Найденка

Губы у Мила оказались мягонькие, немножко обветренные, и одуряюще пахли медовыми цветами. Или это весь омежка так пах? Не разбираясь спросонья, уже возбужденный Бэл обнял сулящее наслаждение, гибкое, согретое теплом постели тело покрепче, притянул на себя, вплотную, и решительно углубил пришедшийся по вкусу поцелуй. Мил ответил, но робко. Не хотел и подчинялся воле хозяина? Боялся? Просто стеснялся? Хоть и не девственик, но вряд ли изнасилование можно считать полноценным началом половой жизни. А, плевать. Течка в любом случае возьмет свое, сам еще взмолится «загони». Нежно прикусить нижнюю, пухловатую губку омежки, пососать, отпустить и провести по ней кончиком языка. Проделать то же с верхней… Повторить… Сладко… Мил, откликаясь на немудреную ласку, всхлипнул и прильнул сильнее. Значит, Бэл на верном пути — омежке понравилось. Продолжать означало неминуемо ухнуть в гон. Это — несколько суток полного выпадения из жизни. Нельзя. Не сейчас, когда едва похоронили отца. Столько разного надо переделать, о стольком распорядиться, братишку нового назвать, в конце-то концов! Ведь Бэл теперь старший в семье, больше некому. Совершив огромное насилие над жаждущим утопнуть в медовых цветах организмом, молодой альфа решительно отстранил Мила и сел. Наложник вглянул снизу непонимающе-расфокусированно, захлопал ресницами. — Я… Я… Что? — Пролепетал он испуганно, запинаясь, и побледнел, потянул на себя сползшее одеяло. Широко распахнутые, серые глазищи даруна наполнились ужасом. Знакомый с раннего детства каждой черточкой мордашки, каждым движением и жестом. Забавный. И очень хорошенький, невзирая на темнеющие под подбородком и на скуле синяки. Тонкие, изящные запястья тоже в синяках — почти черных. Наверняка болят. Бедолажка… Бэл протянул руку и подушечками пальцев тронул упаковавшегося в одеяло Мила за плечо. Омежка вздрогнул и зажмурился, словно ждал удара. — Я не хотел, — прошептал он, — простите, хозяин… Позвольте мне исправиться… — Помнил о своем статусе раба — не угодил владельцу. И вот его собирались отправить на невольничий рынок и продать там, как козу? Лично Бэл бы не смог сотворить подобное с кем-то из своих братишек, ни при каких условиях. Пусть омежонки хоть в фартуках младенцев поприносят. Плевать. Ну, отругает. Ну, ремнем по грешным задницам отхлещет. И все. Примет и порчеными, и брюхатыми. Родная же плоть и кровь… В дверь спальной поскреблись из общинной. Стучали негромко, вежливо: мол, если спят, то не разбудят, а спят — и духи леса с ними. Бэл дернулся открыть, но помешало оттопыривающее портки, налитое желанием альфячье достоинство. В таком виде выходить к родне проблематично и неприлично. Был бы парень на данный момент в спальной один, помог бы себе быстренько правой рукой, привычный. Но при Миле гонять сук… Неудобно? Кхм. Нормальный хозяин. Выкупил себе красивого, юного, предтечного омегу, чтобы на него любоваться. Молодец. Умник разумник, и шесть лисьих шкурок в хозяйстве мешали, занимали много места в кладовке. Милу — велеть отвернуться. Или выставить из спальной под благовидным предлогом. Например, послать готовить завтрак. Точно! Отличная идея! — Мил, — омежка смотрел на вдруг залившегося смущенной краской хозяина, не мигая, боялся, дрожал. — У меня тут проблемка образовалась… В общем, иди-ка на кухню. Жрать охота дико. — Ложь во спасение далась легко. Получивший задание Мил встрепенулся, завозился, вскочил было, но сразу шлепнулся на попу обратно. Зарумянился ярче Бэла. — Я не могу на кухню, — вякнул и торопливо прикрылся от возможной оплеухи локтем. — У меня… Я насквозь мокрый, хозяин… Стыдобища… Ясно. Сменной одежды у даруна нет, обещался Зубарь вчера принести и не принес. Придется Бэлу топать к папам, объясняться и просить наложнику чистые портки и омежьих тряпочек. Еще — срочно послать Жужку, старшего из братишек, к дяде Дару за особой, омежьей травной смесью, притупляющей похоть в гоне и предотвращающей зачатие. Иначе — в перспективе голод зимой и брюхатый Мил. НАДО!!! Но куда спрятать стояк? Завернуться в одеяло и выйти в нем? Ладошка омежки легла на колено и огладила через портки. Заведенный течкой на подвиги наложник осмелел, кусал губку, изучал, искоса, реакцию хозяина. «Если позволить одноразовую разрядку, и мне, и ему, по идее, должно ненадолго полегчать», — немедленно возбухнула на прикосновение жаркой, предвкушающей волной обретшая надежду похоть Бэла. Молодой альфа скрипнул зубами, пристукнул недальновидную гадину по башке силой воли и оттолкнул Мила. Сдернув с постели подушку, он закрыл ей пах. — Сиди тут и не высовывайся, я скоро, — приказал провокационно облизывающемуся наложнику. — Принесу ваши, омежьи штучки. — Сказал неверным, поплывшим голосом. Сглотнул ставшую вязкой слюну: — И вообще, — добавил, — ты бы поаккуратней, Мил. Пузо же вдую. Мил мигнул и очнулся, вынырнул из застилающего соображаловку течного марева, округлил ставший пунцовым от недавнего поцелуя рот. Омежка и выглядел, и благоухал невыносимо соблазнительно! — Зима, — буркнул Бэл и зажал нос пальцами, задышал через рот. — Мороз. Голод. Твердя сии отрезвляющие слова наподобие расслабляющей молитвы, молодой альфач, продолжая прижимать к бунтующему, тянущему в объятия наложника паху подушку, бочком, маленько враскоряку, попятился к двери. Приоткрыл ее плечом и, опять бочком, выскользнул в общинную. Пустую. Заглянул на кухню — у стола возились папа, второй вдовец Таура, Суон, Жужка и двое из малышей постарше — резали уже раскатанное тесто на кружочки перевернутыми вверх дном кружками. Яр, третий вдовец — Плющ, и самая мелкая мелочь отсутствовали. «Собрались печь поминальные пироги с ягодой», — понял Бэл и погрустнел. Зато в портках резко опало. — Пап, — с порога окликнул парень, — Жужик. Подьте сюдой. Помощь ваша нужна позарез. Папа вздохнул, сунул свою кружку Суону и тяжело поднялся с лавки. Выпрямился, затер поясницу весьма знакомым Бэлу — насмотрелся на четырех татиных брюхатых омег достаточно — образом. Потянул воздух изящными ноздрями. Совсем потемнел миловидным лицом. — Ооо, — сказал. — Понятно. — Он обернулся на замершего с готовым кружком теста в пальчиках Жужку: — Жуж, — вздохнул, — давай, мчи до шаманов, проси семян дроба, передай — у Мила началось. А я, — омега вздохнул повторно, — по сундукам. Пошарю тряпье. Подросток коротко кивнул, шлепнул заготовку для пирожка на столешницу, взметнув облачко муки, и исчез исполнять поручение, на бегу отряхивая ладошки от комочков приставшего теста. Папа же скинул фартук, повесил его на крючок у мойного таза, ополоснул кисти, поливая из ковшика, вытер их полотенцем и поманил Бэла за собой. — Оденем твоего… раба, кхм, — мужчина иронично хмыкнул, подмигнул припухшим после многих пролитых слез веком. — У нас в роду голыми да босыми никто никогда не ходил, не ходит и не заходит, если не в бане. Мил — не исключение.

