Прекратившие выкручивать его конечности, щупальца обвились вокруг него новой, мягкой хваткой, боясь сделать лишнее движение. Тело примарха уже во всю боролось с кошмарными ранами, которые нанесла ему тварь, сжигая остатки энергоресурсов организма, но воля была крепка и он даже не подавал виду, как ему больно на самом деле. Он не мог позволить себе погибнуть сейчас. Сейчас, когда он был так близок к цели...
Иша... Я уже близко... — мысленно произнес он и в ответ ощутил фантомный порыв весеннего ветра на своём лице. Такой освежающий, такой мягкий, наполненный запахом цветов и молодой травы и березового сока, он был словно хинин для больного лихорадкой. Под толщей своего доспеха он ощутил легкое, невесомое словно крыло мотылька, прикосновение, от которого по телу разлилось непривычное покалывающее тепло, а боль и тяжесть от внутренней травмы и кровотечения отступили.
Поддавшись собственным фантомным ощущениям, Лоргар даже не заметил, как гельминтообразный страж донес его до самого нагромождения зацветших плит и воющих мертвецов. Меньше всего ему сейчас хотелось ступать на осклизлую поверхность этих бревен и камней внизу, где к нему уже тянулись сухие, гангренозные конечности и культи, от голода распахнулись заскорузлые пасти, а под толщей своеобразной скалы уже пульсировало что-то огромное, медленно выбираясь на поверхность.
+
Подними меня на самый верх+, — мысленно приказал Аврелиан и, вздрогнув всем телом, змееподобная тварь покорно поползла вверх по склону, держа его как можно дальше от поверхности. Быть может, когда-то это была могущественная сущность, верно служившая своему мерзкому господину, могущественный демон в вассалитете альфа-твари. Нечто, имеющее собственную волю, личность, амбиции и цели. Но теперь, после беспощадной схватки с полубогом, от былого величия осталась лишь горсть рефлексов, беспрекословная покорность и животный страх.
Гнус и роящиеся мухи носились вокруг, но никто не решался подлетать к ним ближе чем на сажень. Казалось, царство гнили не противилось продвижению примарха, что не могло не вселять серьезных опасений, но он слишком привык полагаться на свою веру, чтобы позволить страху вновь поселиться в его сердце. Сейчас он был уверен, что даже самому Нурглу сможет дать достойный отпор, пусть это была даже пустая бравада.
А в это время часть его самого удивлялась тому, как же он мог зайти так далеко...
— Прибыли... — с дрожью в голосе пролепетал страж и осторожно спустил примарха на прогнивший помост перед покосившейся, трухлявой дверью, вяло поскрипывающей на прогнивших петлях. — Если хочешь войти, — просто постучи, дедушка всегда рад гостям.
Но Уризен считал иначе и, собрав в кулак всю свою волю, а другой рукой зажимая рану на животе, пошатываясь и нетвердо стоя на ногах кое-как взял разбег и плечом обрушился на хлипкие доски, разлетевшиеся на щепы под его внушительной массой. Продолжая двигаться по инерции и почти ничего не видя в густом, вязком полумраке жилища Царя Гнили, переломал несколько предметов мебели, несколько раз проломал дощатый пол и, наконец, подскользнувшись на чем-то мягком, растянулся ничком на замшелом настиле.
— И тебе привет, Лоргар, — пророкотало что-то из темноты, когда примарх тихо выругался, поднимаясь сначала на четвереньки, а после и на ноги. С каждый вздохом, с каждым движением по телу разливалась волны острой, режущей боли, стрелами расходящейся от раны на животе. Лихорадка всё усиливалась, перехватив инициативу у серьезно ослабленной нервной системы и теперь его трясло, словно эпилептика. — Гнилушка, сторож мой, прав был. Достаточно было просто постучать.
Но примарху некогда было играть в это дурацкое притворство. Он чувствовал, что неотвратимо умирает от сцепивших всё внутри хворей и невиданных отрав и только сверхчеловеческий запас прочности и, быть может, благословение
иного божества не давало ему погибнуть прямо здесь. Пальцы немели, но непослушной рукою он всё-же поднял над собою крозиус, вставая в угрожающую стойку.
