compunction

Он не пересекался с Эриной два дня. Насколько Дио понял – она вообще толком не выходила из спальни. Слуги всегда сами приносили ей еду, а ванная была и в самой комнате, поэтому она могла там жить спокойно без выходов наружу. Дио в это время занимался бумагами, сначала – делами графа, а потом, если оставалось время, а он не был смертельно уставшим – изучал дело, которым он занялся уже около месяца назад, и суд вот-вот должен был начаться. Совмещать работу адвоката и свои обязанности как графа было сложно, но возможно, преимущественно потому, что Дио мало времени уделял семейной жизни. Эрина почти всё время занималась с Хелен, если не она – слуги (няням Дио не доверял, а те люди, что занимались его дочерью, были проверены временем), сам Дио мало общался с ней. Наверное, именно поэтому этот период обиды Эрины был одним из самых важных – Дио начал сближаться со своей дочерью. Хотя сам факт обиды Эрины ему казался даже забавным, в какой-то мере. Она могла покинуть его, если не навсегда, то хотя бы на время, подать в суд, да что угодно, однако вместо этого она лишь упорно его игнорирует и не выходит из комнаты. Дио поверить не мог, что это – взрослая двадцатишестилетняя женщина, потому что это было настолько по-детски, что даже не смешно от того, насколько это смешно. Джонатан так же обижался. Он мог молчать днями, демонстративно игнорируя Дио, сначала вызывая смех, потом – раздражение, а спустя некоторое время Дио срывался и сам требовал, чтобы ДжоДжо с ним заговорил. Один раз он так схватил огромную палку с земли на улице и бежал за ним через весь двор поместья, а потом ещё и в самом здании, пока это не закончилось тем, что он загнал Джонатана в угол, и тот в панике не начал кричать о том, чтобы Дио пришёл в себя. Тогда Дио произнёс победоностное «Ха!», и в итоге всё влилось в драку, потому что разозлённый ДжоДжо сам огрёб Дио по голове. Тогда они были наказаны на неделю. Дио очнулся от этих воспоминаний уже около кладовой, и решил вновь зайти туда. Ему было интересно, что ещё могло лежать среди старого хлама, и это было его главной ошибкой. Среди груды пыльных коробок, фотографий, вещей, он нашёл кое-что особенное. Дио мало рассказывал своему Отцу о матери. Он вообще мало рассказывал о своей семье: тот жил в иллюзии того, что семья Брандо жила хоть и скромно, но относительно хорошо. С какой-то стороны Дио хотел говорить даже не из-за того, что не хотел разрушать эту иллюзию, а потому что ему нравилась мысль о том, что память о маме принадлежит только ему. Дарио, ублюдок, который даже не заслуживает быть мужем такой женщины, умер, и Дио был единственным, кто хранил воспоминания о маме, и он был горд этим. Моменты из жизни, когда она ещё была жива, должны быть только его, а не кого-либо другого. Ни Джордж, ни ДжоДжо, даже Эрина – никто из них так и не услышал и слова из воспоминаний Дио о матери. Однако Дио описывал её отдалённо, и говорил, что она умерла. Он не рассказывал о том, как она обучала его всему, что он узнал, и не рассказывал, как из вечера в вечер терпела побои своего мужа, а потом ей хватало сил петь колыбельную своему сыну на ночь, улыбаясь, даже несмотря на разбитую губу и струйку крови, которая пересекала её лицо. И он ни о чём не просил, однако Джордж, видимо, решил сделать ему подарок на день рождения – и этим довёл Дио до слёз. Тогда он, использовав все свои связи, смог добыть фотографию матери Дио, когда та ещё не была замужем и действительно оказалась частью аристократической семьи. Дио тогда ошеломлённо смотрел на небольшую фотографию в рамке, и у него даже не хватило сил на то, чтобы сказать что-либо, кроме слабого «Спасибо». Вечером того дня он смотрел на фотографию своей матери в комнате, и через какое-то время беспомощно разрыдался. Фотография была в одной из коробок, покрытая большим слоем пыли, но без каких-либо повреждений. Сейчас от этого было не так больно: у Дио была собственная семья, и воспоминания о своей прежней, полностью разрушенной, семье не приносило больше эмоций, чем лёгкого чувства печали из-за того, что мать так и не смогла дожить до внучки. Дио тогда впервые задался вопросом о том, любила бы его мама сейчас, после всего того, что он сделал. Он вспоминал её слова о том, что она любит его просто за то, что он есть, и его чувства противоречивы. Он замечает, что из рамки торчит кусок бумаги, по-видимому, это было какое-то письмо. Аккуратно вытащив бумагу, стараясь не порвать, он пробежался