Принадлежащая туману

Мне потребовалось много дней, чтобы выздороветь от избытка полученных травм. В течение долгих промежутков времени мои мышцы казались слишком слабыми, чтобы удерживать мои конечности, а мозг — слишком истощённым, чтобы питать мои мысли. Большую часть часов между приёмами пищи я проводила в постели, то погружаясь, то выплывая из тусклого, шаткого полусознательного состояния, которое нельзя было назвать ни сном, ни бодрствованием. Ясность приходила лишь поздно вечером, подкрадываясь ко мне вместе с чернильными тенями. Лишь в этот краткий час перед сном, тихо сидя на низком каменном подоконнике и глядя наружу, на освещённый лунным светом снег, я могла думать нормально. И были лишь две темы, которые занимали мой ум: Люциус, и каким образом я могла сбежать от него. В том, чтобы убедить себя остаться, больше не было никакого смысла. Что хорошего дали мне попытки разгадать секреты этого дома и его хозяина? Насколько далеко я продвинулась в раскрытии тайны моей личности? Я почти ничего не узнала ни о нём, ни о себе… На самом деле, вместо того, чтобы находить ответы, я лишь заходила всё глубже и глубже в мрачную, бездонную трясину вопросов. И пока всё, что я получила в награду за мои старания, был мимолётный взгляд на движущуюся фотографию, переломанные пальцы и новый кошмар, который преследовал меня беспрестанно, разрывая когтями мой разум — кошмар в виде красивой демонической женщины с волосами цвета вороного крыла. Что же касается новой формально-вежливой манеры Люциуса вести себя… я не находила в ней никакого утешения. Ещё не так давно я бы упивалась его учтивостью — или отсутствием враждебности — и c готовностью восприняла бы её за знак того, что он меняется, относится ко мне теплее. Но теперь… фраза «пуганная ворона и куста боится» даже близко не могла передать того, что я чувствовала по отношению к этому мужчине. Я просто не могла избавиться от ощущения того, что эта перемена была неспроста, и что верить, будто случилась она от доброты душевной, было бы глупостью с моей стороны. Я так страстно желала ошибаться на этот счёт — желала узнать, что он на самом деле менялся, что он, возможно, сожалел о причинённой мне боли и пытался найти способ загладить свою вину. Но глубоко внутри я знала, что не должна верить в это. То, что он больше не позволял мне видеть его ненависть, не означало, что её больше не существовало. У меня не осталось выбора. Я просто должна буду бежать, как только вновь смогу пользоваться руками. Я не имела представления, как долго будет длиться процесс выздоровления, но, вполне возможно, на это уйдёт несколько недель. До тех пор я должна буду приложить все усилия, чтобы избежать новых неприятностей, а это означало, что мне придётся продолжать изображать из себя послушную куклу для Люциуса. Не то чтобы у меня был какой-то выбор. Я была в настолько жалком, беспомощном состоянии, что Люциус получил ещё больше власти надо мной. Он решал, когда я была сыта. Он решал, когда меня мучила жажда. Он решал, когда я должна была принять обезболивающее, или когда пришло время возвращаться в мою комнату. Из боязни случайно возродить его прежнее отношение ко мне я не могла спорить с ним или противоречить ему, не говоря уже о том, чтобы пререкаться. То, что он взял надо мной контроль так, словно это было нечто обыденное, ужасно раздражало меня, и даже в моём ослабленном состоянии я иногда почти вспыхивала от мятежной ярости. Но я сдерживала её, полная решимости не дать эмоциям взять надо мной верх. Травмированная и слабая, я могла придерживаться лишь наиболее безопасного курса действий: ждать и держать рот на замке, а глаза нараспашку. Конечно, особо радости мне это не доставляло. В конце концов, что, возможно, было неизбежно, моя решимость дала трещину. Мы с Люциусом сидели за столом, и, как всегда, я с трудом сдерживала негодование, вызванное его спокойным, почти учтивым превосходством надо мной. В какой-то момент, когда он скармливал мне ланч из ложечки, я пролила немного соуса на подбородок, и прежде чем я успела вытереться рукавом, он вытер меня салфеткой — как ребёнка. Именно, как ребёнка. Это