой оттого, что была жива. Покрывала были туго натянуты и крепко заправлены, почти сковывая меня. Я чувствовала слабость и головную боль, но больше не горела от жара. Каким-то чудесным образом мои руки не болели, но были тяжёлыми и неподвижными. Я медленно вытащила их из-под одеяла и поднесла к лицу, страшась того, что должно было предстать моим глазам… и ахнула от искреннего изумления. Кто-то перевязал их посреди ночи: наложил шины на переломанные пальцы и туго забинтовал. Мои глаза закололо от слёз. Значит, в этом мужчине всё-таки была крохотная частичка порядочности. Как типично, что он одаривал меня ею лишь тогда, когда я была без сознания… Я подавила раздувающееся чувство благодарности к нему. Почему я должна быть благодарна? Именно он сломал мои пальцы. Осознанно и с жестокостью. Я попыталась осторожно прижать пальцы друг к другу. Боли не было вообще — казалось, будто вместо рук у меня были деревяшки. Уперевшись одной рукой в постель, я села. Несмотря на едкий монолог в голове, я не смогла подавить подлую мысль: «Он пришёл ко мне. Он помог мне». За ней пришла другая, ещё более опасная: «Быть может, он на самом деле не ненавидит меня». Но я твёрдо отогнала обе эти мысли. «Конечно, он помог тебе, Алиса, — сказала я себе. — Он не хочет нести ответственность за твою смерть. Или же ты просто нужна ему живой в качестве предмета торга.» Тем не менее, я испытала волну непрошенного восторга, с которой пришла столь необходимая мне энергия. Я откинула покрывало и сразу же поняла, что была обнажённой. Я сжала зубы. После всего, через что я прошла прошлой ночью, чтобы не позволить этому мужчине раздеть меня, в конце концов он всё равно выиграл эту битву… Но, конечно, там, в его спальне, всё было по-другому. Я по-прежнему не была уверена в том, что случилось бы, если бы он сумел раздеть меня догола, в то время как я лежала беспомощная, пойманная в ловушку между его телом и его постелью. В какой-то момент я действительно думала, что он собирался изнасиловать меня. И даже сейчас я не была уверена в том, что он не думал точно так же… Что же, самым главным было то, что он не изнасиловал меня, и что он помог мне. И прямо сейчас этого мне было достаточно, вне зависимости от того, была я обнажённой или нет. Я поднялась с постели и направилась в ванную комнату. Как я и надеялась, хотя не совсем смела ожидать, на подставке для полотенец висели два халата: обычный шёлковый и новый плотный коричневый халат. Я почувствовала облегчение. По крайней мере он не изменил своего решения. Принять ванну и одеться было нелегко, но, с некоторым трудом, я сумела сделать это. Новый халат, сшитый из мериноса или какого-то другого мягкого, плотного шерстяного материала, был довольно тяжёлым, поэтому мне было трудно натянуть его на себя. Но хуже всего было то, что я не могла застегнуть ряд пуговиц спереди. Единственное, что я могла сделать, это запахнуть края, придерживая их руками. И не забывать держать их в этом положении. Я специально не смотрела в зеркало, помня ужасный вид, который предстал передо мной, когда я сделала это в последний раз. Я не хотела знать, что оно покажет мне сейчас. Вне всякого сомнения, на моём лице будут видны следы ярости Люциуса… но на самом деле я боялась увидеть выражение моих глаз. Каждый раз, когда я встречала эти призрачные глаза в стекле, я всё с большим трудом узнавала себя. «Глаза Алисы. Не мои глаза, — подумала я. — Я превращаюсь в неё, кем бы они ни была. Я превращаюсь в Алису». Я вспомнила о том, что Люциус сказал о моём имени той самой первой ночью, давным-давно, как теперь уже казалось: «Алиса Кэролл… Это напоминает мне об одной маленькой девочке, которая однажды упала в кроличью нору. Неужели то же самое случилось и с вами?». Да, думаю, в каком-то смысле именно