Piano

— Хён, ну прости, я же уже извинился, мне очень жаль, — понуро опустив голову, привычно хнычет Чонгук. — Я ненавижу гаммы, зачем их вообще учить? У меня руки немеют, от количества нот!       Это уже пришло в привычку — оправдываться перед Юнги. — Гаммы нужны для того, дурья твоя башка, чтобы развить координацию и гибкость пальцев. Ты как вообще собрался играть на инструменте, при этом не желая ничего делать, м? — с тяжелым вздохом, вороша вихры светлых волос, ответил Юнги.       Мин раздражен. Такое наплевательское отношение к музыке не могло его не бесить. Практика, иногда нудная и изматывающая, жутко бесящая и выносящая мозг, как и глыбы теории с её извечной сложной терминологией, была жизненно необходима для начинающего пианиста, а особенно для такого чайника, как его ученик. Юнги с резким хлопком закрывает крышку рояля, пугая и без того напряженного брюнета, растирая виски, которые бьет непрерывной тупой болью. Он устал и перенервничал, ему нужен отдых, пачка приевшихся сигарет и огромная чашка кофе, приправленная антидепрессантами.       Воздух постепенно накаляется, искрится негодованием и разочарованием, напряжение только нарастает, с каждой минутой действуя на и так уже расшатавшиеся нервы пианиста всё сильнее. Тишина ломится, крошится под давлением неприятных мыслей, превращаясь в медленно застывающий вакуум. Настенные деревянные часы замедляют свой ход, разбиваясь о плоскость злости и нарастающего разочарования.       Чонгук неотрывно смотрит в одну точку, не в силах поднять взгляда на своего учителя. Самое тяжелое для студента было не оправдать ожидания Мина, разочаровать его своей безалаберностью и легкомыслием, поставить на один ряд с теми, кого блондин ненавидит и презирает. Ему никогда до конца не понять до потери памяти влюбленного в музыку учителя, замуровавшего себя самолично в стенах своей темной квартиры. Как можно жить одной музыкой? Питаться и насыщаться только ей в то время, как в мире полно возможностей, миллиардами красок проплывающими вскользь мимо нас. Как можно променять свободу на нечто эфемерное, моногамное и совершенно бесполезное? Пусть Чонгук ещё ребёнок по меркам Юнги, но он был реалистом, как и всё его окружение: друзья, родители. Он с детства рос в компании цифр, букв, ровными волнами проплывающими на страницах справочников и энциклопедий, он взрослел в обнимку с тетрадями и учебниками, растворялся на просторах Интернета и соц.сетей. Он любил брать от жизни всё, считал правильным быть лучшим и необходимостью побеждать. Он наслаждался книгами, обожал проводить время с друзьями, иногда разбавляя кровь алкоголем и дешёвым табаком. Он был самым обычным парнем, студентом, не таким, как Юнги. И это было его единственным оправданием.       Уважение, тихое восхищение и трепет, которые брюнет испытал в первый день знакомства, постепенно заменялись негодованием, скукой и раздражением. Квартира, первые дни казавшаяся такой нежно глубокой, завораживающе простой, что хотелось остаться в неё и почувствовать тонкий аромат музыкальных пассажей и запах подгоревшего кофе с корицей, наслаждаясь приятной атмосферой некой таинственности и загадочности, становилась невыносимой. Рояль превращался в черноволосого зверя, открыто насмехающегося, упивающегося своей кроткой победой над умелым во всем, кроме музыки, Чонгуком. Он теперь уже даже не понимал, что заставило его тогда, холодной мартовской ночью, позвонить Юнги, незнакомцу с явно плохой репутацией в соц.сетях. Да, имя Мина мелькало порой в гневных едких комментариях, в провокационных заголовках давно удаленных статей, но Чонгука это не волновало ровно до того момента, как он не увидел рваные полоски шрамов на теле преподавателя. За что? Почему? Чонгук боялся спросить. Тем более сейчас, когда постепенно отдалялся от Юнги.       Чонгук продолжал смотреть в пустоту, напросто игнорируя взволнованные хриплые речи, произнесенные именно миновской интонацией, не предвещавшей ничего хорошего. Тело затекло от неизменной напряженной позы, губы начали кровоточить, насильно искусанные, оставляя во рту привкус горького железа. Что делать? Есть ли смысл продолжать занятия? Зачем ему вообще музыка?       Сомнение все больше захватывает его разум, мощным потоком отдаляя заблудившегося Чонгука от музыки. Она жестока, для неё одного желания мало, она жаждет таланта, яркого самородка, тонущего в музыкальном наслаждении чувств, готового погрузиться с головой и отдаться всецело. Это явно не для Чонгука. У него даже инструмента своего нет, чего уж там говорить. Все время распределено до последней минуты, расписано по парам и занятиям, затоплено бытовыми мелочами и просто ленью, желанием поспать/поесть/погулять, не оставляя и секунды для творчества. Брюнет запутался. В себе, в своих чувствах и стремлениях. Он встретил нового человека, заползшего к нему под самое сердце, поразившего внутренней силой и зацепившего своими жалкими отметинами. Чонгук явно ощущал темную ауру, исходившую от Юнги в тот момент, когда он захлопнул рояль. Это означало поражение. Конец их истории. Эпилог, поделенный с чувством отчаяния поверженного человека. Чонгук готов прощаться. — Гукки, посмотри на меня.       