унижение было слишком мучительным для меня — от стыда кровь бросилась мне в лицо и оставалась там на протяжении всего ланча. Когда ланч закончился, Люциус взял теперь уже знакомый мне узкий стеклянный пузырёк, наполненный голубой жидкостью, и начал ловко откручивать крышечку. Полная решимости выцарапать хотя бы частичку контроля обратно, я прохладно заявила: — Я не хочу принимать обезболивающее сегодня. Его большие руки замерли на мгновение после моих слов. Потом, сознательно игнорируя меня, он открутил крышечку, после чего отмерил обычную дозу в обычную ложку. Он протянул её мне. — Я не хочу, спасибо, — повторила я, пытаясь говорить настолько спокойным и резонным голосом, насколько возможно. — Я хочу посмотреть, начали ли заживать мои руки. Я не могу понять это, если ничего не чувствую. Но он не опустил ложку. Казалось, он просто ждал, когда я переменю своё решение. Я раздраженно поморщилась. — Я сказала, что хочу пропустить сегодняшнюю дозу, если ты не возражаешь, — я собиралась сказать эти слова вежливым тоном, но они прозвучали саркастично, и я бросила тревожный взгляд на лицо Люциуса, по-прежнему инстинктивно боясь спровоцировать его ярость. Его взгляд остался ровным и нечитаемым. Внутри меня вспыхнула внезапная искра непокорности, и я вскочила со стула, оттолкнув при этом руку Люциуса, отчего ложка со звоном упала на пол. Я двигалась быстро, но он был быстрее. Его рука сомкнулась вокруг моего запястья и дёрнула меня вниз, к нему. Затем, нагнувшись надо мной, он твёрдо заставил меня опуститься на мой стул. Он не был груб, но это был первый раз, когда он использовал физическую силу против меня с момента нашего столкновения в его спальне, и это перепугало и взволновало меня. Невольная дрожь пробежала по моему телу. Люциус тут же отпустил меня и отклонился назад. Когда он заговорил, его лицо и голос остались абсолютно безэмоциональными: — Я вынужден настоять на том, чтобы ты приняла своё лекарство, Алиса, — сказал он, спокойно выбирая другую ложку и отмеряя дозу голубой жидкости из пузырька. — Ты ещё не скоро выздоровеешь, и я не хочу, чтобы твоё состояние ухудшилось. — Лекарство? — я нахмурилась. — Я думала, что это просто обезболивающее. Он слегка откинул голову назад, по-прежнему спокойно глядя мне в глаза. — Да, у него есть анестезирующие свойства, — ответил он ровным голосом. — Но это зелье также содержит мощные целебные, антисептические и противовоспалительные вещества. Это устаревшее слово «зелье», которое он использовал, прозвучало… странно для меня. Хотя, что не было странным в этом мужчине? Что не было странного во всей этой ситуации? — Как бы там ни было, я думаю, я предпочла бы не… — Боюсь, твои предпочтения не принимаются во внимание, дорогая, — тихо перебил он. Я нервно сглотнула. В его голосе или манерах не было явной угрозы, но у меня возникло явное ощущение, что, так или иначе, он преодолеет любые мои возражения. «Действительно ли я хочу нарушить наше перемирие? — спросила я себя. — Разумно ли это — испытывать на прочностью эту лишённую эмоций каменную маску?» Нет. Нет, я знала, что в том, чтобы бороться с ним, не было особого смысла. Не из-за этого. И в любом случае, не сейчас. Будет намного разумнее воспользоваться присутствием этого холодного вежливого незнакомца… потому что в одном я была абсолютно уверена: эта маска не будет держаться вечно. И к тому времени, как она сойдёт, я хотела быть полностью здоровой. Опустив глаза — хотя на этот раз больше для того, чтобы скрыть свою ярость, а не смущение — я позволила ему поднести ложечку к моему рту, и послушно проглотила настойку, слегка морщась от её резкого вкуса. — Агх. Как долго я должна буду принимать эту гадость? — Столько, сколько потребуется, — ответил он. — И приблизительно как долго это будет длиться? — В этом нет ничего приблизительного, дорогая. В точности так долго, как я скажу. Я обнаружила, что улыбаюсь слегка горьковатой улыбкой в ответ на его слова. Быть может этот мужчина и надел броню вежливого самообладания, но его врождённая надменность была настолько неукротимой, что она сияла сквозь эту броню так же ослепительно, как и всегда.

