Piano

Тик-так, тик-так.       Тишину нарушает лишь мерное покачивание маятника на старых деревянных часах. В комнате царит приятный полумрак. Юнги тонет в ворохе мягких светлых одеял, свернувшись в комочек, беспомощно хватаясь во сне за край простыни. Ему снится что-то непонятное, странное, яркие образы размытым пятном мелькают где-то на подсознании, не давая покоя даже во сне. Мужчина невольно хмурит брови, прикусывая нижнюю губу, сильнее сжимая в своих руках мягкую белую ткань. Сердце колотится, как заведенное, разнося адреналин по всему телу, с силой вырываясь из-под оков костей и мышц. Тик-так, тик-так.       Юнги всем телом ощущает леденящий холод, медленно захватывающий сознание. Пальцы рук немеют, отдавая мертвецкой синевой. Боль, сонным параличом, распространяется по каждой отметине, оставленной когда-то жестоким прошлым, по каждой клетке, навеки запечатлевшей насмешку судьбы. Шрамы вновь начинают кровоточить, вскрывая запечатанные воспоминания. Юнги умирает, задыхается, тонет в непрекращающейся агонии. Юнги ломается, перекраивается, рассыпается на песчинки, не оставляя за собой ничего. Белоснежные волосы заливает красное марево, медленно перетекая через всю жизнь мужчины.       Нужно проснуться, Юнги. Но ты слишком слаб для этого. Тик. Так.       Стрелки часов грозятся остановить свой привычный ход жизни, навсегда замерев у неизвестной цифры. Комнату накрывает мрак, затапливая каждый уголок беспросветной тьмой, от которой веет лишь тоской и смертью. Черная гарь смешивается с кроваво-красным, превращаясь в сгусток ненависти и жалости. Умри. Тик.       Всего минута, Юнги. Осталось немного. Подожди, настанет конец извечным страданиям и придет покой. Вечный покой. Так.       Дыхание замирает, готовясь выпустить на волю остатки отравленной жизни. Губы приоткрываются в немом вопросе, все еще борясь с фантомами прошлого. Наполненные холодом и синевой пальцы, ослабевшие, вновь с силой впиваются в отдающую белизной кожу, раздирая её и принося боль. Теперь настоящую.       Сознание медленно проясняется, кровавый черный туман расходится, открывая перед Миной двери реальности. Он живой. Он здоровый. Просто устал, наверное, не заметил, как уснул.       Лисьи глаза распахиваются, окончательно возвращая в ласковую действительность. Слабость в теле не проходит, боль, отголосками все еще местами сковывает тело, но это пройдет, стоит мужчине только захотеть.       Вчера, после звонка не-друга, Юнги благополучно дошел домой, перекидываясь парой сообщений с Чонгуком, в которых мелкому балбесу хватило наглости, позвать хена гулять на выходных. Чонгук удивлял, радовал вечно скучающего (или страдающего) Мина, приносил в дом немного света, окрашивая своей улыбкой полутона в тона, но не был необходимостью. Он оставался ребенком, несмышлёным, глупым, до чертиков решительным и до слез смешным в своем стремлении быть лучшим. Они неплохо подружились, сошлись характерами, но до настоящей дружбы еще далеко, Чону нужно подрасти, выползти из своей вечно радужной комнаты, в которую он себя заточил, желая оставаться жизнерадостным ребенком, осознать бренность этого мира и научиться в нем жить. Юнги будет ждать, если Чонгук этого захочет. Юнги хочет верного друга. Не такого, как Намджун.       Сейчас же, позволяя мелкому слишком много в плане общения и прикосновений, Юнги не раз жалел о том, как плохо понимает нынешнюю молодежь, как мало понимает во взаимоотношениях между людьми и все в этом роде.       