А вот Юнги нет.       Он цеплялся за ученика, пытался достучаться до него, но все попытки были тщетны. Мин знал это чувство, помнил горький привкус поражения перед обстоятельствами и всем миром, в общем. Он был слабым, хрупким, как белоснежный фарфор, оставленный незадачливым хозяином на крае шаткого стола, но не сдался, боролся ради себя же. Талант не открылся в нём сразу, желая подношения в виде крови, пота и горьких слёз, в виде стертых пальцев и изломанных ногтей, в образе вырванных в припадке отчаяния клоков волос, мелкими перьями разбросанных на полу. Музыка жаждала жертв, до боли сорванного голоса и окаменевшей от постоянной позы спины, до плохих оценок в школе и ругани родителей, она мечтала заполучить всю душу Юнги. И он её подобострастно отдал. Он знал, что Чонгук его не поймет и мысленно осудит, но хотел передать свои знания, поделится со своими чувствами хоть с кем-нибудь, кроме забытого фортепиано. — Чон Чонгук, — уже мягче, взволнованно поглядывая на озадаченного ученика. — Помнишь, ты отправлял мне фотографию одной кафешки? Такой маленькой, но очень атмосферной, неподалеку отсюда. Пойдем? Я угощаю. Прости, что накричал.       Часы вновь начинают идти, мерным ходом разрывая паутину нагнетенной обстановки. Тишина мерно разбредается по темным углам, возвращая в квартиру насыщенное трепетание тихих звуков. Плечи Гука опускаются, мелко подрагивая и дрожа, грудь наполняется воздухом, принося чувство облегчения. В голове пусто — ни одной мысли. Рядом Юнги и темный успокоившийся зверь.       Через окно пробиваются закатные лучи засыпающего солнца, открывая взору восхитительную картину, изредка поломанную о пики высотных домов и телевышек. Дневной город прощается с его обитателями, уступая место гуляке ночному, плачась о тяжелом дне и нудной работе. Комната еще больше погружается в приятный полумрак — Юнги не любит искусственное освещение, предпочитая им выполненные в добрых традициях старины светильники и свечи — укрывая от блондина покрасневшие глаза его ученика. — Хён, — тихое, грудное, — спасибо. — За что, Чонгук? — За то, что ты такой. — Какой такой? — Добрый, наверное? — Наверное? — Наверное. — Очень красноречиво, ты явно мастер пылающих мыслью речей, — стараясь не засмеяться, хрюкает Мин. — Давай быстрее. Завтра выходной, но я не хочу допоздна шляться по ночному Сеулу. Чтобы через 5 минут был готов и глаза вытри, а то на наркомана похож.       Юнги встал, привычным движением потянулся, вороша беспорядок на голове, задумываясь на ходу над тем, что бы поприличнее надеть. Он уже совсем отвык ходить куда-то, кроме магазинов, предпочитая скрывающие худобу и нескладность тела мешковатые вещи, но с Чоном хотелось выглядеть хотя бы прилично. Раскрыв старенький шкаф, блондин достал простую белую футболку и черные джинсы, это сойдёт, не на свидание же идет. Быстро все надев на себя, мужчина мельком осматривает себя в зеркале. С каждым годом становится все хуже, кости выпирают четче, оттенок кожи светлеет, мешки под глазами растут, в общем, красавчик. — Чёрт, надо покраситься в черный; темные корни уже видно, — перебирая сожженные краской волосы. — За светлыми волосами так трудно ухаживать, тц. Гуки, ты готов? Лицо не опухло? —  Ну, хёён, почему ты такой вредный!— доносится звонкий негодующий, но уже веселый голос Чона из соседней комнаты. — Сам за себя платить будешь! — Я пошутил, мой хён самый лучший!— слащаво, но до умиления мило. — Подлиза. Гаммы выучишь, закажу курочку, — заманчиво потягивает мужчина, неожиданно найдя рычаг давления на ученика, вкусный катализатор для продуктивной работы. — Заметано!       Большие глаза раскрываются до невозможного, делая мальчишку похожим на маленького кролика ещё больше, чем обычно, губы расползаются в восторженной улыбке, наполняя сердце Мина тихим торжеством. *** —  Хёёёён, — забавно протягивая гласные пищит Чонгук. — ну, дай сфотаю, тебе жалко что ли?       Юнги пытается абстрагироваться от происходящего. Стоило ему вытащить мелкого на улицу, как тот ожил, без остановки щебеча о чем-то своём. Он не знает, как они добрались до кофейни, но, как только сел на ровную поверхность, выдохнул с облегчением. Осмотревшись, понял, что место действительно неплохое: красивые завуалированные надписи на кремовых стенах, теплые гирлянды, водопадом свисающие вдоль окон, аккуратные маленькие и не очень столики, приятные на ощупь стулья и диванчики, совсем простые по дизайну, но очень удобные и гармонично вписывающиеся в общий интерьер заведения. Свет немного приглушенный, из колонок льется приятная музыка, а не приевшаяся попса, как обычно это бывает в особо популярных кафешках, одним словом, неплохо.       