________________________________________

…

Тем вечером, сидя на своём обычном месте на подоконнике, я смотрела на ком бинтов, пытаясь представить, как выглядели мои руки: срастались ли мои кости правильно, или же мне придётся провести остаток жизни с уродливыми кривыми пальцами. Я попробовала пошевелить ими и была удивлена, почувствовав, как костяшки моих пальцев пытаются двигаться между шинами. Да, я действительно могла чувствовать мои руки, хотя никакой боли не было… Я лишь желала увидеть их. Почти в тот же миг внутри меня вспыхнул маленький шар пылкой решимости. «Почему же ты не должна посмотреть? Это твои руки, в конце концов.» Я повернулась к мягкому свету луны и осмотрела повязку на правой руке. Не было никакой булавки удерживающей конец бинта — казалось, он просто был подвёрнут под край повязки на запястье. Я поднесла руку ко рту и потянула бинт зубами. Повязка мгновенно ослабла, и совсем скоро я полностью раскрутила её. Когда последний виток спал, материал упал на пол маленьким белым комом. Я взглянула на свою руку. На каждый палец была наложена узкая шина, привязанная лентами к костяшкам, удерживая их в неподвижном положении. Но… но с ними всё было в порядке. Не было ни синяков, ни искривленности — ничего. Ногти были в превосходном состоянии: без единой трещинки, всё целые. Я оцепенела. Я не могла понять, что это значило. Зубами я сорвала ленты с пальцев, освободив их от шин. Я медленно сжала руку в кулак, потом вновь разжала её. Мои пальцы сгибались с трудом, но были целы. Я перевернула руку ладонью вверх, потом вновь осмотрела тыльную сторону, пытаясь найти что-нибудь, что угодно: шрам, блеклый синяк или… Но ничего не было. Я задрожала, когда меня затопила волна гнева и недоумения. Свободной правой рукой я быстро развязала повязку на левой, получив точно такой же результат. Абсолютно нормальные, здоровые пальцы. — Как это возможно? — прошептала я. Мои мысли вертелись так стремительно, что я почувствовала тошноту. «Думай, Алиса!» Время… время… здесь было какое-то расхождение во времени. Должно быть, я была в коме дольше, чем предполагала, возможно, даже недели. Но если это было так, то почему моё лицо по-прежнему покрыто синяками? Почему моя нижняя губа всё ещё не зажила? К моему полному ужасу, единственная вещь, которая, как я думала, была под моим контролем — моё восприятие времени — внезапно рассыпалась в прах. Каждый аккуратно подсчитанный день больше ничего не значил; всё ускользало и искажалась; реальность, танцуя, словно озорной эльф, убегала от меня прочь, ведя за собой по головокружительным кругам, играя с моим разумом… Почему Люциус заставлял меня носить повязки, если мои руки зажили? Почему он заставил меня поверить, будто я была беспомощна?.. Ответ напрашивался сам собой. С абсолютной разрушительной ясностью я поняла, что он обмотал меня бинтами, как мог бы оковать цепями. Чтобы я оставалась беспомощной, покорной и зависимой. Я тряслась крупной дрожью, кипя и задыхаясь от ярости и унижения. Этот ублюдок! Он заставлял меня есть из его руки, словно какую-то… какую-то беспомощную идиотку! Заставлял меня думать, будто он начал меняться, будто сожалел о том, что так сильно травмировал меня, в то время как всё это время он просто манипулировал мной, держа меня в подчинённом, смиренном состоянии, преследуя свои собственные извращённые цели, каким бы они ни были… Я была настолько злой, что прошло немало времени, прежде чем я осознала, что мои руки жгло и покалывало, и я подумала, что, возможно, они и в самом деле были каком-то образом