Дочери севера

      Утро обмакнуло мир в белое — Арья дремала у нелепого кривоватого мутного окошка, предварительно вычистив кинжал и переложив котомку: еду на дно, все, что может понадобиться в пути, наверх. Они приближались к Перешейку. Жалкие остатки кролика и солонина им не понадобятся до следующего привала — а он будет не раньше, чем они минуют Ров Кейлин. Если минуют. Будь она одна, Арья бы не думала дважды и ушла правее, в сторону Сероводья: полузамёрзшие илистые речушки и серая хмарь болот настораживали ее меньше, чем те отбросы, что затаились в крепости, отделявшей Север от Юга. После того, как Джон сокрушил Болтонов, один Неведомый знал, чьи недобитки прятались от холодов в полуразрушенных башнях. Одна она могла бы воспользоваться мужской личиной — прирезать одного из наверняка выставленных у ворот часовых, забрать его лицо и проехать насквозь. Но она была не одна. Вот он, ее камень на шее, едва слышно сопит на скамье под почти сползшей на грязный пол попоной.       Обернув полузасохшие лепешки в тряпицу, Арья хмыкнула, вспомнив, как септа Мордейн заставила ее переложить сундуки перед отъездом на Юг. Арья редко забывала обиды, а уж язвительное септино: «Вот Санса понимает, как аккуратно свернуть платья. Ей будет совестно за вас, юная леди, когда вы явитесь на трапезу к королеве в мятом, никуда не годном тряпье!» долго жгло память — даже когда лица матери и отца перестали являться во сне. Арья зло тогда возразила, что ей и дела нет, за что будет стыдно сестре, и что подумает королева. И что вообще их еще никуда не звали, а если и позовут, то ей, Арье, незачем облачаться в парадное и очаровывать мерзких блондинистых принцев. На последние слова септа не ответила, а лишь вытряхнула ее барахло из сундука на пол так, что солома прилипла к бархату выходных одежек, и ей пришлось не только перекладывать всю эту ерунду, но и чистить платья.       Арья помнила каждое мгновение того вечера, словно это было вчера — как узкое окно спальни медленно окрашивалось алым, словно весь север плакал кровавыми слезами об их отбытии. Закат был невыносимо ярким, но и он прошел, свернулся сизым клубком и укатился за лес, а Арья все сидела в тонущей в сумерках комнате и лениво перебирала вещи. Единственное ценное еще не было вручено — Джон с подарком навестил ее позже, когда служанки принесли свечи и разожгли очаг. Тогда ей еще нужны были помощники для таких глупостей. Санса, похоже, до сих пор рассчитывала на кого угодно, кроме себя. Человек, чтобы раздувать огонь, другой для готовки, третий для охраны… И еще кто-то для грязной работы: добычи лунного чая, перерезания глоток, спасения любовников…       Арья нахмурилась и глянула в окно: на фоне серой, с черными подтеками старого льда изгороди порхали пушистые, похожие на гусиные перья, снежинки. Ехать будет труднее, но чем больше рябит метель, тем незаметнее будут два всадника на пустынном Тракте. Арья отложила котомку, беззвучно встала и вышла — нужно было проверить лошадей и задать им корму перед дорогой.       Во дворе было тихо, как под толстой периной: все звуки тонули в девственно-белом, на глазах распушающемся покрывале. Лошади, заслышав шаги, зафыркали, переминаясь по задубевшей от мороза соломе. Арья сыпанула в полусгнившую кормушку зерна из мешка, что взяла из конюшен Винтерфелла, и проверила, есть ли в длинной, выдолбленной из куска железного дерева поилке вода — растопленный ею вчера снег. Она думала взять лошадей на ночь в дом, но низкая комнатушка была слишком мала для четырех коней и двух людей. Потом, Арья почему-то была странно уверена, что волки, обитающие в округе, никого из них не тронут. Во сне она слышала Нимерию — была Нимерией. Волчица шла по следу со своей стаей, не приближаясь, но и не отставая. На пути семья наткнулась на оленей: самку и двух