— Где Иша!? — взревел он и тяжелый, словно боевая баржа космодесанта, молот его воли обрушился на темноту впереди. Быть может, это просто его глаза больше не могли разглядеть ничего кроме клубящихся чумных испарений и пульсирующего роя мух. Пожалуй, это было и к лучшему. Видеть прародителя всех болезней, уродств и скверны ему категорически не хотелось.
— Что? — заклокотала тьма. — Ты угрожаешь больному, немощному старику, неспособному даже самостоятельно подтереться?
Во всей этой кряхтящей сиплой тираде звучала какая-то неуловимая фальшь, от которого сводило зубы и била оскомина. Где-то там в глубине своей уродливой лачуги доисторическое, невероятно могущественное божество готовилось нанести свой роковой удар, когда примарх совсем ослабеет.
— Отв... — заревел было Лоргар, но кровь, видимо хлынувшая в изувеченные легкие, наполнила его рот и полилась внутрь шлема.
+
Отвечай, гнилой ублюдок!+ — прогремел еще один удар. На этот раз Аврелиан психосиловым ударом создал ударную волну такой силы, что оставшаяся мебель разлетелась в щепы, и без того перекошенные стены прохудились и просели, кровля полетела в разные стороны, — лачуга буквально взорвалась изнутри. Всё вкруг покрылось сантиметровым слоем инея, а сам примарх заискрил золотым сиянием, словно крохотная звезда.
— Ах вот как ты заговорил теперь, на грани погибели... Даже такое совершенное творение Анафемы как ты боится умереть. Ярость... Последнее что вам, одухотворенным, остается в ваш смертный час. Ярость и неминуемая смерть, либо же невиданное торжество жизни над смертью, перерождение, которое я так щедро даю каждому, кто обращает ко мне свои мольбы в последний срок.
— Сейчас ты ранен, и ранен смертельно. Тебе дарованы мои самые сочные дары, но покуда ты отвергаешь их, — они губительны для тебя. Я знаю, что ты пришел ко мне за истиной. Но она уже в тебе. Стоит лишь принять её. И ты можешь быть со своею богинею сколько заблагорассудится.
+
Хватит болтать! Говори где Иша!+
Теперь приказ разносится не громовым раскатом, направленным во все стороны, а коронарным разрядом, туго хлестнувшим то место, где предположительно скрывался Нургл и испепелив целый сонм мух и летучих паразитов. Плесневые, замшелые доски на миг озарились золотым сиянием, а в дальнем углу инеем выпал пар, поднимавшийся с ржавого котла с зеленюшным варевом.
Странная пелена отупения заволакивала разум Лоргара и он чувствовал, что постепенно теряет сознание, но адреналин, ярость и упорство заставляли держаться. Он понимал, что делает совершенно не то, что должен сейчас делать для того, чтобы найти и спасти божество из плена. Но отравленный разум и разорванное изнутри тело превратились в один огромный ком боли, почти лишавший его рассудка. Сейчас он очень хорошо понимал Ангрона, грубо разрушавшего всё, что попадалось на пути с яростью берсерка.
— Совсем никакого уважения к старшим! Хам! — возмутилась осипшим басом темнота, хотя теперь, когда сорвало крышу, из неё проглядывались громадные фурункулы, нарывы и язвы. Божество Хаоса просто тянуло время, давая возможность болезням и ядам в полной мере пропитать примаршью кровь и сделать всю грязную работу за него. — Не представляю, зачем тебе она. Тебе мало тех истин, которые мы дали тебе, Лоргар? Тебе мало того, что мы сделали тебя своим пророком? Что же, тогда иди и смотри, какое жалкое зрелище являют эти твои "другие" боги.
Мановение клубящихся миазмов указало на неприметный, закрытый дощатой дверью вход в пристройку. Поле зрение примарха сузилось до десятков градусов и теперь он словно зашоренная лошадь видел лишь то что впереди.
Могучий удар кованного сапога и хлипкая дверь разлетелась в щепы, а за нею настоящая кунсткамера разнообразных уродств, нечистот и премерзостей. Вот, словно грибы на ниточке сушатся отпавшие уши и носы сифилитиков, там ящик струпьев и заскорузлых лишаёв, вдоль дальней стены на гвоздиках висят полусгнившие, раздувшиеся младенцы-уроды с атрофированными, непропорционально огромными или лишними конечностями, головами. Вон стеклянные банки консервированной блевотины, трупного яда, разноцветного гноя и испражнений. Корзинка с побитыми грибком ногтями. Мешочки перхоти и отшелушившейся кожи, вшей, блох, клещей и клопов, целое ведро высушенных глистов и ленточных червей, кадка с мариноваными бородавками и папилломами. Раковые метастазы, словно грозди винограда свисали с потолка, где сушились вместе со вздутыми, воспаленными аппендиксами, полуразложившимися внутренностями и выдубленными кожами людей и ксеносов.
