Найденка

Выпоротый Миром немедленно по уходу гостей, за медовуху и самоуправство, Рыся был голоден и зол на весь белый свет. В принципе, паренек мог бы и отбиться, силы с возрастом позволяли, но он слишком любил и чтил приемного отца. Потому, при появлении в дверях Мира с вожжами в руке, покорно вздохнул, заголился, лег на лавку животом и молча принял положенные тридцать, весьма хлестких, ударов. И ни разу не пикнул, только зубами от боли хрустел. Покончив с наказанием, хмурый шаман утешающе потрепал беточку по макушке и отправил на огород, полоть от наросших, вездесущих сорняков пустырник с арникой*. И Рыся полол. Бурчал ругательства себе под нос, ползая в междугрядьях, морщился, потирал горящий огнем зад через ткань портков — и с остервенением дергал пырей, одуванчики, дикую репку и лебеду, кидал их под ноги. Поглощенный разными внутренними переживаниями, шаманчик не сразу услышал, что его окликают по имени. Подняв голову, он, сквозь заливающий глаза пот, увидел переминающихся по уличную сторону забора двух омежат-подростков — Жужку, младшего братишку Бэла, и его лучшего друга Пелку. Сообразив, что замечены, омежки нетерпеливо запрыгали на месте, а Пелка, прозванный так за необыкновенно нежный, музыкальный голосок, позвал, мило растягивая слова и слегка окая: — Ведунок, подь поближе, пожалуйста? Скажу чего важное, а орать неохота… Рыся недовольно оскалился, но просьбу даруна удовлетворил, встал с карачек и подошел, отряхивая испачканные землей ладони. — Ну? — спросил строго. — Говори. Пелка вспыхнул по щечкам ярким румянцем, куснул в нерешительности губку и приподнялся на носочках. — Рыся, — начал он, трепеща ресничками, — я… В общем… Меня продали замуж, Рыся. К заречным… — темно-серые глазищи подростка стремительно наполнились влагой. — Я… Я… Попрощаться отпустили, по темноте увезут… — и омежка вполне ожидаемо разревелся. Бедный, перепуганный ребенок, едва разменявший четырнадцать весен, потекший на исходе зимы. Шаманчик дернул свисающую с шеи горсть амулетов и задохнулся от жалости. Помочь Пелке он при всем желании не мог. Хотя… Существовал способ. Запретный, и если тамаэ Мир прознает, простой поркой Рыся не отделается. Ведь дело шамана — лечить больного, а не наводить хворь на здорового. Пока не решившийся, беточка придвинулся к забору вплотную. — За кого отдают-то, хоть знаешь? — спросил парень, усилием воли сдержав готовую прорваться, накатившую дрожь. Пелка рвано закивал и пролепетал через всхлипы: — За Лукава Кругляша… гыыы… ууу… Рыся потрясенно икнул и едва не сел на грядку. Лукав Кругляш был толстым, малорослым альфачом весьма солидного возраста, постарше покойного Таура, владел большим стадом и полусотней рабов, водил в город, на торги, плоты с кожами, шерстью и сырами и имел то ли четверых, то ли пятерых младших супругов, сыновей же давным давно не считал, как альфят, так и омежек. Его единственный умо, Лис, учился у шамана соседнего округа, Дубаря. Сколько меховых, драгоценных шкурок соболя и норки отвалил возжелавший юной плоти богач родителям за Пелку? Страшно представить. А, с другой стороны, говорят — Лукав очень добрый хозяин, омеги у него в меду и ласке катаются и спят на пуховых перинах. Куда лучше, чем горбатиться от рассвета до заката на полях с тяпкой, пропалывая репу, да за коровами горы навоза без продыху выгребать, а долгими, зимними вечерами портить зрение вышиванием. Запутавшийся в размышлениях о зле и добре Рыся утер запаренный лоб рукавом и тяжело вздохнул. — Пелка, — шаманчик стиснул край не повинного в несправедливостях мира забора побелевшими пальцами: — А ты уверен, что тебя Кругляш лично себе в постель выкупил? Он, вроде, по слухам, побраха* своего четвертого собирался женить… Просватанный омежка закивал вновь. Потом, вдруг, сообразил и затряс головой, отрицая. — Глупый я такой! — воскликнул он звонко, резко прекращая подвывать: — Все неправильно тебе объяснил! Запутал тебя! Прости! Я же не с горя, я со счастья плачу! — и, смутившись, порскнул прочь, мелькнул перевитой алой лентой косой. Жужка и Рыся остались вдвоем. Омежка потянулся и невесомо тронул обалдело глядящего вслед убежавшему Пелке шаманчика за предплечье. — Радость у нас, — шепнул, сыто прищурившись. — Весенний сгон плотов помнишь? Вот тогда они и снюхались, Снег Лукавов и Пелка. Как раз когда Пелка оттек… — Рыся фыркнул, а Жужик закончил: — Истинные они. Пелка при Снеге аши станет… Вот вам и сюрприз. Молодцы омежки, умницы. Лишь напугали ведуна понапрасну, тот уже преступление задумать успел против общака народного, травки поганые, ядовитые, в зелье Пелке мешать, чтобы временно сосватанного женишка подпортить. А спасать-то от неравного, нежеланного замужества — некого. По любви дарунчика в чужой род, за реку, отдают. — Тьфу на вас, — озлился въехавший, наконец, в суть проблемы Рыся и яростно сплюнул в колыхаемую вдоль забора ветерком траву: — Капустные бошки. Дырки и есть, никакого разумения. Брысь отсюда, Жуж! Чтоб глаза мои тебя не видели, бестолочь! Братишка Бэла хихикнул и исчез. Унесся, сверкая босыми пятками, в сторону деревни, догонять Пелку. А облегченно переведший дух, подозрительно светло разулыбавшийся шаманчик вернулся к прополке. Его не прикрытую косынкой макушку припекало клонящееся к верхушкам деревьев летнее солнце, обещая к вечеру наградить головной болью.