самцов-подростков, уже полинявших, с клочковатыми пуками торчащего по бокам подшерстка, сменивших детские пятна на серо-коричневую толстую шубку. Недостаточно толстую, чтобы защитить от клыков лютоволка. Ним насытилась и накормила братьев и сестер. Свежевыпавший снег окрасился алым — Арья видела дымящиеся черные пятна на белом и, просыпаясь, знала, что на самом деле они краснее знамени Ланнистеров. Кровь на морозе не потеряет цвет, застынет и уйдет в землю, новый снег засыплет ее до весны, пока не проснутся муравьи и не вычистят путь для новой травы. Если весна настанет хотя бы для кого-то.       Ожог на ладони все еще саднил. Арья с удовольствием загребла пальцами пригоршню холодных «перьев» и сжала так, что вода закапала на причудливо изрытую мёрзлыми следами копыт глинистую дорожку. Скоро пора уже будить Сансу. Лишь бы обошлось без утренней рвоты: сестре надо было поберечь силы, а впихивать в нее еду Арье не хотелось. Скакать придется долго — надо, чтобы хоть в седле держалась и хоть что-то соображала. Сегодня Арье не до увещеваний. Если Санса начнет канючить или шуметь, то обе они могут попасться…       Арья дождалась, пока превратившийся в ледышку снег в ладони растаял, зачерпнула чистого из похожего на штормовую волну сугроба под окном, умылась — так что остатки дремы стекли водой по горящему на морозе лицу — и пошла внутрь. Она любила утренние часы: еще с долгого лета в Винтерфелле, когда можно было выскользнуть незаметно во двор и пробежаться по замку незамеченной, сунуть нос на кухню, стащить пару пирожных, спрятаться от нудной септы на конюшне или в кузнице у Миккена. Она не изменила своим привычкам и в Браавосе: в Черно-Белом доме время словно замирало, но Арья и слепой чувствовала рассвет, а уж когда ей поручили продавать устриц… Ленивые морские восходы, шум просыпающегося города, терпкие запахи свежего улова и пекущегося хлеба… Арья ни о чем не жалела: ее прошлое было с ней всегда — как Игла, как заслуженный Мизинцев кинжал, приятно холодило кожу даже через зимнюю одежду, придавало ее шагам недостающую тяжесть, а рукам — умение и уверенность. Ошибки нужны, чтобы учиться — и не повторять их.       От скрипа кривой двери Санса проснулась и уставилась на Арью утомленными глазами, похожими на бледные луны, окольцованные черными кругами. То ли полночи прорыдала, то ли вовсе не спала. Арья сердито отвернулась — сестра не младенец, чтобы ее убаюкивать. Если ей нет дела до себя, то хоть песьего отпрыска бы пожалела. Впрочем, возможно, она только и ждет лунного чая — чтобы выспаться после. Арья отогнала от себя надоедавшее ей с ночи сомнение, о том, что Санса не готова. Ни к чему, собственно. Ну, готова, не готова, а вставать придется. Зима уже тут, и им пора в путь.       Санса словно услыхала ее мысли и, тяжело поднявшись с лавки, выгнулась как кошка и сдернула с веревки свое дорожное мужское платье. Арья мельком наблюдала за сестрой: та стала совсем женщиной. То ли нескончаемые женихи и браки заставили ее повзрослеть раньше времени, то ли беременность уже сказывалась — округлостью и ладностью Санса больше походила на их мать, чем на томную девицу, тонкую как тростинка, готовая переломиться пополам от любого порыва ветра, какой запомнила ее Арья в Королевской Гавани. Даже осенние волосы стали гуще и ярче и словно светились в полутемной лачуге.       Сестра морщилась, завязывая бриджи, и прикусывала губу, наклоняясь и натягивая сапоги. Арья почувствовала странную смесь сожаления и облегчения от того, что ей никогда не понадобится проживать подобное. Она не самка — она охотник, ползун и убийца, это ее роль в этой стае, ее судьба и ее цель. Нимерию никто не смеет покрыть — равных ей по свирепости и росту нет во всем Вестеросе. Арье хотелось верить, что частица волчицы все еще живет и в ней. Не просто же так они чувствуют друг друга за многие мили. С той встречи в лесу связь, что, казалось бы, должна была прерваться — Ним выбрала свой путь и отказалась следовать за ней — стала сильнее, прочнее и постояннее.       