Он всегда был другим. В прошлом ему не нужны были друзья, не нужна была семья, ему было чуждо жаждущее развлечений и представлений общество, погрязшее в своих желаниях и интригах. Юнги нужна была только музыка, он сразу понял это, стоило ему, семилетнему мальчугану, замкнутому и холодному, коснуться мягкой глади коричневого фортепиано, пальчиками перебрать невпопад пару клавиш, ничего не смысля ни в нотной грамоте, ни в искусстве в целом. Он ощущал тогда (как и сейчас) зарождающееся чувство гармонии и пробивающееся сквозь бетонную стену отчужденности осознание правильности происходящего, чувствовал, как становился счастливым.       Потом появился Ким Намджун, друг-недруг, который надломил, растоптал, но не уничтожил, обгоревшие деревянные останки не в счет.       Потом пришли и слава и деньги, лжедрузья-музыканты и знакомые, желающие разорвать гениального Мина в клочья и занять его место на сияющем золотом пьедестале.       Потом вновь пришла семья, наконец вспомнившая про своего младшего сына. (Но так же быстро оставила, стоило ему потерять блистающий шлейф признания)       Но никогда ничего больше так не волновало Юнги, как музыка. Она была для блондина всем. Аксиомой, законом, личной неприкосновенной заповедью, настоявшей первой любовью.       Ничего почти с того времени не изменилось, разве что все материальное покинуло обитель пианиста, в итоге оставив покалеченного оклеветанного молодого маэстро почти без средств к существованию.       Но сейчас у него есть Чонгук, пара занятий музыкой с ним, новая упаковка кофе и старый блок хороших сигарет, тумбочка обезболивающих и депрессантов, относительно новый дорогой черный рояль и кипа, пока еще не заполненных до краев нотных тетрадей. Он справится. Может быть, даже найдет работу и обретет покой, совсем не тот, о коем пару раз в месяц навязчиво рассказывает его подсознание. Он станет вновь счастливым, непременно, когда-нибудь. А пока ему нужно убраться в квартире, разобрать покупки и подготовится к приходу ученика. ***       В воздухе витает дразнящий запах табака и подгоревшего кофе с корицей. Юнги быстро потирает обожженный палец, стараясь избавится от зудящего неприятного ощущения. Сколько раз он твердил себе о том, что купит обыкновенный растворимый кофе, лишая себя возможности поранится и перемывать часами горы испорченной посуды, но все равно заказывал кофейные зерна, чтобы насладится терпким запахом и вкусом настоящего кофейного напитка. Еще бы готовить его научиться, да, Юнги?       Трение только усиливает боль, делая ее просто невыносимой, нога противно ноет — на нее упала огромная тяжелая керамическая чашка, чудом не разбившаяся о жесткие косточки блондина. Мину оставалось только перепрыгивать с ноги на ногу и с усилием посасывать поврежденный палец.       На кухне полнейший бардак, на полу тлеющий окурок, который уже прожёг паркет, а Мин даже и не заметил. Картина не из лицеприятных. А Чон Чонгук, балбес и раздолбай (в плане музыки, конечно), который никогда не опаздывает, должен с минуты на минуту прийти. — Чеермнт, — все еще с пальцем во рту бессильно ругается мужчина. — Я полнейший придурок, — в последний раз облизнув покрасневшую кожу, зло выплёвывает Мин.       Экран телефона загорается, оповещая о новом сообщении. «Хён, я в магазине. Тебе нужно что-нибудь?»       И когда только они перешли на «ты»?       Мин улыбается, ему не нужно ничего от бедного студента, лишь бы новые гаммы выучил, что весьма сомнительно. «Нет, Чонгуки, спасибо. Гаммы выучил?»       Ответ не заставляет себя ждать, тут же заставляя мужчину улыбнуться ещё шире. «Не-а, хен, я такой тупоооой.»       И еще несколько грустных плачущих смайликов. «Я передумал. Захвати мне пластырей и готового кофе, а то я не переживу сегодняшнего занятия.» «Я мигом!»       Вечер обещает быть интересным.