***

В кладовой омега, не раздумывая, открыл самый большой из подпирающих стены сундуков и практически нырнул в него, закопался, отыскивая наощупь нужные свертки. С лучину он перебирался, размышляя и прикидывая в уме нечто, потом достал перевязанную крест накрест конопляной, колючей бечевкой стопку запакованных в обрезок плотной холстины, пересыпанных от молей сухим крошевом остро пахнущих травок одежек. — Вот, — мужчина повел носом из стороны в сторону и чихнул. — Это твое, ты носил весны три назад, но вырос. Я Жужке отложил, да Милу-то нужнее. Не новье, разумеется, но целое. По размеру подойдет. На прокладки, — омега поморщился, — дам в доме, этого добра полным-полно. Бэл принял одежду с благодарной улыбкой. Настоящее богатство по нонешним тяжким временам: пяток порточков, шесть или восемь рубах, две крупной вязки теплые кофты из козьей, серой шерсти. — Спасибо, папа, — искренне поблагодарил молодой альфа. — За заботу. Папа пожал плечами и остановил собравшегося во двор, вытряхивать вещички, сына за рукав. — Стой, дурень, — хихикнул. — А исподнее? Ох. Про исподнее-то Бэл запамятовал. Хитрая штуковина из нешироких тканевых полос использовалась омегами лишь во время течек, туда засовывали сложенные в несколько раз тряпочки, иначе как прокладки под попой удержать? Вывалятся через штанину. — И накажи Милу, — дарун успокаивающе похлопал вспыхнувшего при упоминании интимного Бэла по спине. — Чтобы тампон поплотней забил. И удовольствие, и затычка… Пылающий щеками Бэл вывалился из кладовой очумелым кабанчиком, с охапкой вещей. Ну, папа! Ну!!! Тьфу. Стыдобища сплошная, а не папа. Уши аж горят.