Почти каждую ночь Арья, неузнанная, бегала по замерзшим лесам, охотилась, вела братьев в атаку, брала след и следовала ему. Она была почти уверена, что Ним знает о ее присутствии и не особо возражает. По силе, двужильности и жесткости они почти сравнялись: девочка и ее волчица, и Ним вел вперед тот же инстинкт, что позволил Арье выжить. Не было надобности уступать друг другу место: по ночам они сливались в одно существо и обе знали, что жизнь — это и есть суть. Пережить один день, набить брюхо, тихо двигаться выбранным путем, пока жертва не будет внутри западни, в воображаемой безопасности, не зная, что она уже поймана, и время ее сочтено. Нанести удар было лишь вопросом изящества броска. Страх ранил сильнее ножа — но целью Арьи был не страх, а отобранная жизнь. Заметит ли олень клыки у горла — не имело значения.       Она вновь пожалела, что мало наблюдала за сестрой в Винтерфелле. Проведи она день у ее плеча, сомнений по поводу беременности не возникло бы. А дальше: лунный чай, небрежно вылитый в чашу с вином — она бы и не заметила. Одним лунным кровотечением больше, одним меньше… Арью не волновало, что бы подумал мейстер, попроси она у него нужное снадобье. Сама она еще не созрела — и полагала, что это никогда не наступит. Отвары ли и напитки Черно-Белого дома были тому виной или что-то было в ней не то от рождения, Арья не знала, но не жалела и не желала иной судьбы. Зима пришла — им нужны воины, а не младенцы. Даже такие никудышные как Санса. На худой конец, та может подсобить мейстеру или кухарке — валар дохаэрис. Этот щенок откроет глаза в долгую ночь, а сейчас они, сами того не зная, провожают последний закат. Нужно ли ему вообще рождаться? Слишком жестокая шутка, даже для сына Пса. Впрочем, папаша, и тот всегда был слабаком.       Арья скривилась, заметив, как изучает себя Санса перед отражением в начищенном ей же самой кинжале, воткнутом в трухлявую лавку. Нашла себе зеркало! Пока заметно не было — но станет. При мысли о габаритах Пса и предполагаемых размерах младенца Арью затошнило. Лишь Многоликий знает, сможет ли сестра разродиться. Она смутно помнила день кровавого ложа матери, когда появился на свет Рикон: в голове всплывал лишь летний мягкий свет в узких окнах Винтерфелла, надсадное тепло за спиной от прогретой подземными источниками стены родительской спальни, стук деревянных мечей старших мальчиков во дворе, да испуганные взгляды Брана, шнырявшего туда-сюда за отцом, беспокойно меряющим шагами коридор. Санса с септой ушли вознести молитвы Матери. К вечеру отец взял ее и Брана в богорощу, и все трое сидели в молчании под сердце-древом, боясь вернуться в замок, пока мейстер Лювин — посеревший, с усталой, но едва заметной одобрительной улыбкой — не пришел поздравить лорда Старка с новорожденным сыном.       Арья страшилась зайти в спальню к матери, даже когда ей это разрешили: в ушах стояли немыслимые, жалкие, какие-то звериные крики и хрипы, и ей совершенно не хотелось представлять, что именно произошло в тот длинный жаркий день с Кейтилин Старк. Когда отец чуть ли не силой пихнул ее к двери, Арья почти зажмурилась, ожидая увидеть что-то бесформенное и страшное, но в родительской кровати ее ждала лишь мать: бледная и осунувшаяся, но с непривычным влажным блеском в синих глазах и с чуть попискивающим красным младенцем на руках. Объятья, тихий голос — это все было знакомое, любимое, но Арья до сих пор помнила, как покоробило ее от резкого и терпкого запаха пота в комнате: так пахло в конюшне, когда туда приводили загнанную лошадь. Поэтому, когда позже Санса мурлыкала о счастье деторождения, Арье приходил на ум тот тяжелый дух и изорванная в клочья тряпица, перекинутая через столбик родительской кровати — по-видимому, за нее цеплялась тонущая в родовых муках мать. Пусть Санса забирает все эти прелести — это не для Арьи.       