Предания старины глубокой

      — Ну ты даешь! — прошуршала трубка голосом Семена. — Ладно, жди.       Городецкий поблагодарил таможенников за возможность позвонить и присел на неудобный диван в углу. Помещение было традиционно-казенным, светлым, чистым, но неуютным. Выслушав объяснения молодого программиста из московского офиса, его таки задержали до выяснения, и упущенный самолет уже давно приземлился в столице. Дали телефон (свой он где-то посеял). Избалованный современными технологиями, Антон смог вспомнить только два номера: Гесера и, почему-то, Семена. Стыдно было беспокоить Бориса Игнатьевича. Семен ему, конечно, тоже расскажет. Но самому звонить с такими новостями было тошно. И Элла тоже хороша! Могла бы и предупредить, а то сама пронеслась по приезду в Питер мимо регистрационной таможни на вокзале и сразу прыгнула в такси. Антон помнил, что нужно отметить прибытие, но с непривычки растерялся. А потом из головы вылетело.       Дашкова прислала щуплую девочку чисто питерского вида. Воздушную, тонкую и вдохновенную. С интересной прической из аккуратных дредов. Она была больше похожа на художницу, чем на оперативника. Представилась «художница» Татьяной.       — Зря,— сказала она неожиданно твердо, даже зло, — не нужно было Тёмную одну отпускать, да ещё и перед отлётом. Пока операция не объявлена завершённой, всё должно быть «прозрачно». И по телефону должна была громкую связь включить. Откуда вы знаете, с кем и о чём она там говорила?       — Да она вроде нормальная. Адекватная… — Городецкий пожал плечами.       — Большая ошибка, — Таня осуждающе глянула на него, — считать, что Тёмные будут просто так для вас что-то делать. По доброте душевной.       — И Лефорт? — возмутился Антон. — Дашкова говорила, что он на Ладоге…       — Товарищ Лефорт вообще ничего никогда просто так не делает, — безапелляционно заявила девушка.       — А как же Завулон? — буркнул Светлый, — он же вон, в разведке служил.       — А если бы войну немцы выиграли, он бы в Германии и остался. Без малейшего сожаления, — отрезала девушка. — Они всё и всегда делают только для себя. Ну, или для своих.       — А блокада? — обреченно спросил он. — Они же помогали.       — Помогали, — вздохнула Таня, — мы там все друг другу помогали. Но, сдается мне, это было «водяное перемирие». Все равно нет-нет, да и пытались поиздеваться. Бывало, придет оборотень в офис, а у самого вся ро… всё лицо и шинель в крови. Смотрит на тебя и скалится. Раньше-то в Ночном Дозоре их на входе распылило бы. А тогда смогли разгуливать, где захочется. Руки-ноги оторванные прямо на стол могли положить, пока Лефорт не запретил. Он не любит, эстет хренов! И вампиры так делали. И кровь пили у меня на глазах чуть не каждый день. А ещё в темноте подкарауливали и пугали. Хотя, к концу войны мы уже так очерствели, что даже перестали реагировать на трупы, взрывы и пули пролетающие. Не то, что на вампиров.       — А Шимус? — у Антона что-то ёкнуло внутри. Ужасно не хотелось узнать что-то плохое.       — Шимус Райан? Из Петергофа? — уточнила Татьяна. — Рыцарский мальтийский отряд. Всю войну там прожили, в офис не приезжали. Они там что-то вроде княжества себе организовали, дворяне же все были до единого. Если бы война не в нашу пользу закончилась, тоже неизвестно, как бы всё обернулось. Говорю же, какой бы Тёмный ни был обаятельный, какой бы подвиг он ни совершил, его мотивация всегда эгоистическая. ВСЕГДА! Как вы этого не понимаете? Мы этим и отличаемся. И Светлые всегда на шаг сзади, если дело доходит до выкрутасов разных.       — Сколько вам лет, Танечка? — на всякий случай уточнил Городецкий.       — Восемьдесят, — нахмурилась она. — А что?       