И посреди всего этого безумия, полускрытая под грудой какого-то биологического мусора и безобразия, на плесневом полу стояла покореженная, окисленная клетка, из которой лился мягкий, приглушенный свет.
+
Иша!+ — воскликнул примарх и мерцание вторило ему яркой вспышкой.
— Уризен! Ты пришел! Я всегда верила в тебя! — раздался неземной, невыразимо прекрасный и звонкий голос, от которого горькая пелена отравленных испарений вздрогнула, словно от боли.
+
Это я верил в тебя...+ — мысленно шепнул примарх и по восходящей обрушил Иллюминарум на ржавую крышку прогнившей клетки. Психосиловой удар прогремел как тысяча громов когда сияние чистой воли и мощь силового поля сокрушили демоническое железо и то визгом отчаянья и боли разбилось, словно фарфор. Прутья решетки разлетелись в разные стороны, а ударная волна смела придавивший клетку грязный хлам.
И, будто кто-то в лунную ночь сорвал с окна тяжелые шторы, комнату залил мягкий серебристый свет, смывающий всю грязь, уродство, гниль и разложение, сковавшие это мерзостное царство. Но от чего-то ясный светоч никак не мог подняться, скрутившись на полу клетки эмбрионом, словно труп в сгоревшем доме.
Серебряный свет льется из глаз, рта, ушей, стекает по лицу вниз и капает на пол, где словно кровь собирается в небольшую лужицу. В ней тонет каскад рыжих, словно пламень волос, а лучистые, почти белые в своей небесной голубизне глаза налиты кровью и закатываются под самый лоб. Скрюченные в агонии белоснежные тонкие пальцы сжимают то место, где когда-то был живот а теперь густое темное месиво, из которого обильно вытекает светящаяся жидкость, омывая пальцы.
Лоргар вдруг понял, что эта рана, — точная копия травмы, оставленной Гнилушкою у него на животе. Эмпатия... Дар эмпатии у эльдар корнями своими уходил к самой Ише, которая отвечала не только за жизнь и плодородие, но и за сострадание, добросердечие, заботу и чистоту. И сейчас богиня разделила с примархом его боль и его раны, ценою собственных страданий продлевая его жизнь.
Слёзы наворачивались Аврелиану на глаза. Упав на колени и безмолвно, одними губами повторяя имя своей богини, он бережно, трепетно поднял её хрупкое обнаженное тело, кажущееся тряпичной игрушкой в его могучих ручищах, и, будто пытаясь укрыть от всего мира, прижал к своему нагруднику. Окровавленные белые ручки обвились вокруг горже и светящиеся серебром прозрачные глаза, на секунду сфокусировавшись, всмотрелись в багровые визоры изъеденного коррозией шлема.
Как же она прекрасна... Во мрачной вселенной, где царит бесконечная, безобразная война, где жестокость — сила, а беспощадность — добродетель, вселенной грубых людей с оружием в руках и ненавистью в сердце, мире чужих низменных амбиций, на алтаре которых приносят в жертву целые миры, красота, доброта и нежность становятся редчайшим сокровищем, которое стоит дороже всех мыслимых богатств.
— Спаси нас... — прошептали побелевшие до серого оттенка губы, с которых капал жидкий свет и голова богини запрокинулась назад, когда та потеряла сознание.
Мир потемнел перед глазами примарха. Подхватив Ишу одной рукой, второй он с яростью, от которой содрогнулась вся гора под ногами, разгромил ближайшую стену, заставляя бревна разлетаться словно подкалиберные снаряды. Сжигая последние резервы, могучим волевым приказом он подозвал к себе подчиненного стража и, притянув того за тентакли, запрыгнул ему на загривок с криком:
+
Уноси нас отсюда!+
И вот, когда казалось, что весь этот кошмар, наконец, вот-вот закончится отчаянным побегом, из-за спины раздался злобный, клокочущий смех.