это со мной и случилось. Я упала в странный, искажённый мир, пойманная в ловушку между прошлым, которое я не могла вспомнить, настоящим, которое я не могла понять, и будущим, которое я не могла контролировать. Моя судьба писалась его рукой, и я не знала, как остановить его. Я распрямила плечи. Что же, трястись от страха и упиваться жалостью к себе было бесполезно. Я не смогу взять свою судьбу в собственные руки, прячась в этой комнате и добровольно принимая роль запуганной жертвы. Рано или поздно мне придётся встретиться с ним лицом к лицу, так пусть уж это случится поскорее. Теперь мои цели были довольно ясны. Выжить. Выздороветь. Сбежать. Что же касается данного момента… Я решила спуститься к завтраку, словно это было ещё одно самое обычное утро. Я угрюмо поморщилась этой мысли, пытаясь открыть дверную ручку онемевшими перевязанными руками. Просто ещё одно «обычное» утро в жизни беспомощной, потерявшейся, искалеченной, страдающей амнезией пленницы. «М-да, удачи тебе в этом, Алиса.»________________________________________
…
Он был там — ждал меня у стола, будто тоже решил вести себя так, словно это было «самое обычное утро». Проходя по длинным каменным коридорам, я представляла всевозможные осуждающие, негодующие слова, которые я могла сказать ему («Поздравляю, Люциус! Ты успешно искалечил девушку. Ты, должно быть, так горд собой!»; «Как твоё утро, Люциус? Избил ещё каких-то беспомощных женщин?»; «Хорошо спал, Люциус? Или у тебя нечаянно появилась совесть?»). Но все эти слова исчезли, как только наши глаза встретились, и я увидела настороженный, предостерегающий блеск в серебре его радужек. Мне показалось, что при виде моего избитого, покрытого синяками лица и тела в его глазах вспыхнуло осознание того, что он был ответственен за это… но в то же время в них не было ни капли раскаянья. Когда я приблизилась, он встал и направился ко мне своей обычной неспешной грациозной походкой рыси. Выражение его лица было одновременно внимательным и непроницаемым. Я остановилась, гневно глядя на него. Я была полна решимости держаться храбро, но всё же приготовилась к потоку оскорблений и издёвок. Но они так и не прозвучали. Люциус остановился достаточно близко, чтобы дотронуться до меня, и я заставила себя стоять неподвижно, не отступая назад, хотя моё тело тряслось от непроизвольной реакции на его вчерашнюю жестокость. Его взгляд вновь скользнул по мне, и я сделала поверхностный испуганный вздох, когда он поднёс руки — эти жестокие разрушительные руки — к горловине моего халата. В течение одного полного агонии момента я думала, что он собирался продолжить то, что начал вчера… но потом, не говоря ни слова, он начал застёгивать пуговицы, что я была не в состоянии сделать своими сломанными пальцами. Меня накрыла волна облегчения. Этот жест был настолько диаметрально противоположен тому, что я ожидала, что он приучил меня ожидать от него, что я почувствовала, как мои глаза вновь начало покалывать от слёз благодарности. Застегнув все пуговицы, Люциус взял мои перебинтованные руки и перевернул их, внимательно рассматривая. — Ты чувствуешь боль? Мягкость его тона ещё больше выбила меня из колеи. — Нет, — ответила я срывающимся голосом. — Я не чувствую ничего. — Хорошо, — это слово было кратким, почти неслышным. Взяв мой подбородок, он приподнял моё лицо к свету, легонько обводя пальцами кровоподтёки на моих щеках и губах. — Я дам тебе мазь для синяков, — тихо сказал он. Я кивнула, хотя не могла не нахмуриться из-за внезапного потока сомнений и подозрений. В какую игру он играл на этот раз? Мог ли он просто… сожалеть о содеянном? Он не выглядел сожалеющим. Я не увидела ничего даже отдалённо похожего на раскаяние на его лице. Более того, оно казалось жёстким в своей безэмоциональности, настолько