повреждены. Повинуясь инстинкту, я подняла их и прижала к прохладному стеклу окна… и внезапно меня окатила волна холодного воздуха. От шока я отпрянула назад и упала на пол. Едва смея верить в это, я медленно поднялась на ноги и, напрягая глаза, просто пялясь и пялясь на окно… или, точнее, на то, что было окном. Потому что оно исчезло. Просто исчезло. Внезапно, необъяснимым образом, передо мной открылся портал в мерцающий мир снега, тени и лунного света снаружи. К этому моменту я слишком привыкла к невозможному, чтобы задаваться вопросами. «Всё это время Люциус знал, что ты собиралась сбежать, Алиса, — подумала я. — И, видит бог, он был прав.» Я собиралась бежать. Прямо сейчас.

________________________________________

…

Я медленно и осторожно нагнулась над подоконником, так крепко вцепившись в каменный выступ, что его неотёсанная поверхность оцарапала кожу моих рук. Мой желудок неприятно сжался, когда я осмотрела блекло мерцающую землю футах тридцати, возможно, сорока внизу. Моё сердце начало тяжело биться о рёбра, и, несмотря на пронизывающий ночной холод, я покрылась липким потом. Упав с такой высоты, я скорее всего переломаю каждую кость в теле. Я, возможно, погибну. «Может быть, ты должна умереть. Может быть, ты в конце концов проснёшься, если умрёшь.» Эта мысль ударила меня с такой силой, что я громко ахнула. Какой бы странной и ненормальной она ни казалась, идея того, что я нахожусь во сне, от которого не могу проснуться, казалась более логической, чем любое другое объяснение, посредством которого я пыталась рационализировать этот причудливый, сюрреалистический, пугающий мир, в котором я оказалась. «Может, поэтому окно исчезло, — подумала я. – Чтобы подтолкнуть тебя к твоей смерти… и потом к реальной жизни…» И головокружительный страх исчез, а на его место пришло сосредоточенное спокойствие. «Чего ты ждёшь, Алиса? Или ты сбежишь и проживёшь ещё один день в борьбе, или же ты погибнешь и проснёшься.» — Тогда, вперёд, — прошептала я самой себе. — Давай сделаем это. Извиваясь, я продвинулась немного вперёд на животе, потом протянула руки наружу и вниз. Кончики моих пальцев коснулись гладких прохладных листьев колеблющегося плюща, и я вспомнила, что, рассматривая этот дом впервые, много недель назад, я отметила, как густо ползучие ветви покрывали его стены. Выдержит ли лоза мой вес? Я прочесала листву пальцами пока не наткнулась на древесный ствол. Он был узловатым и твёрдым, почти такой же толщины, как моя рука. Ухватившись за него обеими руками, я попыталась оторвать его от стены, но не смогла даже сдвинуть его с места — это растение было настолько старым, что оно попросту вросло в камень. Я была уверена, что оно выдержит меня. Я втянула себя обратно в комнату и в течение нескольких моментов стояла неподвижно, раздумывая. Моя шерстяная роба могла быть проблемой. Она была тяжёлой и длинной, и свободное плетение могло зацепиться за выступающие ветви или выветрившуюся каменную кладку. Всё же мне не улыбалось спускаться по стене абсолютно обнажённой. «Шёлковый халат». Я бросилась в ванную комнату и сняла с крючка кусок ткани, который по-прежнему висел на своём месте, на подставке для полотенец. Быстро скинув плотный халат, я надела шёлковый и завязала пояс в тугой двойной узел. Я подобрала шерстяное одеяние, отнесла его к отсутствующему окну и свалила в громоздкую кучу на подоконнике. Я подтолкнула его вперёд, пока халат не оказался на самом краю. «Если ты сделаешь это, то на этом всё. Пути назад больше не будет.» Я сделала глубокий вздох и