Найденка

Отчаявшийся дождаться, когда его, наконец, заметят, Рыся спешился, толкнул калитку и вошел на подворье. Верного беточка утешающе потрепал по шее — мол, не грусти, я скоро — и оставил привязанным возле запертых ворот, щипать травку. Уже направлявшийся в избу Бэл краем глаза уловил движение, крутанулся на пятках и просиял первым вешним солнышком — видать, крепко соскучился по шаманчику. — Рыська! — воскликнул он в голос и шагнул навстречу, бездумно распахивая объятия. А что? Раньше обнимались? Обнимались. Значит, можно и сейчас. Целоваться парни, конечно, не стали, хотя обоим и очень хотелось, аж губы зудели — увидят соседи, начнутся пересуды — просто смачно помяли друг другу ребра. — Ты проведать или случилось чего срочное? — отстранившись, с легкой тревогой спросил Бэл, глазами же — буквально прокричал Рысе «люблю!» Рыся огромным усилием воли подавил желание потянуться следом за отшагнувшим альфой и возобновить ускользнувший контакт тел. Так тяжко ему было отпускать того, без кого не спалось и не дышалось… Врать Бэлу шаманчик не собирался, потому улыбнулся. — Проведать, не сомневайся, — ответил. — Тамаэ прислал под благовидным предлогом, — и предложил, смутившись, — чаем напоишь, хозяин? Тут торчать неудобно… Бэл с готовностью кивнул и подхватил шаманчика под локоть. — Чаем-то? — кузнец повлек возлюбленного к крыльцу. — Чаем напоим. И накормим, коли не завтракал — хлеб еще теплый, масло мои оми* только с утра взбили. Будешь хлеб с маслом? В дверях гостя уже поджидал Мил — омежка, позевывая, баюкал на плече сонного альфенка Яра, напевал малышу что-то тихонечко, горлом. Просочившись мимо даруна в сенцы, Рыся, под прикрытием выступа стены, чмокнул его в подставленные, распухшие после бурной ночи с Бэлом губы и не удержался — чувственно огладил ладонями по бокам через грубоватый лен рубахи. Мил, откликаясь на ласку, сразу же прильнул с едва слышным, сладким всхлипом, засмотрел снизу загадочно мерцающими в полумраке лишенного окон помещения глазищами. Судя по запаху и изданному явно попенкой влажному, чмокающему звуку, он продолжал течь, но вел себя удивительно спокойно и вполне соображал, что делает. Это сколько же отвара дроба влили в омежку чуть ли не с рассвета? Или у сдержанности даруна имелось иное объяснение? — Не ревнуй,  — верно истолковавший молчание беты Мил густо покраснел и, не отводя взгляда, заиграл по скулам недобрыми желваками. — Так получилось. Не дошли мы до тебя вчера. Моя вина, я не дотерпел до вашего подворья. Рыся мысленно пристукнул кулаком по башке всколыхнувшуюся из чресел острую волну желания, костяшкой согнутого указательного пальца нажал на упрямо выдвинувшийся омежий подбородочек, где ямочка, возвращая его обратно, и печально вздохнул. Нельзя требовать от течного даруна точного исполнения данных им обещаний, бедняжка и так держался редким молодцом, раз за разом жестоко ломая выворачиваемое наизнанку похотью естество. На Бэла не вешался, ни об кого не обтирался, по хозяйству мельтешил, с младенчиком, вон, возился. Замечательным супругом и папой станет. С таким не придется голодать даже в периоды гона… Бэл уцепил задумавшегося о будущей совместной жизни на троих шаманчика за рукав и потащил на кухню, к чаю, хлебу и маслу. А толку-то в сенцах толпиться, ежели жрать охота смертельно? Вздохами да трепотней не наешься. Мил плелся, подковыливая, следом, бормотал под нос нечто невнятное. Альфенок на его плече мирно спал, сунув в ротик крохотный большой пальчик и причмокивая. — Что у Яра с молоком? — спросил Рыся у даруна, не оборачиваясь. Мил фыркнул и непочтительно подпихнул притормозившего было шаманчика ладонью между лопаток. — Сухой, — он буквально впихнул Рысю на кухню и небрежно кивнул в сторону тянущейся вдоль стены лавки: — Садитесь, не болтайтесь, — велел сразу и Бэлу, и Рысе, — проход загораживаете. Пока парни усаживались, омежка аккуратно опустил младенчика в стоящую в углу, подальше от сквозняка, корзину. — Аши Ёла у соседей камака* вместе с его двумя дитями выкупил, — сообщил Рысе, серьезный мордашкой, укрывая ребенка одеяльцем. — Сменял на разное красное тряпье*. Плющ, ох, взбеленился, зато все шкурки сохранили и коз. — Мил выпрямился и потянулся за стоящими на подоконнике кружками. Юный дарун, позавчерашний раб, а теперь просватанный жених с голубой, шелковой лентой в тщательно выплетенной косе, двигался и рассуждал вполне как хозяин. Быстро освоился в новом роду, радел о добре, понимал — дающие молоко козы и ценная, годная в продажу меховая ветошь обремененным кучей малышни переселенцам куда полезнее, чем праздничные, нарядные бисерные рубахи. — Еще бы самого Плюща на что сменял, — добавил омежка весьма ехидно, обращаясь уже персонально к Бэлу, продолжая, похоже, некий с ним недавний разговор, — совсем бы было здорово… Грызущий хлебную горбушку Бэл нехорошо оскалился и, вскочив с лавки, наградил распустившего язычок дарунчика подзатыльником. — Цыть, дырка, разболтался, — пришикнул грозно. — Выпорю! А Мил не шарахнулся и не испугался, наоборот, придвинулся вплотную и обвил торс кипятящегося альфы руками. — И выпори, любимый, — мурлыкнул бархатно, запрокидывая лицо под поцелуй. — Выпори. Но попозже, лады? Лучше… Рыся, закусив до крови губу, с поллучины мрачно полюбовался на тонущую в очередном витке гона, напрочь позабывшую про него пару, положил недоеденный хлеб на скатерть и тихонько выскользнул из кухни. Лишний. Отя был прав. Зачем мешаться? Мешочек с травками для Яра не замечающий покатившихся по щекам слез, опустошенный душой шаманчик оставил на крыльце.