Вы не уйдете отсюда! Вы никогда не покинете моего сада! Отсюда нет выхода! И когда трупные черви прогрызут в вас целые гроты, покрытые сочащейся гнилью вы сами приползете ко мне, умоляя пощадить и прекратить ваши безобразные страдания!
Между ног у Лоргара, словно пришпоренная лошадь, Гнилушка рывком устремился вперед, улепетывая прочь от господина, которого он невольно предал, а самого примарха в конце концов одолела болезненная, едкая истома и он провалился в небытие вслед за своей богиней.
***
Его звали Язв и его внешность полностью соответствовала имени. Его кишки и внутренности давно уже волочились по полу вслед за ним, оставляя зловонный след из испражнений, нечистот, клейкой слизи и извивающихся глистов. Изрытая червями и болезнями кожа походила на рваный мешок, в котором кое-как удерживались мышцы, кости и бессчетные паразиты. Кое где она отслаивалась огромными струпьями и отпадала вместе с мясом, а на её месте прорастали уродливые грибницы, дышащие спорами, или вили гнезда бесформенные, полуживые зверьки.
Крепко стоя на своих гангренозных ногах, сейчас он задорно размахивал плетью из плесневых сухожилий, сгоняя в кучу непослушных, покрученных тяжкими недугами рабов, обреченно следующих его хриплым приказам. Хлесткие удары уже давно не отдавались болью в их сгнивших нервных окончаниях и раскисшем мозгу, но всё же где-то глубоко на уровне рефлексов они боялись плети, потому что были слабы и трусливы, потому что привыкли сдаваться и не умели иначе.
Царство дедушки вновь расширялось, непомерно разрасталось, как перезревший фурункул, грозящий вот-вот выплеснуть свой зловонный гной. Галактику ждали невиданные перемены, а для этого котлам Нургла нужно было топливо. Живое топливо, готовое принять и выносить невиданные заразы и хвори, а после отдать этот сладкий, нездоровый нектар этой омерзительно здоровой и стерильной галактике.
А эти изувеченные души, сдавшиеся собственным болезням на радость дедушки были идеальными кандидатами на эту роль. Такие слабые, такие безвольные, такие отчаявшиеся, они были рады принять нового бога и все его дары в свои испуганные сердца, присягнуть ему на верность, лишь бы избежать смерти... За это дедушка наградил их чем-то большим, нежели простое бессмертие. Он наградил их даром противоестественной жизни в вечном гниении, возрождения в увядании.
Язв снова размахнулся плетью и хлестнул ею пару человеческих душ. Одна из них упала, приподнялась на четвереньки, оставив в мульче часть своей отслаивающейся кожи, её тело пробила крупная дрожь. Дары Нургла прорастали внутри неё и всю дорогу она поливала окружающих рвотой и кровавым поносом, а теперь, её изувеченная духовная оболочка окончательно сдалась дедушке. Изо всех дыр в её теле, а черви успели проделать их немало, полился гной, фекалии и лимфа. Из выпученного заднего прохода толчками начали вылазить кишки, а вслед за ними и ошметки внутренностей, тело будто раздиралось изнутри чем-то гадким, мерзким и извращенным.
Что-то билось изнутри, завоевывало себе жизненное пространство и несчастная душа всеми силами старалась вытолкнуть это из себя, еще больше разрушая собственное тело. И вот, нечто грязно-зеленое, бесформенное и уродливое показалось из анального отверстия, как младенец, выходящий из лона матери. Сначала голова, потом покрученное, рахитичное тельце и вот прямо в лужу гноя и испражнений упал новорожденный нурглик (1), кувекая и брыкаясь, словно детеныш живого существа. Так на свет рождался нерожденный.
Но унылая процессия полуживых мертвецов продолжалась. Они медленно приближались к Котельной, энергетическому сердцу всего Царства Разложения. Месту, где творения дедушки разрастались до гигантских масштабов, перегонялись и дистилировались, прежде чем отправиться в мир смертных. Месту, которое питало энергией жизни весь сад и куда со всей вселенной сгоняли порабощенные души, дабы их страх вдыхал новые силы в противоестественные механизмы и архисложные машины, превращающие души в чистую энергию разрушения.
Но вдруг из-за деревьев, бесшумно словно тень, на огромной скорости вылетело размытое пятно, которое было трудно уловить даже взглядом. Черная молния промчалась над толпою рабов и дюжина попадала разрубленная на части или обезглавленная. Несколько погонщиков разделило их судьбу, лопнув фонтанами гнили и нечистот, когда тень накрыла их.