столкнула его с края. С едва слышным хлопающим звуком он упал вниз и свернулся кучей у основания дома, выглядя, словно чёрная дыра на снегу. Вслед за ним я скинула два бинта от моих повязок. Я взобралась на выступ и повернулась так, что оказалась на коленях лицом к комнате. «Ну, пора, — подумала я. — Удачи тебе, Алиса. Если ты умрёшь, то приятно было познакомиться. Точнее, не совсем «приятно»… да и «познакомиться» тоже не совсем верно…» Я опустилась вниз, цепляясь за внутренний край подоконника, в то время как мои ноги торчали из окна наполовину. «Ты делаешь это неправильно, — подумала я дико, извиваясь и продвигаясь назад. — Ты дожна использовать верёвку из связанных простыней. Ты должна была сделать что-то вроде страховочного пояса…» Я подавила испуганный вскрик, когда мои бёдра соскользнули с края выступа, а ноги коснулись стены. В течение одного мгновения мои обнажённые ступни скользили по петлям гладких листьев, не в состоянии зацепиться за что-либо более прочное… но потом мои пальцы ударились об один из толстых корней, и я обернула ноги вокруг него так крепко, как могла. Я упёрлась ступнёй в ствол, чуть повыше узла, используя его в качестве ступеньки, на которую я смогу перенести свой вес… если посмею. Поначалу, я не посмела. Но мои руки уже болели довольно сильно, и я не думала, что смогу втянуть себя обратно через окно, даже если бы захотела. Теперь я могла лишь двигаться вниз. Очень-очень медленно я начала двигаться назад, слегка извиваясь всем телом и перенося всё больше веса на ноги, тем самым освобождая руки, пока мне больше ничего не оставалось, кроме как дотянуться вниз и ухватиться за толстый ствол. С краткой молитвой я отпустила край подоконника и стремительно поймала узловатый ствол плюща руками. Не успела я опомниться, как я уже висела на отвесной стене, сорок футов над землёй, и лишь вьющееся растение предотвращало меня от падения навстречу несомненной смерти. Это был ужасающий момент головокружительной ненадёжности, когда я должна была узнать, выдержит ли плющ мой вес, или же я рухну на заснеженную землю. Он выдержал меня. Я вцепилась в него, как паукообразная обезьяна, выгнув спину и скрестив руки вокруг ствола. Я шумно втягивала воздух ртом, и моя голова немного кружилась, поэтому я решила подождать несколько мгновений, пока моё дыхание не выровнялось, а зрение не стало чётким. Я осторожно отодвинула правую ногу в сторону, пытаясь пальцами нащупать другие стволы плюща. Всего в паре футов была ещё одна ветвь, и после кратких поисков я обнаружила, что стволов было очень много, и что они изгибались и переплетались друг с другом, создавая замысловатую сеть, по которой я могла карабкаться. Благодаря звёзды за свою удачу, я сделала первый трясущийся шаг вниз. Поначалу я двигалась очень медленно, так как мне потребовалось немного времени, чтобы почувствовать себя уверенней. По-видимому, у меня не было особой любви к высоте. Но через какое-то время я создала нечто вроде системы движений — правая нога шагает вниз, левая рука опускается, левая нога шагает вниз, правая рука опускается… — и даже вошла в ритм. Я сделала свою первую ошибку, когда была вынуждена обогнуть окно и поняла, что успешно спустилась до первого этажа. На одно глупое мгновение я позволила себе насладиться триумфом… и в тот же миг корень, на котором я балансировала, треснул, и от неожиданного рывка я сорвалась. «БЛЯДЬ!» Я почти закричала, когда я упала вниз на целую пару футов, безумно пытаясь зацепиться за плющ… и за эту долю секунды, подвешенную в бесконечности, я