Piano

<5 лет назад>       Легкий шорох одежды, мешающей прикоснуться к телу. Тяжелые вздохи, наполненные болезненным желанием. Темнота вперемешку с прикосновениями, мешающая сосредоточится на заучивании новых партитур, разбросанных кучами по мягкой кровати. Юнги сошел с ума от чувств. Юнги спятил, растворяясь в теплоте излюбленных рук. Юнги затонул, мертвым грузом опускаясь на землю. — Намджуна, погоди, — останавливая непрекращающийся поток нежности. — Постой.       Глаза в глаза. Черное марево напротив древесной глубины. Лицом к лицу, заполняя пустующее пространство. — Неа.       Широкими ладонями по расслабленным плечам, холодным носом зарываясь в горячий изгиб шеи, плавной волной волнующей сознание. Снять одежду, разорвать на мелкие кусочки, освобождая заточенное пылающее тело. Отскрести от застарелой деревянной поверхности, до последнего цепляющейся за оголенное тело Мина. Согреть своим жаром, своим желанием, своей любовью. Лишить рассудка, заточить глубоко под ребрами, утопить в собственном желании. Навсегда и навечно.  — Хён, отпусти, — мелко подрагивая всем телом, шепчет Юнги, — мне холодно. — Я тебя согрею, малыш.       С теплым трепетанием ресниц, целуя идеальную кожу, запечатлевая каждую отметину глубоко в подсознании. Сгорая в потоке мыслей, погибая от одного взгляда поблескивающих в полумраке хитрых лисьих глаз.  — Я заболею, хён. — А я уже болен тобой, Юнги. — Откуда столько пошлости, Джун? — Ты любишь меня? — разрывая чарующую атмосферу влюбленности глубоким грубым басом, мертвой хваткой удерживая несопротивляющееся тело.       Юнги вмиг напрягается, он просил не поднимать эту тему, умолял каждый раз, стоило высокому блондину заикнуться о чувствах и отношениях. Это не его случай, не его история. Он отдался музыке безвозвратно и без гарантии. Он подарил свою молодость, отплатил своей кровью, сливаясь воедино со своей Музой. Любовь отныне, как и все остальные чувства, принадлежат только ей.       Перед глазами пробегают воспоминания, мириадой страниц пролетая за спиной Мина. Он не может ухватиться ни одну из них, из этих мимолетных, эфемерных страниц, проскальзывающих будто сквозь пальцы. Это воспоминания о Джуне. Теплые, мягкие, но не такие важные, как те, что хранятся в глубине души юного музыканта, те, что высечены кривой линией в сознании Юнги. Намджун только друг. Только друг, которому он позволяет слегка наступить на черту, но не пересечь её. Таковы правила. — Юнги. Не молчи, — разрывая затянувшуюся тишину, напрягая все силы, кричит Намджун. — Ответь мне, Юнги! — срывая голос до колючей хрипотцы, до боли в горле, отдающей где-то под сердцем.       Но музыкант не двигается, молчит, красивым изваянием причиняя режущую боль своему оппоненту. Он опустошен. Не хочется ничего. Даже дышать, наполнять легкие пропитанным горечью и запахом гари воздухом. Он даже не заметил, как Ким ушел в другую комнату, не понял, как тот успел захлопнуть его дверь, подперев чем-то объемно тяжелым. — Намджун, — все-таки немного взволновано произносит Юнги, — чем это пахнет?       В ответ тишина. Пугающая до чертиков, подкидывающая страшные картины. Юнги резко поднимается с кровати, ногой цепляясь за развороченный подол одеяла, путается, падает, расшибая коленку. Он слышит треск. Ясный отчетливый, заполняющий соседнюю комнату ядовитым угарным газом. Мин яростно стучит в дверь, скребется о твердую поверхность отделанной на совесть древесины, отдавая последние силы проклятой преграде. — Намджун! Что ты делаешь? Намджун, ответь мне!       Ручка поддается, ломается, впуская в спальню клубы дыма и гари. Сознание затуманивается, руки дрожат, он знает, что случилось, он это чувствует. Ощущает, как рвется нить между ним и его первой любовью, охваченной яростным кровавым маревом. Ноги подкашиваются, организм медленно перестает сопротивляться отраве, которая проникает в кровь, окрашивая её в чёрный. Намджун стоит рядом и просто смотрит, перебирая в руках подаренную Мином зажигалку. Пальцы холодеют, сердце замирает, не желая воспринимать действительность за реальность. Он не мог. Намджун не мог так поступить. Нет.       Ненависть с пугающей скоростью разбавляет в крови адреналин, заставляя Мина собраться с мыслями. Он бежит со всех ног к фортепиано, кидаясь прямо к огню, который перешел уже на светлые обои, пачкая черными кляксами белизну. Юнги обжигается, его держат сильные руки, лишая воли и желаний, кромсая жизнь и излюбленную реальность, заставляют наблюдать за тем, как заживо сгорают его чувства, как погибает вся его апогея, как языки пламени отбирают жизнь у его Музы и наставницы. Пианист кричит, вырывается, кусается, раздирает не отпускающие руки в кровь. Он должен гореть вместе с ним. Пылать, задыхаясь и умирая вместе со своим фортепиано. Юнги теряет сознание, окончательно обессилев, обмякает послушной куклой в руках Намджуна, который уже вызвал службу спасения, на всякий случай подстраховавшись. Он не хотел этого делать, но ему нужен был Юнги. Полностью и всецело. Музыка же только мешала.       