Всё происходило быстрее, чем Язв мог себе даже представить. Стремительно растворяясь в лесу и вновь возникая будто из ниоткуда тень несколькими хирургически точными налётами истребила почти всех рабов и погонщиков, оставляя его одного и вдруг, заложив умопомрачительный вираж, остановилась прямо перед ним.
Пятиметровый полутемный мираж, застывший перед его единственным глазом медленно начал обретать форму, будто кто-то понемногу наводил резкость. Он поднял было свою плеть, чтобы ударить то, что проступало из этого мерцающего поля, но свистящий металл, появившийся из ниоткуда, отсек ему обе руки в мгновение ока.
— Говори, как проникнуть в Котельную, урод? — заявил резкий голос за его спиной и от присутствия этого существа ему стало откровенно не по себе. Нечто ранее невиданное сейчас прижимало к его гниющей плоти свой клинок. Что-то, что он не мог ощутить своим внутренним зрением и даже не мог назвать по-настоящему живым. Это что-то нарушало все законы мироздания, было будто дырой в Варпе, в которую медленно затягивало его демоническую сущность.
— Кто ты? — прохрипел погонщик, видя как его руки продолжают извиваться в грязи под ногами и пытаются уползти подальше от того, кто стоял у него за спиной. — В тебе нет души. Что ты такое?
— Тебе лучше отвечать на мой вопрос, если ты не хочешь узнать, как ужасен ответ на твой вопрос... — прошептал неизвестный и клинок оставил глубокую борозду на шее Язва. Впервые за целую вечность, он почувствовал настоящую, неподдельную боль, от которой перед глазом заплясали круги. Эта... тварь позади была чем-то большим, чем демон или даже пария. Она питалась его болью, как сам он питался отчаяньем смертных.
— Лишь истинный слуга дедушки может попасть туда и никто из смертных не может выйти оттуда, не став топливом для бездонных котлов адского варева...
— Тогда ты отведешь меня туда, кусок дерьма.
***
Солитэ вступила в мрачный чертог Котельной. Её гибкое, изящное тело легко лавировало меж летящих во все стороны ядовитых брызг, кишащих под ногами нургликов, в ужасе разбегавшихся от
бездушной.
Расчлененный и изрубленный Язва валялся у самого входа, подпирая собою хлипкую, прогнившую дверь. Неровные ряды замысловатых, полуживых механизмов, представляющих собою переплетения исполинских кишок, вен, всевозможных пульсирующих патрубков и мышечных мешков-насосов. Где-то в вышине кипели чаны с едким варевом, под ногами пульсировала извращенная машинерия, а вокруг витал жуткий смрад переваренных, сломленных душ.
Их духовная плоть, растворенная в слезах, страхе, отчаяньи и боли варилась в громадных котлах, перекачивалась по трубам-кишкам и медленно перерабатывалась в чистую энергию, питая царство несмерти, но и нежизни. Это была своеобразная пищеварительная система Сада Разложения и она нынче питала тот невидимый барьер, которым дедушка хотел запереть их здесь. Но он недооценил изобретательность и осведомленность Солитэ.
Она подобрала смертельно раненых примарха и эльдарское божество с трупа какого-то безобразного червя, утыканного жалами чумных трутней (2) и изрытого огнем автопушек заразных дронов (3). С огромнейшими усилиями затянув их на свой "Веном" (4), а в примархе было пудов двадцать без малого, арлекин попыталась открыть портал в Паутину, но луч пространственного модулятора бесполезно утонул в тумане едкого эзотерического поля, пронизывающего всё вокруг. Но для поддержания поля такой мощности и такого объема нужны были громадные энергозатраты, а царство Нургла только начинало набирать силу после очередного застоя.
А значит тут, в котельной, Солитэ сможет открыть себе путь в родную Паутину.
Два ведьминых клинка отблескивали в её ловких, жилистых руках и несколько неосторожных чумоносцев вмиг расстались со своими жизнями, попытавшись встать у неё на пути, пока она шагала через безумную машинерию. Можно было потратить часы, а возможно месяцы и дни, разрушая все эти пропитанные гнилостным ихором механизмы, но это не дало бы ровным счетом ничего — Котельная была столь огромной что даже рота астартес с громовыми молотами и мельтапушками потратила бы уйму времени, чтобы разрушить здесь всё.