глазами по тексту, и его сердце замерло на мгновение. Это был почерк мамы. Дио знал, что глупый Джордж считал, что Дарио спас ему жизнь, и, видимо, мать пыталась тоже поддерживать некоторый контакт с Джостарами. Но с первых строчек было ясно, что это первый, и, наверное, последний раз, когда она писала ему. Там так и было сказано: она впервые просила его о материальной помощи. Она писала о том, что хочет обеспечить сына должным обучением, но им катастрофически не хватало средств (о том, что её муж алкоголик, который пропивал все деньги, она умолчала), поэтому просила немного поддержки. Не более того – лишь немного денег, чтобы было возможность купить хотя бы одну книгу и научить сына читать. Дио вспомнил тот период. Джордж, наверное, дал больше, чем она просила, поэтому ей хватило денег даже на нормальное пропитание на пару дней. Она подарила Дио его первую книгу, и читала ему её, а после и учила читать по ней, почти каждый вечер, после того, как он, Дио, вырос из колыбельных перед сном. Дарио тогда нашёл оставшиеся деньги и потратил на выпивку, из-за чего мать на него впервые разозлилась. Тогда он ударил её, говоря о том, что это обучение бесполезно – они живут на таком дне Великобритании, что Дио не пробьётся дальше работы какой-нибудь дешёвой шлюхи на Уайтчепел, ведь он унаследовал смазливость своей матери. Самому Дио было тогда не больше пяти лет, и он стоял за матерью, нервно хватая её руками за платье, но не смог её удержать – она ударила своего мужа, один единственный раз. Дио только позже начал понимать, что она имела в виду, когда говорила, что любит его больше всех на свете. Она умудрилась любить своего мужа даже в таком ужасном браке, но только пока он не затрагивал их сына – тогда она злилась. Дарио не оскорблял и не поднимал руки на Дио до смерти жены, тогда был единственный раз. В тот день он жестоко избил её, и, возможно, убил бы её, если бы Дио не кинул ему в голову бутылку, из-за чего он вырубился, развалившись на полу, и ничего так и не вспомнив, когда очнулся. Матери тогда было совсем плохо несколько дней, и Дио не отходил от её кровати, пытаясь либо читать непонятные тогда слова, либо держа её за руку. Единственный раз, когда она просила что-либо Джорджа Джостара, было не ради неё, а ради того, чтобы дать своему сыну знания. Она действительно любила его больше собственной жизни. Дио чувствовал, что в его глазах стоят слёзы, но не пытался смахнуть их. На письме уже было несколько мокрых капель, когда он закрыл глаза рукой, сжимая зубы, пытаясь сдержать срывающийся голос. — Пап? Он дёрнулся, услышав голос Хелен, и тут же стёр слёзы с лица, пытаясь спрятать фотографию и письмо, но не успел. Маленькие ладони коснулись его руки, слабо удерживая, и сопротивляться не было сил. Она с интересом посмотрела на фотографию, а потом подняла взгляд на своего отца, будто изучая. — Это бабушка? – Внезапно сказала она, и Дио вскинул брови. — Как ты… — Вы похожи. Дио внезапно осознал, что Хелен была ещё больше похожа на его, Дио, мать, чем на Эрину. — Расскажешь о бабушке! Сопротивляться всё ещё не было сил. Уже был вечер, и они сидели около камина. Несмотря на весну – было довольно прохладно, и развести огонь казалось отличной идеей, особенно для такого разговора. Хелен сидела на кровати рядом с Дио, слушая с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Он рассказывал ей гораздо больше остальных, рассказав и про то, где он на самом деле вырос. Разумеется, не упомянул про ублюдка отца, не желая, чтобы она знала о том, чья кровь течёт в её венах. Хелен должна знать только о том, что её прародительницей была святая женщина, которая любила своего сына и заботилась прежде всего о нём до последнего своего вздоха. Дио говорил о том, как она всегда была рядом с ним, когда он засыпал, и приветствовала его с утра поцелуем в лоб. О том, как она читала ему одну и ту же книгу, ставшей для Дио драгоценной, и самостоятельно учила читать его. О том, как она крепко держала его за руку, когда он, ещё совсем ребёнком, боялся засыпать в темноте, и о том, как крепко обнимала его просто так, без повода. О том, что его мама была самой важной и любимой женщиной в его, Дио, жизни. — Но маму ведь ты тоже любишь, да? Дио не знал, что ответить. Хелен перелезла к нему на колени и взглянула в глаза, держась ладонями за его плечи. — Ты любил бабушку, - говорит она со всей серьёзностью. – И любишь маму. – Она закусила губу, будто сдерживаясь от того, что хотела