compunction

Дио не хотелось думать о любви. Он не хотел думать о ком-либо больше, чем о временном увлечении. Он вообще не хотел, чтобы у него возникала потребность в том, чтобы хотеть кого-либо. Влюбиться в кого-то и любить кого-то – две разные вещи, и если первой Дио готов признать, потому что это временно, то мыслей о чём-то большем хотелось избегать. Но вот он сейчас здесь, на берегу реки с Эриной, и смотрит на то, как она смеётся. И смех у неё был таким тихим, сдержанным, но всё таким же привлекающим внимание. Эрину можно было сравнить с солнцем, которым когда-то была для Дио его мать, и оно было невозможно ярким. Хотя если сравнивать, то Эрина была скорее ночным звёздным небом – так же, как от него было сложно отвести взгляд, так и смотреть на неё хотелось долго. И Дио знал, по всем этим дешёвым романам, к чему это всё ведёт. Это наводило страх, осознание того, что он слабеет. Это неправильно то, что ему хотелось быть рядом с ней всегда, и неправильно то, что это чувство не уходило днями. Неправильно то, что он даже думать о ней не мог перестать, даже читать книги было сложно: она всегда будто была рядом. Это пугало. Дио не хотел влюбляться. Любовь – это слабость. И он убеждал себя в этом вновь и вновь. Доставая из старого ящика небольшую коробку, в которых всё ещё были сигареты, он старательно убеждал себя в этом. Сигареты эти принадлежали ДжоДжо. В детстве он курил трубку, пару раз Дио заставал его за этим, однако впоследствии перешёл на сигареты. Дио даже отчётливо помнил фрагмент трёхлетней давности, когда им было по семнадцать. Когда он вышел на задний двор школы, а там, в тени, сидел Джонатан, выкуривая сигарету. Он бы, наверное, испугался, если бы Дио не застукивал за этим раннее, и ДжоДжо уже точно знал: он не сдаст. Неловко улыбаясь, он предлагал одну сигарету брату, но тот отказался и критиковал за курение. Дио вообще не нравился этот дым, а от Джонатана всегда несло так, будто он курил за раз двадцать сигарет и не мылся месяц. Как Джордж этого не замечал – один только чёрт и знает. ДжоДжо всегда предлагал ему перекурить, а Дио всегда говорил ему о том, что курение – мерзкое занятие, и лучше бы он бросал это дело. Но вот сейчас, он нервно прикуривал сигарету, стоя около надгробия Джонатана – впервые после начала отношений с Эриной – и злился. Сигаретный дым был противным даже таким, и он искренне не понимал, что в этом находил Джонатан. После первой же затяжки Дио закашлялся, но сигарету не бросил. Он смотрел на имя на надгробии, зло, желая разрушить чёртов камень, чтобы последнее напоминание о существовании этого человека исчезло из его жизни. Дио злился на Джонатана за то, что каждый раз, смотря в глаза Эрины, он вспоминал его. То, как эти двое проводили время вместе, осознавая то, что Эрина его до сих пор любит. Это вызывало ярость, яркое желание задушить сводного брата, даже если он мёртв. Был ли мёртв Джонатан Джостар? Дио всё больше сомневался. Его преследовал страх, что в один день он вернётся, отберёт всё то богатство у него, Дио, вновь будет с Эриной, они поженятся и будут жить вместе счастливо и богато. И Дио жил бы в тени Джонатана. Его бы знали лишь как брата главы семьи Джостар, поместье и богатства будут принадлежать не ему, от силы лишь часть – Джонатан был наивным добряком. И… Эрина бы больше не посмотрела в его сторону. И это злило ещё больше. То, что она, скорее всего, бросит его при первой же возможности, если вдруг объявится ДжоДжо. Тогда её слова про отношения будут ничем, и её звание «леди» канет в небытие. Какая это к чёрту леди, которая так нагло врёт в глаза человеку, который был действительно на грани тупой, чтоб её, влюблённости? Он выкурил половину сигареты и выкинул её, слишком отвратительно это чувство было. И именно в тот момент он заметил Эрину, которая также пришла на кладбище… С цветами. Искала она явно не его. Ярость закипала всё сильнее. Она до сих пор сюда ходит. Она до сих пор