Найденка

/Чуть более четырех седьмиц спустя/ Обоз из восьми запряженных мощными конями-тяжеловозами крытых, скрипучих телег-фургонов и нескольких нахохленных всадников двигался по каменистой, довольно ухабистой дороге под мелким, противным дождем. Верховые, спасаясь от непогоды, кутались в якобы водонепроницаемые плащи и ругались сквозь выбивающие дробь зубы. Они промокли и продрогли, казалось, до костей. За последней подводой трусили на длинной, хитрой веревочной сцепке трясущие налитыми молоком сосцами козы, серые и бело-пятнистые, десятка полтора, и обремененная изрядным выменем рыжая корова с рыжим же, в мать, теленком. Козы монотонно помекивали, жалуясь на судьбу, корова с дочерью флегматично помалкивали. Животных периодически подгонял покусыванием за ляжки здоровенный мокрый пес, похожий статью и мастью на волка и такой же, как его дикая лесная родня, остроухий и зубастый. Бок о бок с кобелиной припрыгивала собачка помельче, повиливала свернутым колечком хвостом. С ее слипшейся сосульками под пузиком желтой шерстки капала вода. Козлят видно не было — сердобольные переселенцы определили их, слишком пока маленьких и не способных долго бегать, по повозкам, на радость детям. В возглавляющем обоз фургоне вдруг громко заплакал альфенок Яра и Бэл встрепенулся. Молодой альфа не слезал с коня с самого рассвета, мерное покачивание в седле его усыпляло. Вздохнув, он зябко передернул под плащом плечами. — Рыся, — окликнул едущего рядом спутника. — Может, привал, а? Жрать хочу и вымерз к шурам. Шаманчик уныло шмыгнул из-под низко надвинутого капюшона текущим носом. Какой смысл останавливать обоз, если справа река, а слева тянется голое, мокрое пожарище? Костра толком не разведешь, горячей каши не наваришь, даже чаю не вскипятишь. Лучше обождать с привалом — впереди, где-то в семи лучинах пути, темнел стеной лес. — До опушки доберемся, — осипло ответил беточка мужу. — Там и осядем уже, с ночевой. Дотерпишь, не оми. Третий всадник, отставший от супругов на полкорпуса и до этого мирно дремавший на спине своей серенькой, спокойной кобылки, перехватил почти выпущенные вожжи и гордо вскинулся. — А чо сразу оми? — вопросил он нежным омежьим голоском, разбуженный: — Оми, между прочим, молчат и не ноют! Чистую правду сказал. На редкость стойкий оми, ни голод его не брал, ни холод. Простуда тоже не брала, в отличие от Рыся с Бэлом не чихал и не кашлял. Юный дарун сглотнул подступившую тошноту, нервным движением пальцев убрал за ухо выбившуюся прядку напитанных дождем волос и вернул съехавший было назад капюшон обратно. — Кончай охорашиваться, краше тебя все равно на свете нема, — резко одернул омежку злящийся Бэл. — И проверь котелки, полные небось давно, расплещутся. Дарунчик натянул удила и отстал совсем. Похоже, обиделся. Верный всхрапнул, оборачиваясь на кобылку, и Бэл виновато похлопал коня по шее. — Да знаю, знаю, — пробормотал он. — Зря я на Мила нагавкал. Теперь прощения просить придется… Альфенок Яра в возке продолжал вопить, смеркалось, с закрытого плотными тучами предосеннего неба сыпало моросью. «И чего мне в родной деревне не сиделось? — подумалось альфе. — Сейчас бы наблюдал, как ужинать оми собирают на стол или при горне шуровал, ковал лемехи для вешней страды, селянам про запас…» Погрузившийся в воспоминания о легкомысленно брошенном домашнем уюте и хозяйстве, Бэл не заметил, как потихоньку уплыл в сон.

***

Разбудил кузнеца Рыся — весьма болезненно ткнул в бок рукояткой кнута. — Приехали, лес, — беточка смотрел из темноты вечера с непонятным выражением. Подводы притормаживали одна за другой, останавливались со скрипом. Из их недр, откинув кожаные пологи, выглядывали взрослые оми и дети с брыкающимися козлятами в охапках, ругался на кого-то, вроде, на камака Мошку, с седла Мир, громко мычала недоенная, замученная длинным переходом, оголодавшая корова Зорька, ей вторили хором козы. Опять орал альфенок Яра, во всю мощь своих здоровых легких: «уууааа, уууааа!», его поддержали самые младшие ребятишки, захныкали на разные голоса. Мелким детям под дождем было делать нечего, взрослые вполне могли справиться и без них. Бэл спешился, распаковал задок последнего возка и передал Яру с Рысем предусмотрительно заготовленные с прошлого привала дрова и щепу. Плющ, Мир и Рыся распрягли и стреножили лошадей и пустили их пастись. Мил достал припасы — копченое мясо и пшено, ловко, от кремня, запалил сложенные шаманчиком в ряд четыре костра, установил на них греться котелки с водой. Мошка доил корову, Жужик и трое омежат, братишек Бэла — коз. Старший сын Мошки, славный альфенок двенадцати весен отроду, с пылающим факелом и топориком наперевес, отправился исследовать опушку на предмет хвороста, и Бэл присоединился к мальчишке. Мало ли кто мог караулить в зарослях, нападет еще, как потом Мошке в глаза смотреть? Вдвоем они нарубили прилично веток, толстых и потоньше, и оттащили в лагерь. Разумеется, дерево было влажным, но если правильно разложить его вокруг костров, то подсохнет довольно быстро, а дров, чтобы сварить ужин на всех, нужно было много. «И когда уже этот проклятый дождь закончится? — озабоченно косился на небо Бэл, размахивая топором. — Почти сутки землю мочит… Как бы следующим вечером без топлива не остаться! Чем тогда семью кормить? Сырым пшеном?» — К утру распогодится, — Рыся подошел неслышно и с готовностью ответил, притянутый мужем вплотную, на объятие. Губы беточки пахли парным молоком и свежим тестом. До чего же здорово было ни от кого не таиться и открыто упиваться любимым, его вкусом и стоном прямо в рот, его ладонями, требовательно сжавшими руки через плащ чуть выше локтей! Для такого счастья стоило бросить деревню и мерзнуть под дождем в седле. — Мое сердце, — прошептал шаманчик, прерывая грозящий затянуться поцелуй и отстраняясь. — Весь мой, целиком. Пойдем уже, — предложил он с придыханием, — каша готова, Мил зовет. Наевшись от пуза горячего зернистого варева со шкварками и жареным луком, супруги уползли в свой, отгороженный натянутым на веревочке одеялом уголок второго из возков Мира миловаться, насколько хватит остатка сил, и спать. Места тут было мало, но теснота влюбленную троицу совершенно не смущала — зато вместе и никакая сволочь не набежит с кольем, вопя: «грех!», «шуры!» Свободные.