сказать, а потом, вдруг, сказала: - Я люблю тебя. Дио дёргается так, будто его облили холодной водой. Он слышал эти слова уже столько раз, что ему казалось, что любить его – это проклятье. Бесчисленные слова о любви от мамы, которая даже на последнем издыхании извинялась перед сыном за то, что не смогла дать ему лучшей жизни. Джордж, который полюбил Дио как сына, и в итоге скончался с толчка Дио. Эрина, которая смогла увидеть в Дио нечто хорошее, и не побоялась зла, которое в нём скрывалось, полюбила и родила ему дочь, и теперь она даже не хочет с ним разговаривать и выходить из комнаты. Джонатан, который, когда им было по семнадцать лет, разрыдался, когда они смотрели вместе на звёзды. Джонатан, который тогда крепко обнимал Дио, говоря о том, что, несмотря на их дерьмовое начало отношений, брат – самый близкий в его жизни человек. И местонахождение ДжоДжо не известно вот уже несколько лет, а все, кроме самого Дио, считали, что он мёртв. Хелен была ребёнком. Наивным ребёнком, с цветом волос и глаз Дио, но, несмотря на это, абсолютно невинным созданием. Она делала пакости и нарывалась на приключения по той же причине: она ребёнок. Но её сердце не испорчено той гнилью, в которой побывал Дио, поэтому её любовь наиболее чистая, ничем не загрязнённая. Искренняя и сильная, и это было абсолютно прекрасным, но, в то же время, абсолютно глупым, потому что любовь – это ошибка. Так же, какой якорь это был для всех тех, кто когда-либо любил Дио, и попал в ужаснейшее положение. «Я люблю тебя» - самые страшные слова. Это начало конца. То, как Дио говорил об этом в детстве маме, или шесть лет назад – Эрине, наверное, единственный раз, когда он позволил себе это сказать, казалось для него, Дио, кошмаром. Эти слова имеют гораздо больше веса, чем кажется, и в последствии приносят невыносимую боль от потери человека, как было с мамой, как сейчас с Эриной, как было с… Неважно. Несмотря ни на что, Хелен его любила, но Дио не был уверен в том, что чувствовал к ней больше, чем ответственность, или обычное желание не быть как собственный отец. Однако этот вечер дал сильную трещину в его убеждениях, потому что следующие слова Хелен заставили Дио понять гораздо больше. — Я… Иногда слышу странный голос в голове, только не говори маме, хорошо? – Она опустила взгляд. – Он мне говорит плохие слова, что из меня ничего путного не выйдет, что я… - Хелен остановилась на полуслове и подняла взгляд на отца. – Это же пройдёт, да? Взгляд Дио смягчился. Этот же голос в своей голове он слышит около двадцати лет. Хелен была его дочерью. Несмотря ни на что, в её венах текла её кровь, и Дио понимал одно: он действительно любит её. За то, что она так похожа на него, но в то же время тянется к абсолютно другому. Дио верил в судьбу, и буквально видел, что она станет кем-то лучше, чем он сам. И это то, чего он хотел больше всех на свете. — Разумеется пройдёт, - Он погладил её по голове. – Ты похожа на свою бабушку. Тоже станешь такой же святой, и в церкви ходить будешь, и детей своих доставать разговорами про Рай, и точно пропадёт. — Я не!.. – Хелен была готова разозлиться, но Дио внезапно притянул её к себе, обнимая. — Я тоже люблю тебя. Это был первый раз за всю жизнь Хелен, когда он сказал ей, что любит её. Хелен ожидаемо расплакалась, сжимая в руках рубашку Дио. Она говорила, что слёзы – это нормально, особенно если это касается близких людей. Дио понял три вещи: она слишком много времени проводила с Эриной, она видела его в кладовке с фотографией, и, наконец, что он плакал вместе с ней. Она уснула у него на руках, и Дио пришлось возвращать Хелен в комнату. Уйти он так и не смог, и причина даже не в том, что она так сильно сжала в своих руках его рубашку, что ему было жалко её отцеплять. Ему не хотелось оставлять её одну после того, что случилось – то, насколько они сблизились за этот вечер, было слишком важным. У Хелен остались на щеках дорожки высохших слёз, и оставлять её одну не хотелось больше всего. Хелен не снились кошмары, когда Дио спал рядом с ней. Той ночью не снились, и сейчас не снятся. Дио не совсем понимал, как это работает – он скорее должен быть источником кошмаров, потому что искренне верил в то, что в нём нет совершенно ничего святого, однако это было так же, как в детстве с мамой. Дио никогда не снились кошмары, когда она была рядом и обнимала его. Ещё ему не снились кошмары тогда, когда за его сном следил ДжоДжо. Прижимая Хелен к своей груди, Дио закрыл глаза.