***

       — Вы Татьяну Ильиничну не больно-то слушайте, — тяжело вздохнула Екатерина Романовна, приняв Городецкого с рук на руки. — Иные этого возраста бывают довольно агрессивны, даже Светлые. Времена были сложные. Репрессии, сиротство. У неё всё запутанно очень. Она сирота, ей в приюте так мозги промыли, что она до сих пор в себя прийти не может. Если вы на ту же тему поговорите с Елизарием, которого мы в духовной семинарии инициировали задолго до революции, то получите совершенно другое видение тех же ситуаций. Единственное, в чём Танечка права, — вы действительно очень расслабленно себя повели с Эллой. Она производит впечатление бескорыстного человека, радеющего об общем благе. Но это иллюзия. Я довольно давно её знаю, она очень, ОЧЕНЬ опасна.       — Чем? — насторожился Городецкий.       — Прежде всего, своей целеустремленностью, — Дашкова поджала губы. — Хорошее качество, но в плохих руках может стать серьезным оружием. Вы ведь уже многое тут узнали, что-то сами видели. Эйдлих Кэмроновна достаточно вынослива, автономна в путешествиях. Ей ничего не нужно, кроме чётко сформулированной цели. Всё сама добудет, выяснит, что-то на месте решит. Она действительно может всё. И если вы встанете у неё на пути — переедет вас асфальтовым катком и даже следа не оставит. Лефорт до сих пор локти кусает, что отпустил.       — Тогда зачем он её провожал?       — Решил по последнему разу попробовать вернуть. Так, без надежды на удачу, — отмахнулась Дашкова. — Он много лет назад её сильно обидел. Так что шансов нет никаких, и он это прекрасно знает. Просто остановиться никак не может.       — Но вы же как-то пересеклись. Я так понял, даже вместе поработать успели. И до сих пор живы, — неудачно пошутил Антон.       — Меня ещё сложнее сдвинуть с пути, — улыбнулась Дашкова, — только в отличие от Эллы, я первой категории. Могу и отбиться. А вообще я ей просто не нужна. И в своё время мы даже были друг другу полезны. Но больше она не обращалась, а я лишний раз не хочу с ней пересекаться. Хануман ею уж больно восхищался. В зерцало дал заглянуть.       — Куда? — насторожился Городецкий.       — В кунсткамере есть специальная подставка для законодательных актов, зерцало*. А в Сумраке на первом слое — мощнейшая сфера самопознания.       — И что она делает?       — В двух словах и не объяснишь, — Екатерина Романовна нахмурилась, — ну, вот, вышла оказия, лишился Завулон всей магии. Но хитрым, умным и упрямым он остался все равно. Зерцало показывает человеку его суть, то, чем он силен без учета его уровня. И у Эллы это почти сверхъестественная самодостаточность и чудовищная целеустремленность. Другими словами не скажешь. И внутренняя сила такая, что никаких магических уровней ей просто не надо.       — А что она для вас сделала? — спросил Антон.       Дашкова притворилась, что не услышала вопроса.       — Вот интересно, — как бы сама себе шепнула она, — что Зерцало покажет вам, Антон Сергеевич.       

***

      Городецкий представлял себе кунсткамеру несколько иначе. На первом этаже было что-то вроде этнографического музея. Пробравшись мимо богатых витрин, он выскользнул из толпы туристов и отправился на поиски Зерцала. Было бы намного проще, если бы знать, что это и как оно выглядит. Помотавшись добрых полчаса, Антон сдался и, наконец, попросил о помощи ближайшего экскурсовода.       — Молодой человек интересуется работой Михаила Васильевича Ломоносова, — по привычке громко озвучила свои мысли женщина с указкой.       Во время разговора она продолжала ею помахивать и машинально на все указывать. Сейчас черное острие уперлось Городецкому в грудь. Он отпрянул.       — Зерцало является символом государственной власти, — звенел голос экскурсовода, пока она уводила Антона за собой по лестнице на второй этаж.       За ними брел весь её туристический выводок. Она ещё что-то говорила, но Городецкому было неуютно в этой толпе фотографирующих и снимающихся на фоне витрин людей. Он повертел головой. В комнате с большим столом посередине было много всяких инструментов. И, о ЧУДО! Вот же оно, сам нашёл! Большое круглое, совершенно прозрачное стекло в тёмной раме. Городецкий начал пробираться к сфере, но в это время тонкое черное острие уперлось ему в бок.       — Линза от зажигательного инструмента Э.В. Чирнгаузена, — проорала экскурсовод, — семнадцатый век. А вот и ваше Зерцало, — она указала на стол.       Антон с удивлением и недоверием рассматривал обыкновенную золоченую раму, даже без стекла. Внутрь неё был вставлен пожелтевший лист с мелким текстом. Сверху было написано, что это указ императора. Но из рассказов Дашковой и Лефорта он сделал вывод, что в то время на троне одна за другой сменились три императрицы. С трудом дождавшись, пока схлынут все желающие сняться на фоне линзы, Зерцала, стульев и окон, он осторожно шагнул в Сумрак. Рама на первом слое сияла белым светом и была пуста изнутри. Городецкий глянул внутрь. Там он, как ни странно, увидел своё отражение. Вокруг его головы вращалось что-то хаотичное, вроде смерча. И вдруг его как будто ударило током. Кто-то, кого тут даже не было, прямо в ухо шепнул: «Эй! Везунчик!» Городецкий вздрогнул и принялся вертеться, пытаясь увидеть того, кто был так близко. Но первый уровень был пуст. Зато он увидел, что одна из досок пола сдвинута со своего места и внутри чернеет провал. Подошел, глянул внутрь. Просто пустое место. Но тут явно что-то было. В реальности тут был гладкий пол, он точно помнил. Вынырнув из Сумрака, он даже попрыгал там, где на первом слое был вскрытый тайник. Ничего не произошло. Что бы там ни было, оно исчезло.