К ним подошла миловидная официантка, вежливо поздоровавшаяся с Юнги и приветливо улыбнувшаяся Гуку, как другу. Еще раз уточнив заказ, быстро отошла, весело переглянувшись с брюнетом, не напрягая не до конца привыкшего к компании других людей мужчину. — И что это было? — хитро прищурив свои лисьи глаза, заговорчески шепчет Юнги, головой показывая на миниатюрную официантку. — Это моя знакомая. Ничего такого, хён, работаем вместе. Я же говорил, что в кофейне работаю? — посмеиваясь, смущенно отвечает парень. — Мне нравится, скажем, немного другой тип людей.       В ответ лишь кивок.       Мин мило хмурит брови, морща свой маленький нос, осмысливая то, что только что сказал его ученик. Другой тип? Людей? Серьезно? Вот молодежь. — И что же это за тип? — все-таки спрашивает Юнги. — Я люблю постарше, повыше и похудее. Ну, знаешь, с такими красивыми длинными ногами и изящными ладошками, светлыми длинными волосами и красивыми губами, — вдохновлено зажмурив глаза, произносит студент, явно представляя себе идеал своей избранницы.       Фуф. Не о том подумал, старый извращенец. — Не ожидал, — задумчиво тянет Мин. — Думал, выберешь себе маленькую милую жену, такую типичную кореянку со сделанными глазами и все в этом роде.       Чонгук некрасиво морщится, слегка потряхивая головой. Знал бы его учитель, в каких нетипичных обычно он влюбляется. Взять хотя бы Лису. Тайванка, с огромными красивыми глазами, пухлыми губами, стройными длинными ногами, с необычным прекрасным вкусом в одежде и кричащим стилем жизни. Куколка с характером и мозгами. Вместе было хорошо, но порознь, друзьями, намного лучше. А Чимин вообще был парнем, но это не особо смущало Гука, ибо тот выглядел настолько по-женски красивым и очаровательно милым, что Чон в день знакомства просто растаял от одного его вида, с первого взгляда влюбляясь.       Но в последнее время у студента не было времени на личную жизнь. Учеба — работа — дом. Иногда родители (он жил с ними раздельно) и тусовки, а сейчас ещё и занятия по фортепиано. Совсем не до отношений.       Взгляд невольно цепляется за раскрытую ладонь Мина, который не укрывает руки за тканью перчаток, свободно оголяя их на улице и в помещении. Странно, на месте своего учителя он бы скрывал такое. — Чего смотришь? — недовольно бубнит мужчина.       Неловко выпячивая нижнюю губу, Юнги изображает обиду, превращаясь в нахохлившегося лисенка. Чонгук видел таких в детстве. В зоопарке, в закрытом вольере, мало похожим на хороший дом для зверя.   — Хён, ну, можно сфоткать тебя? Пожалуйста! — сжимая в кулачки большие ладони от предвкушения. — Хён!       Мин страдальчески закатывает глаза, предвкушая, какое представление сейчас покажет Чонгук на глазах у всех посетителей кофейни, если он не согласится сейчас же. Громкий звонкий голос мелкого привлекает слишком много внимания, особенно с дальних столиков, на которых разместились маленькие группки девочек- школьниц, пускающих слюни на красивых мальчиков. — Ладно, я доверюсь тебе, — закрывая лицо ладонями, бурчит Мин. — Но только без шуток!       Чонгук смеется, ласково и по-доброму, отнимает ладони от лица мужчины и просит расслабиться, представить, будто играет на пианино или пишет очередной шедевр. Юнги расправляет плечи, задумчиво устремляет взгляд в даль, смотря на улицу через чистое панорамное окно, слегка прикусывает губы, представляя, как касается гладких излюбленных клавиш и мягко нажимает на каждую, сочетая приятные идеальные интервалы между собой, прикрывает глаза, полностью отдаваясь власти своих чувств.       Чон заворожено наблюдает за в миг преобразившимся романтичным Юнги, воодушевленно склонившего голову к плечу и наслаждающегося атмосферой. Он щелкает пару раз на телефон понравившуюся картину и все остальное время просто не может оторвать взгляда от такого Мина. На стол аккуратно опускается поднос, на котором стоят чашки ароматного свежесваренного кофе и пара тарелок с пирожными. Чонгук быстренько все забирает, помогая официантке, желая продлить восхитительную картину мечтательного пианиста. Юнги медленно выныривает из своих мыслей, возвращаясь к реальности и улыбающемуся Гуку. — Ну что, сделал свое дело, юный фотограф — недоучка? — Ага. — И как тебе? — Это было восхитительно, хён. ***       Вечер продлится долго, затянется ночь, растворяясь в утренних сумерках, проснется красное солнце, поблескивающее в глубине карамельных глаз. Чонгук впервые придет домой под утро трезвым. Сна ни в одном глазу. Юнги впервые не примет успокоительного перед сном. А на утро проснется отдохнувшим и, наверное, счастливым.