его любит. — Дио… — Не приближайся ко мне. И он сбежал. Сбежал, как подросток, которому отказала девушка. Это было позорно, и это провоцировало ещё сильнее, но Дио понимал, что если он задержится, то сорвётся. Потеряет контроль на людях, потеряет контроль перед ней, и это пугало. Она не послушала. Бежала за ним до самого поместья, и даже внутри следовала за ним, желая поговорить. Дио вообще удивлялся: она даже не понимала его злости! Эрина действительно, чёрт возьми, не понимала, почему её возлюбленный злится на то, что она пришла навестить могилу её бывшего. — Разве это не очевидно? – Он бросил на неё злой взгляд, сдерживая крик. Они были в его комнате, там, где никто их не увидит, поэтому не хотелось действовать громко. Нельзя, чтобы хоть кто-то узнал о том, что Дио подвластен эмоциям. Тем более нельзя никому знать о том, что Эрина Пендлтон любила своего бывшего возлюбленного больше, чем нынешнего. – Ты даже сейчас навещаешь его могилу, хотя ты, вроде как, клялась, что хочешь быть со мной. — Он важная часть моего детства, Дио. Я не могу его просто так вычеркнуть из жизни. — Ты ведь всё ещё любишь его, да? Она промолчала. Это было даже смешно. Дио действительно засмеялся: подумать только, он действительно надеялся, что эта глупая женщина обратит на кого-либо внимание после этого идиота! Конечно же, чёрт возьми, нет, она была в точности как его мать. Которая любит мужчину несмотря ни на что, и даже не пытается полюбить кого-либо другого, даже не пытается сбежать от этого. Даже несмотря на то, что она говорила про то, чтобы отпустить это всё, она по-прежнему его любит. Смешно. Так смешно, что даже тошно. — Убирайся, - сказал он, когда прекратил смеяться. – И не возвращайся больше. — Но, Дио… — Убирайся! Он сорвался. Как когда-то в детстве, когда Эрина начала отмывать его поцелуй грязной водой, так и сейчас. Она вновь довела его до состояния, когда он, Дио, прикладывает к чему-либо силу. Он вновь ударил её. Эрина отшатнулась, едва удержавшись на ногах, и подняла взгляд на Дио. Смотрела удивлённо, и в то же время холодно, даже не давая намёка на слёзы или какую-либо слабость. Она приложила руку к щеке, поглаживая больное место, и покачала головой. Тогда она, наконец, ушла. Дио захлестнуло ненависть. Ненавистью к Эрине, к Джонатану, к отцу, но, прежде всего, он ненавидел себя. За то, что поддался эмоциям, за то, что ударил её, и за то, что стал похожим на отца. Он ударил женщину, которая, если не любила его, то хотя бы была просто неравнодушна. Смотря в зеркало, он видел отца. Эти ненавистные глаза, которые время от времени хотелось выколоть, смотрели на него из отражения с насмешкой. Дио буквально слышал отвратительный голос в голове, этот противный, столь презираемый годами, голос, говорящий о том, что яблоко от яблони недалеко упало. И совсем скоро Дио будет также нещадно напиваться, бить любых других женщин, и, возможно, когда-нибудь женится на какой-нибудь дуре, которая также будет терпеть его поведение. — Проваливай из моей жизни, кусок дерьма! Он кричал это в зеркало, отчётливо понимая, что сходит с ума. Отец умер, он не мог быть здесь, не мог смотреть на него и говорить. И всё же, Дио видел его в отражении, и слёзы накатывали на глаза от омерзения. Он разбил зеркало, поранив руку об острые осколки, но даже не обратил на это внимание. Было так мерзко, и его всего трясло от злости, что он даже не чувствовал боли. Он повторял «я – не ты» про себя как мантру, хватаясь за волосы, несмотря на то, что вся рука была в крови, и, прижавшись спиной к стене, съехал по ней вниз. Он не хотел быть им. Дио Джостар не хотел становиться как Дарио Брандо. Когда слёзы скатывались по щекам, Дио чувствовал боль. Видимо, несколько осколков смогли поцарапать ему лицо. Но почему-то не было так больно, как от осознания того, что он причинил боль Эрине, и что он совсем близко к тому, чтобы стать как отец. Дио ненавидел себя больше всех на тот момент.