же угловатым и невыразительным, как фарфоровая маска. И хотя я не собиралась отвергать нечто настолько редкое как его заботу, я просто не могла соотнести это с его ненавистью и презрением, с его жестокостью и злобой, с которыми я столкнулась совсем недавно. Это насторожило и встревожило меня. Возможно, я почувствовала облегчение, благодаря перемене в его поведении, но никак не спокойствие. Я невольно вздрогнула, и Люциус почувствовал это. Он наполовину отвернулся, указывая на блюда с едой. — Ты должна что-нибудь поесть, Алиса, — сказал он. — Ты ослабла. «Да, и чья это вина?» Я не озвучила эту мысль, но была уверена в том, что он прочёл обвинение в моих глазах, потому что я увидела, как напряглись мыщцы его челюсти. Но он просто провёл меня к моему обычному месту за столом и помог мне сесть. Формальная учтивость с которой он отодвинул стул, была настолько чуждой мне, настолько поразительной, что я почувстовала себя дезориетированной. «Та женщина сидела здесь вчера», — подумала я. Мой желудок сжался при мысли о её блестящих чёрных глазах. Я задумалась о том, как часто она гостила здесь. Было ли это просто антрактом перед второй частью какой-то ужасной, извращённой игры, в которую они играли? Быть может, Люциус специально забавлялся со мной, пытаясь сделать так, чтобы я почувствовала себя в безопасности, и тем самым усилить мои мучения и страдания в будущем. Мне просто придётся подождать и увидеть. И не терять бдительность ни на секунду. Пока я рассматривала еду перед собой, во мне внезапно поднялась волна гнева и унижения. — Каким же именно образом я должна делать это? — требовательно спросила я дрожащим от ярости голосом. Он ожидал, что я буду есть прямо из тарелки, словно собака? Или же он надеялся увидеть, как я пытаюсь орудовать перевязанными руками, словно тупыми лопатами? Но потом я осознала, что Люциус тянет свой стул вокруг стола и ставит его рядом с моим стулом. Я смотрела, ошеломлённая, даже шокированная, как он проворно выбирает еду, которую я обычно ела на завтрак, и нарезает её на кусочки. Затем, без малейшей перемены в выражении резких черт его лица, он поднёс полную вилку к моему рту. Я застыла. Неужели это происходило на самом деле? Я почти запаниковала от замешательства. Это было слишком много для меня. Я не могла понять, что происходит, в его доброте должна была быть какая-то ловушка. И всё равно я не могла заставить себя сделать это. Не могла заставить себя… открыть рот и принять еду из его руки. Это было просто невозможно. Полнейшая капитуляция, признание моей беспомощности, принятие помощи, сама интимность, которая следовала из этого — это было слишком… слишком… Но разве у меня был другой выбор? Глубоко покраснев, я наклонилась вперёд и быстро подхватила губами предложенную на серебряной вилке еду. Я держала глаза опущенными в пол, всеми силами избегая его взгляд, хотя, находясь столь близко к нему, я не могла не заметить, как близко была его нога к моей, и какой большой была украшенная драгоценными кольцами рука, лежащая на его колене. Я с трудом проглотила кусочек, чувствуя себя ужасно смущённой, хотя не столько из-за моего положения, сколько из-за него. Я не имела ни малейшего представления, были ли его действия молчаливым свидетельством уважения или декларацией абсолютной власти. Или же их целью было успокоить и обмануть меня?.. Я почти не желала знать этого. Почему, почему абсолютно всё в моей жизни должно было крутиться вокруг него? Как только я почти сумела утвердить мою независимость, отвергнуть его контроль надо мной, я внезапно оказалась в ещё более зависимом, подчинённом положении. Этот мужчина в буквальном смысле кормил меня с ложечки. «Это не навсегда, Алиса, — сказала я себе. — Помни о своих целях. Выжить. Выздороветь. Сбежать.»