Судя по всему, мечты о материнстве себя не оправдали — что-то сестрица не очень радовалась. Вот, все кусает себе губы: то ли тошноту пытается сдержать, то ли все это таинство вынашивания младенца не так безболезненно, как твердила им покойная септа. Бастарды живучи, это всем известно, но иной раз для матери роды становятся слишком высокой платой за пару ночей тайных обжиманий. Арья почти уверена была, что оно того не стоило, а уж если подумать о Сансе, вешающейся на шею (высоко прыгать пришлось бы) Сандору Клигану, ее невольно передергивало.       Она отогнала от себя гадкие образы, заткнула за пояс кинжал и легко толкнула мнущуюся у порога сестру в плечо. Санса укоризненно глянула на нее покрасневшими от недосыпа глазами, но возражать не стала, лишь вздохнула и вышла на улицу первой.       Снегопад усиливался с каждой пройденной милей, запасные лошади нервничали и дергали повод, сбивая с пути тех, что были под седлом. Арья безжалостно гнала на юг — надо было успеть обогнуть Перешеек до темноты, иначе они завязнут в болотистых неровностях Сероводья, и даже в светлых зимних сумерках есть риск оступиться и уйти под лед. Санса чуть отставала и изредка решалась откашляться глухо и сдавленно, но с момента начала их пути от хижины они не обменялись ни словом. Арья сердилась на себя, что дурно продумала план, злилась на сестру, что та — такая, какая есть, и то, что, к примеру, было бы очевидно тому же Псу, Сансе придется объяснять часами. В ней не было этой естественной настороженности хищника, свойственной людям, что хоть месяц провели на дорогах Вестероса. Даже после всей сумятицы ее побега из Винтерфелла, после пешего путешествия в лесах севера, Санса все еще пыталась сохранять полный достоинства и невозмутимости вид: пригибаясь к шее усталой кобылы, облепленная снегом, в непривычной и неудобной одежде она все еще играла в леди!       Арья сглатывала злые слова, что лезли на язык и гнала, гнала сквозь снегопад вперед, к Перешейку.       В сумерках впереди наконец замаячил нелепый силуэт пограничной крепости. Арья коротко кивнула сестре и спешилась, таща недовольных лошадей к ближайшему дереву. Шепотом бросила (слова уносило ветром назад, на север, в оставленный далеко позади Винтерфелл — возможно, Бран услышит):        — Дальше мы разделимся. Ты жди меня здесь.       Санса вскинула на нее испуганный взгляд, теребя мокрую косу, выглядывающую из-под капюшона.         — Долго ли ждать?         — Сколько понадобится, — разозлилась Арья. — Ну как я тебе сейчас могу сказать?       Санса кивнула, и Арья взбесилась еще больше: ну вот дитя, послушное, готовое к уроку. «Уроки кончились, началась жизнь!» — хотелось гаркнуть ей.        — Это зависит от… — решилась все-таки промямлить сестра.         — Зависит от того, есть ли в замке кто-нибудь, и выставили ли они часовых. Если нет, все будет проще — мы обогнем замок справа, уйдем в сторону Сероводья, а метель нас прикроет.         — А если да?         — Тогда придется соображать на ходу. — Санса вздрогнула, но задавать вопросы не стала.        — Ты только дождись меня и не делай глупостей. — Арья порылась в котомке, нашла узелок с сушеными грушами, кинула сестре. К ее чести, Санса умудрилась поймать заначку. — Не шуми и не выходи из-за деревьев. В такой снегопад видимость дурная, да и не полезут авось таращиться.       