Но как и у любого другого живого организма, а в царстве дедушки всё обретало свою противоестественную жизнь, Котельная имела своё слабое место, некий логический центр всего этого безобразия, некий аналог сердца, один удар в которое должен был погубить всё живое существо. Так подсказывал ей инстинкт и так учили их теневидцы, которым мудрость досталась из самого царства мертвых.
Рассуждения арлекина прервал чавкающий грохот, больше похожий на отрыжку. Тяжелый, булькающий взрыв потряс то место где она только что стояла, а сама арлекин уже мчалась на звук по лабиринту труб, биомашин и дьявольских устройств. Впереди ревело что-то громадное, гулко топающее по земляному полу. Не иначе как Хранитель Котлов (5). А где самая большая тварь, там и самый важный механизм.
Еще пара выстрелов пролетела мимо Солитэ, пока она изучала своего противника. Он стоял в центре круга, закрывая собою какой-то грязно-зеленый кристалл, уходящий куда-то в потолок и теряющийся в безвидной вышине и прицельно стрелял по её стремительному силуэту. Живая груда гниющей плоти, оплывшая, словно сгоревшая свеча. Лапы, подобные стволам вековых деревьев, сжимают огромный заржавленный клинок. Третья рука, из которой торчат уродливые мясистые патрубки, стреляет сгустками какой-то высокоэнергетической гнили, взрывающейся словно фугасы.
Вступать с такой в рукопашную было бессмысленно. Ведьмины клинки были страшны как металлу так и плоти, но у арлекина элементарно не было бы возможности нанести сколь угодно смертельный удар, особенно зная завидную неубиваемость и проворство демонов Нургла, столь неповоротливых и мягкотелых с виду.
А потому единственным оружием была хитрость и обман, в которых ей не было равных. Делая несколько кругов по живой машинерии и изрубив по пути с десяток чумносцев и прочих слуг разлагающегося бога, она разбрасывала по полу голокристалльные проекторы голограмм, купленные в Коммораге за живую сестру безмолвия. Те время от времени изображали её в полный профиль пробегающую между машин и создавали иллюзию множества врагов.
Это только раззадорило Хранителя Котлов и он принялся палить во все стороны, крича что-то неразборчивое и плюясь желчью. Демон не мог отличить иллюзию от истины, ведь у Солитэ нет души, а потому был вынужден полагаться лишь на зрение и удачу. Несколько дымовых шашек, брошенных в центр открытого пространства лишили его и этого преимущества, потому что тепловое излучение арлекина полностью скрадывалось древней магией и сложными технологиями.
И после всех этих ухищрений, сердце Котельной было у неё в руках. Отдав приказ иллюзиям она заставила их одновременно броситься к демону, почти ослепшему в густых клубах дыма и бросилась вслед за ними, выхватывая из подсумка пару термоядерных гранат, которых должно было хватить для разрушения кристалла.
Десяток мощных прыжков и кувырков в полутьме завесы и вот она уже возле самого демона, от смрада которого начинает плавиться черный костюм одиночества (6), но гранаты уже пульсируют от ярости звездного вещества внутри, грозящего вырваться наружу. Бросок и силы адгезии припечатывают заряды к осклизлому едко-желтому стволу. Вихрь адреналина в голове и ноги уже уносят её прочь от ярости крохотных сверхновых, что вот-вот расцветут в сердце мрачного царства.
Вспышка за спиной. Взрыв огромной силы. На сто метров вокруг центра зала всё превратилось в пар или пышущее жаром стекло, стекающее струйками в кратер. Но она уже слишком далеко. Её уже не догнать. Одинокая тень уносится вдаль, пока энергоконтуры гниющего бога обрушиваются внутрь самих себя, а отравленный воздух будто расслабляется вместе с рассеивающимся полем.
Даже тут, в подпространстве Эмпиреев слышно вопль отчаянья и гнева, исторгнутый из глотки дедушки.
Вырвавшись из разрушенной Котельной арлекин ныряет под густые щиты ночи, окутывающие "Веном", запрыгивает за руль машины и вдавливает педаль газа. Несколько нажатий и луч серого света ударяет из-под корпуса мистическим копьем и беспорядочные чертоги Варпа расступаются, открывая портал в Паутину и укутанная миражами и ночью машина ныряет в сумеречную обитель.