вспомнила, что перед смертью люди должны видеть, как вся их жизнь мелькает перед глазами, но единственное видение, мелькнувшее перед моим взором, были светящиеся глаза на орлином лице, обрамлённом каскадом светлых волос… Мои руки сомкнулись вокруг ствола, и я отчаянно вцепилась в него, дико размахивая ногами, прежде чем смогла найти опору. Я крепко обернула руки вокруг плюща, обнимая его, тяжело дыша и чувствуя тошноту оттого, что едва не упала. «Бога ради, Алиса, СКОНЦЕНТРИРУЙСЯ!» Прошло некоторое время, прежде чем я вновь почувствовала себя достаточно уверенно, чтобы продолжить. Я постепенно спускалась вниз мучительно медленными шажками, каждый раз удостоверяясь, что три мои конечности надёжно закреплены, прежде чем смела передвинуть четвёртую. Когда я приблизилась к последним десяти футам, я наконец-то начала расслабляться. Я посмотрела вниз и подумала: «у тебя действительно может получиться». Почти в этот же самый момент было ужасное колющее, рвущее ощущение: что-то вонзилось в мягкую кожу моих ладоней и стоп и начало царапать каждую открытую часть моего тела. Я наткнулась на шипы роз. Как и плющ, розовые кусты должны были быть очень старыми, потому что их шипы были твёрдыми и острыми, как маленькие кинжалы, и они вцепились в меня, словно клыки. Я не вскрикнула, я просто разжала руки. Думаю, я сделала бы это, даже если бы по-прежнему висела в сорока футах над землёй. Падение было до-странности спокойным. Оно не могло длиться больше секунды, но в этой секунде не было ни капли ужаса или паники. Снег смягчил моё приземление. Я лежала там, слегка запыхавшись, глядя вверх, на сверкающий тёмный небосвод, изгибающийся в бесконечности над головой. Я сделала огромный вдох холодного ночного воздуха, жадно втягивая его бодрящую свежесть. Свобода… «Ты ещё не свободна, Алиса, » — предупредил мой внутренний разумный голос. Я перекатилась на живот, подползла к моей шерстяной робе и поспешно натянула её на себя. Напряжение и адреналин согревали меня до сих пор, но я знала, что долго это не продлится. Моя кожа горела повсюду, особенно на ступнях, и даже в приглушенном свете луны я могла видеть пятна моей крови на снегу. — Бинты, — тихо пробормотала я. Я нашла их неподалёку и быстро перевязала ступни, благодарная за эту примитивную защиту, но отчаянно желая иметь обувь. Потом я с трудом поднялась на ноги и огляделась. Самым кратким способом добраться до рощи было пересечь площадку покрытого снегом гравия. Но она казалась слишком открытой. Я точно знала, что она была видна из окна его спальни, поэтому это было слишком рискованно. Вместо этого, я подобралась к стене и, держась вдоль неё, обошла дом и прокралась к его восточному крылу, затем последовала по извилитому пути теней через снег глубиной по колено к границе хвойной рощи. На мгновение я обернулась и посмотрела вверх, на дом. Моя вселенная до этого момента. Он выглядел таким, каким он и являлся: мрачная, непроницаемая масса, закутанная в тишину. Скрывающая тайны, которые я теперь никогда уже не раскрою, загадки, которые я никогда уже не разгадаю. И его. Он, кто так сильно унижал меня, кто причинил мне столько боли. Он, чьи насмешки и презрение так долго были моим насущным хлебом. Он, чья странная, жестокая красота зачаровывала и ужасала меня, чей шелковистый голос лился, словно сладкий яд, в мои уши, проникая в саму мою кровь. Он, кто держал ключ к моему прошлому, но похоронил его в могиле непостижимой ненависти… Распрямив плечи, я повернулась спиной ко всему, что знала. Потом я нырнула в чернильные тени деревьев.