Арья проверила, надежно ли привязаны лошади, и двинулась к застывшей впереди преграде. Она не стряхивала снег: чем больше ее облепит, тем незаметнее она будет на Тракте. Дорогу замело, и никто тут не проезжал нынче: свежих следов не было, а последние так расплылись во время оттепели, что их можно легко было принять за отметины мамонтов. Арья, глубоко увязая в снегу, шагала из ямы в яму. Крепость не приближалась — Детская Башня, Пьяная, Серсея, Серсея, доберется ли она до нее когда-нибудь? — но кривая сосна в низине, за которой она спрятала Сансу, отступила и превратился в былинку. Нога попала на камень, дорога пошла в гору. Она почти дошла. Ворота были заперты, мост поднят, у покосившейся, с выпирающими булыжниками стены в конце лестницы наверху ежился одинокий силуэт. Часовой явно дремал, и он явно был один. Арья внимательно изучила слепые окна, проржавевший, в пушистой снежной шапке колокол в узкой нише. Успеет ли? Успеет. Кинжал стал частью ее руки — он холодил до сих пор саднящий ожог, как давнишняя сосулька, разве что не таял…       Брела обратно она уже натянув личину сонного неудачника. Топорная работа — она испачкалась, да и это лицо не прилегало так хорошо, как, к примеру, гнусная морда Фрея. В Близнецах она потратила на подготовку дни, а тут все случилось за какие-то полчаса. Тонкости ей ни к чему. Судя по тому, каких часовых они выставляли, внутри сидели отнюдь не приспешники Горы или джейме ланнистеры. Даже дозорные и кухонные служки Фреев не были так жалки.       Дремлющий на посту дозорный даже пикнуть не успел, когда лезвие — холоднее льда, жарче самого страстного поцелуя — рассекло гортань, навсегда погружая соню в молчание. Он, впрочем, и не пытался шуметь, а сдавленный его хрип пригасил летящий снег. Смерть во сне — мирная и милосердная смерть, это ей бесконечно твердили в Черно-Белом доме. Сама Арья себе такой кончины не желала, да и вряд ли она ее получит.       Милосердие — это не для нее. Промелькнула мысль вернуться к Сансе собой и лишь потом надеть чужую маску — это для Арьи было почти актом милосердия. Но в итоге она решила иначе: сестре нужна встряска, чтобы выйти из затянувшегося ночного кошмара.       Брюхата она или нет, а жить дальше придется. Арья предпочитала решать проблемы по мере их поступления. Доберутся обратно в Винтерфелл, там Санса сама решит насчет лунного чая, а не решит, тогда и надо будет думать. Пока же им надо пересечь узкий (а от снегопада непонятно, ставший шире или еще уже) Перешеек и проследовать дальше — и для этого вялая, ушедшая в себя Санса ей не годилась. Кроме того, мороз начинал драть кожу, а на холоде с каждым мигом лицо охранника деревенело все больше. Был риск его загубить, и тогда жертва была вовсе ненужной.       Арья пожала плечами: не то чтобы ей было дело, Многоликий примет любого, но нового часового неизвестно, когда пошлют, а время для них драгоценно. Так что к сестре она возвращалась в новом обличии, прикрыв плечи драным плащом покойника.       Собственный был надежно свернут в тугой узел и прилажен на поясе. Скрипя по свежему уже снегу, успевшему прикрыть следы, Арья решила, что и неплохо будет глянуть, как поведет себя Санса.       Сестра не сразу заметила ее: уныло бродящая взад-вперед по отпечаткам собственных ног, не забывая при этом оставаться в тени дерева, она редко отрывала взгляд от снежной тропы. Лошади учуяли Арью первыми: две запасные тревожно зафыркали, а ее серая в яблоках кобыла приветственно заржала: животные не понимают игры лиц, они смотрят сквозь тебя, чуют, слушают, узнают даже под маской. Санса подняла на Арью бледные, с покрасневшими не то от недосыпа, не то от слез веками (опять рыдала!) глаза и остолбенела. Арья замерла, ничего пока не говоря и ожидая реакции сестры. Но и та молчала, медлила, но и не отступала, к ее чести. Просто стояла, пряча руки в складках плаща.       