Маленькая квартира Юнги уже была полностью объята огнем, забирая с самой маленькую жизнь, запечатленную на истлевших страницах бывших нотных тетрадей. ***       Юнги проснулся на следующий день под убивающий мерных звук аппаратуры, окруженный слепящей болезненной белизной. Он не чувствовал ничего. Ни боли, ни скорби, ни даже ненависти. Перед глазами до сих стояла черная пелена, сквозь которую пробивался кровавый след его воспоминаний. Он помнит каждую деталь, охваченную огнём, ощущает до сих пор горьковатый привкус гари и пахучей старой древесины. Фортепиано больше нет. Юнги больше нет. Какой смысл существовать дальше?       В палату заходит доктор, что-то щебечет о том, что Мину повезло, что ещё бы чуть-чуть и он бы отравился угарным газом настолько, что уже потом не выкарабкался бы уже с того света. Юнги ядовито усмехается — лучше бы он задохнулся там. Чувства вновь волной захватывают ослабевший разум музыканта, ненависть скользкими шагами заползает в сознание — лучше бы Нам там сдох. Мин истерично смеется, он сошел с ума, только уже не от чувств, а от собственного бессилия. Он видит перед собой уже Нама, виновато склонившего перед ним голову. Вот только вины там не было, как и раскаяния, в принципе, тоже, там был холодный расчет. Ким заигрался, слишком заигрался. Вот только Юнги не игрушка (по крайней мере, точно не его). — Убирайся. — Юнги, я… — Убирайся из моей жизни!       Вкладывая в последние слова все оставшиеся силы, всю скопившуюся ненависть, сжигающую изнутри. Мин обезумел. Тело пробивает мелкая нервная дрожь, не предвещающая ничего хорошего, руки сводит судорогой — до того сильно сжал, что побелели костяшки. — Я не люблю тебя, Намджун. Я тебя не люблю. — Ненавидишь? — Ничего не чувствую. Ты проиграл, Намджун. Мои чувства уж точно.       Затем Ким Намджун исчезнет из жизни Юнги навсегда. Но не навечно. <Настоящее время> — Я не умею жить, Чонгук. Не надо меня учить, это бесполезно, хотя бы потому что я твой учитель, а ты мой ученик. — Ну, хён, ты ведь обещал! Давай сходим!       Юнги опять ворошит свои волосы, теперь уже черные. Наконец-то. Покрасился. Измарал всю квартиру в краске, испортил две домашние футболки и снес любимый маленький шкафчик в ванной, но все же получил, что хотел. Чонгук потом долго кряхтел над тем, что Мину больше шло блондином, но потом смирился и даже привык, теперь изредка пощупывая угольные пряди, пока хён не видит. — Ты выучил те два этюда, которые я тебе давал на прошлой недели? — ухмыляясь, спрашивает Мин.       Конечно, нет. Его тупень не мог их выучить. Это, правда, порядком раздражало, но Юнги привык. С Чонгуком было весело, так что можно было и потерпеть его безалаберность. — А вот и да! — самодовольно улыбается парень. — Питомник! Сегодня же! — Пф, ну покажи, что ты там выучил, умник.       Юнги не любил животных, они имели привычку умирать, забирая частичку души у хозяев. Юнги бы не пережил ещё одной смерти, так что вдоволь наслаждается (нет) одиночеством.       Чонгук разминает руки, ужасно больно похрустывая костяшками пальцев (Юнги его так и не отучил этого не делать, тот упрямый, как баран, вспомнит ещё слова учителя в старости), пытается максимально расслабиться и касается холодной поверхности клавиш. Первый этюд совсем простой, для первоклассника музыкальной школы, так что Чон все-таки его выучил на переменах. В теории, конечно, но все же. Главное — не сбиться с ритма, а там, как пойдет. Вдруг повезет?       И вот первые ноты проскользнули между клавиш из-под пока еще неумелых пальцев рук. Кривовато, не совсем ровно, но для Чонгука сойдет, он ведь выучил все-таки! Юнги улыбается. Картина просто умилительная: огромный Чонгук за большим роялем, с приоткрытым ртом, сосредоточенным взглядом, играющий совсем детский этюд, который Мин сыграл бы одной рукой с закрытыми глазами. Ладно, он сходит с ним в этот питомник. Посмотрит собачек и быстренько сбежит. Наверное. — Хёёёёёён! Получилось!!! Ты слышал! Да я маэстро! — перевозбуждено попрыгивая на одном месте, пищит студент. — Хён, это свершилось!!! — Ой, замолчи, а то у меня разболится голова и я точно никуда не пойду, — улыбаясь ученику, тянет Мин. — Зануда! — Я сижу дома. — Я пошутил, хён! — Я ещё подумаю. — Ты самый лучший, хён!