Первой вперед двинулась Арья — до Сансы ей оставалась какая-то пара шагов. Даже чужой кожей она ощущала, как жжет ее испуганный взгляд сестры, смотрела своими глазами — и ее, наблюдая сцену будто со стороны. Он — рябоватый, с рано поседевшими волосами, когда-то рыжими, а теперь принявшими странный болезненно-зеленоватый оттенок, с такого же цвета растительностью, что неряшливо и смешно топорщилась сосульками с дряблых скул. Из глубин не Арьиной памяти всплыл жест: она провела пальцами вдоль крыльев плоского, чуть свернутого набок носа и утерла потрескавшиеся от долгого стояния на морозе губы. Тело ожило — Арья и сама толком не знала, как это работает: было ли это волшебством, магическим трюком, иллюзией или их смесью — но чужое лицо тянуло за собой частичное перевоплощение всего. Под маской она все еще была девчонкой, дожившей до своей первой зимы, еще не расцветшей и не знавшей мужской руки, но Санса видела совершенно другое: грузного сутулого увальня, что с каждым шагом подбирался все ближе. Самца, что даже в мороз умудрялся пыхтеть и облизываться, сладострастно взирая на легкую добычу.       Какие-то обрывки ощущений шли от нового лица: Арье был приятен страх жертвы, и она уже не могла отделить себя от мертвого часового. Ей хотелось приблизиться вплотную, нависнуть над хрупкой девчушкой, подавить ее, схватить. В голове возникла странная мысль: с ранней осени ни одной бабы, даже шлюхи. Арья скривилась. Она не знала ни имени мертвеца, ни за кого он воевал, но его поганые помыслы и слюнявые терзания чувствовать могла. Тем странным боковым зрением она заметила под рукой сестры металлический блеск, слишком маслянистый, слишком уходящий в черное. Кинжал, вымазанный чем-то гадким. Санса напряглась, как лошадь перед скачком, она почти дрожала, губы побелели, а ноздри раздувались, словно ей не хватало воздуха. Арья рывком стряхнула с себя муть покойницких томлений и выставила руки вперед перед собой. Голос был неожиданно тонким, дребезжащим, словно покойник был евнухом. Это объяснило бы его тоску — но не похоть.         — На пиру в честь короля Роберта в Винтерфелле, я швырнула в тебя тушеным мясом со сливами. Еще и лепешку покрошила туда, чтобы удобнее было бросать. Я попала прямо в грудь и на узорный воротник. Это платье ты шила много лун. Робб отнес меня в комнату после. Мы хихикали всю дорогу, особенно когда вышли из трапезной, а мама пришла, когда все гости улеглись — было страшно поздно — и долго пеняла мне по поводу дурных манер.       Санса занервничала еще больше, но рука под плащом безвольно обвисла. Арья одновременно и рада была, и досадовала. Быстро же она сдала свой замок.         — Что… что ты такое?         — Не веришь? Вот тебе еще. До самого отъезда из Винтерфелла ты держала под тюфяком старую уродливую куклу. Ее звали Флориан. Ты стыдилась и убирала ее в сундук до того, как эта дура Джейни приходила к тебе. Однажды я пробралась в твою спальню и стащила урода. Пририсовала ему брови и бороду. Но тем же вечером Леди сгрызла ему лицо — так ты и не узнала о моей проделке.         — Узнала, — сказала Санса слабым голосом и едва заметно выдохнула. От ее лица к заснеженным обвисшим веткам гвардейской сосны порхнуло белесое облачко. — Ты еще усы пририсовала, не помнишь? Лицо Флориана Леди и вправду сгрызла, ее я наказала, оставив в коридоре на ночь, но туловище я сумела залатать. И там явно были следы твоих лап. Это не мог быть Бран. Уже не мог.         — Бран никогда не был настолько пронырливым, — хихикнула Арья. С каждым словом она чувствовала себя все больше собой, и это несколько настораживало ее — но не быть рыжим седоватым недобитком было так приятно! — Да и не знал он. Никто не знал. Хотя и Бран пробирался к тебе в комнату порой, должна признаться.         — Зачем? — нахмурилась Санса.         — Ты как-то умудрилась ему ляпнуть, что под одеялом никакие чудовища не страшны. Он проверял, какое у тебя одеяло — не волшебное ли. И у меня спросил.         — И что ты сказала?       Арья поморщилась. Она до сих пор помнила тот разговор у бойницы и круглые, как плошки, вопрошающие глаза шестилетнего Брана. Тогда еще несломанного. Не Трехглазого Ворона. Тем, прежним, он нравился ей куда больше. На того Брана она могла смотреть свысока. На этого — тревожно молчаливого, наяву спящего, похудевшего и постаревшего, казалось, на сотни и тысячи зим, смотреть свысока не мог никто. Разве что Король Ночи.         — Я ему сказала, что ты трусиха. И дура. И что такой чепухе даже конюшонок не поверит. Потом я пожалела.         — Почему? — Санса, все еще тревожно взирая на нее, отступила на шаг и переложила за спиной свой клинок из одной ладони в другую.         — Потому что его опять начали мучить кошмары. Мать сказала, ему нужен его собственный талисман. Что им могло быть и одеяло, не наговори я ему невесть чего.         — Ты всегда болтала лишнее, это да. И не думала о чувствах других. Да и теперь не думаешь. — Санса покачала головой, снег посыпался с ее серого капюшона, словно пух оседая на волчьей оторочке воротника. — Зачем это лицо?         — Я пройду насквозь, помнишь? Отвлеку их. — Арья мотнула головой в сторону Рва Кейлин, угрюмо молчащего за спиной, теряющегося в белой сечи. — Ты поедешь в объезд. Быстро и незаметно.         — Когда?       — Да прям сейчас, боги всемогущие! — Новые редкие брови не гнулись — все-таки очень неточная работа вышла на сей раз. Арья опять почесала непривычный нос. — Что ты хочешь делать, ждать воскресения Азор Ахая?         — Я вообще не хочу… Ничего не хочу. Но если надо…         — Надо. Не приближайся к замку. Слева не пройдешь — там топи, что и сейчас не замерзли. А вот справа, между холмов, за теми валунами… — Арья прищурилась на серые силуэты вдали, — там течет речка, конь перейдет ее без труда. В половодье там все было залито, а сейчас ничего.         — Ты бывала здесь? В Сероводье? — удивилась Санса. — Мы дважды проезжали ров Кейлин: с отцом и…         — С Мизинцем — когда тебя везли Болтонам. Ну вот, и ты попутешествовала, а прибедняешься! А я где только не бывала, сестрица. Тебе лучше и не знать. Не бери слишком сильно вправо, там глубокие омуты и коряги. Не знаю, впадают ли в спячку львоящеры, но проверять мы не будем, — злорадно пробормотала Арья, отметив про себя, как дернулась сестра. А и хорошо, это поможет ей смотреть под ноги, а не в небеса с тоской об ушедшем — авось и выживет. И лошадей выведет. Хотя скорее всего, лошади выведут Сансу — у них же нет сожалений о несбывшемся. Только здравый смысл и желание выжить.        — Езжай по правую руку от крепости, пока та не скроется из глаз. Там встань где-нибудь неприметно и жди меня. Лицо ты запомнила? Смотри, не ошибись. Если придется поменять, я скажу тебе «Флориан». И расскажу еще какую-нибудь байку из детства.         — Хорошо. — Ближе к делу Санса опять заробела, и ее бледные от усталости щеки покрылись лихорадочным румянцем. — А лошади?         — Что лошади? Конечно, с тобой. Не поведу же я их через замок! — сердито фыркнула Арья, рассматривая поросшую рыжим волосом (там он почему-то не поседел) фалангу короткопалой руки. — Мне надо отвлечь их. А не поделиться с болтонскими недобитками северными конями.         — Почему ты уверена, что болтонскими?         — У этого урода на камзоле под плащом был ободранный человек. Раздевать его я не стала. Почему-то мне кажется, что мое облачение рассматривать не будут. Лучше бы послать тебя, — красивая девушка лучше замерзшего товарища, — да, боюсь, могут узнать. Ты же леди Болтон!         — Прекрати! — Санса нагнула голову, так что Арье сверху — часовой был чуть выше сестры — были видны лишь полукружья рыжих ресниц. — Я не хочу говорить об этом.         — Как всегда! — махнула рукой Арья. — Кинжал у тебя от муженька? Или для муженька?         — Кинжал мне дал Мизинец.       — А яд на лезвии тоже его?         — Тоже. — Санса не особо удивилась, но глаза таки-подняла. — Как ты узнала?..         — Блеск. Обычный наточенный клинок не отливает черным. Ты словно маслом его намазала. Что за яд?       — Смесь. Откуда он ее взял — не знаю. Или, может, специально ему намешал мейстер из Гнезда, кто теперь это ведает? После его казни я забрала, что было необходимо.       — Ну-ну, — кивнула Арья, размышляя, уже не против нее ли вооружилась нежная Пташка, — держи его под рукой, да не порежься. Глупее всего — умереть на мёрзлых болотах от собственной небрежности.       Она круто развернулась и зашагала обратно к крепости Перешейка. Санса что-то пробубнила ей в спину, но ветер унес слова во вновь закружившуюся метель. Арье надоела болтовня. Так и до вечера можно протрепаться. Снег нагонял на нее сонливость, да и немало лиг осталось позади — нужно было отдохнуть.       Она неторопливо добрела до той самой башни с колоколом, прислонилась к неприметному входу. Следы крови уже занесло пушистой шапкой снега. Арья дернула массивную, обитую железными клепками дверь, и та с надсадным скрипом отворилась, застревая на ходу и прочерчивая ровную гладкую дорожку в сугробе. В башне было темно, зябко и пахло плесенью. И трупами. Ветер бросил ей в спину горсть снежинок и на мгновение разогнал вонь. Арья прикрыла упрямую дверь и прислушалась. Откуда-то издалека, сверху доносились голоса и звяканье посуды — ужин, что ли, готовят из собственных мертвецов?       — Уилл? Какого Неведомого ты там долбаешь воротиной? Опять спал на страже? — пролаял издевательски чей-то сиплый голос. — Что-то ты ранехонько. Жратва еще не готова, а твоя очередь до темноты.         — Так уж темно, — прокуковала Арья, отдавшись на волю магии игры лиц. — Да и озяб я.         — Озяб, не озяб, это ты старшому будешь объяснять. Пошел вон, бездельник. Кликнем тебя, как ужин поспеет. Да ты обошел дозором крепость, как было велено, сукин ты сын? — На узкой щербатой лестнице послышались тяжелые шаги, и на Арью посыпался песок. Она чихнула с присвистом, внутренне похолодев — не сдвинулось бы лицо, сейчас это будет неуместно. Сверху спускался ражий толстомордый детина. Они тут явно не голодают, эти недобитки.         — Чего зенки вылупил? Сопли свои иди наружу размазывай, — Верзила зевнул и глянул в узкое окно, выходящее в сторону далекой Белой Гавани. — Ух, как метет. Ничего подозрительного?         — Следы заметил с южной стороны, проверить бы.         — Следы? Давнишние или свежие? — встревожился неизвестный.         — Вроде давнишние. Да с этим снегопадом поди разбери.         — Вот и поди. А то зарвался совсем, погань. Выдадим тебя этому… Королю Севера! Он болтонское племя ох как любит. Сам загрызет или лютоволка спустит. Или сестрицу свою, твою бывшую хозяйку, — хохотнул верзила, разворачиваясь обратно.— Отрабатывай, сволочь. Приютили тебя, недобитка, так изволь.         — Рад служить, — выпрямилась Арья, засомневавшись, что зануда Уилл мог так сказать. Но здоровяку подхалимаж явно пришелся по сердцу.         — То-то же. Обойди крепость, изучи следы и доложи лично мне. Еще не хватало тебя, паршивца, к старшому пускать, — буркнул тот, косолапо развернулся и побрел обратно наверх, снова обсыпая Арью древним песком. Она постояла немного и прошла дальше, темным коридором, слабо освещенным умирающими за окном сумерками. В глубине башни маячили еще одни ворота — пошире. Ее путь к Сансиной цели. Арья дернула ручку, и старое железо заскрипело — так же надсадно и жалобно, как и северная дверь прежде, словно не хотело ее выпускать. С боков черными тенями сдавили заснеженный мост Детская и Пьяная башни. Перед Арьей лежал юг — немыслимой, ничем не запятнанной целиной. Она захлопнула створку ворот и решительно шагнула вперед.