Реальность, в которой у нас нет никаких шансов

      Скорчившись на кухонном стуле, Лэнс намазывает тонкие, еще горячие ломтики тоста арахисовым маслом и замечает, как его пальцы дрожат. Он списывает все на упавший уровень сахара в крови – последний раз он ел около семи часов назад, поэтому собственное тело кажется вялым и тяжелым на подъем.       Но до недавнего времени есть ему совсем не хотелось. Да и не то чтобы сейчас очень хочется.       Через пыльное стекло Лэнс смотрит на улицу за окном, пытаясь сосредоточиться на вкусе тостов, на том, какое арахисовое масло соленое и сладкое одновременно, но вместо этого думает о далеком озере в Антарктиде, где не было ни дождя, ни снега уже больше тысячи лет. А потом о Ките и о том, что произошло между ними, что он видел и чувствовал.       На ощупь кожа Кита мягкая и ровная, а губы – немного сухие, шероховатые, словно в маленьких порезах. Когда Лэнс прикасается к нему, Кит сначала совсем не противится, только замирает, будто перестает дышать. Лэнс еще никогда не целовался, но он видел достаточно поцелуев, чтобы знать, что к чему. Поэтому уже через несколько секунд он пускает в ход язык, проталкивая его внутрь теплого рта Кита, чувствуя, как смешивается их слюна, чувствуя, как они становятся одним целым.       Поджав под себя босые ноги, Лэнс закрывает глаза, полностью погрузившись в воспоминания. Пытаясь найти то мгновение, с которого все пошло не так.       Кит отталкивает его, он вытирает губы и требует объяснений так неистово, что ошарашенный Лэнс сначала только и может выдавить, что это «из-за комнаты».       – Комнаты? Какой еще комнаты?!       – Твоей.       Кит смотрит на него – глаза широко распахнуты, зрачки расширены, а губы трясутся. Деформированные от гнева черты лица начинают сползаться.       – Кит, успокойся, пожалуйста! Я просто… Я обещаю тебе, что больше никогда не сделаю этого. Никогда в жизни. Хорошо? А теперь успокойся, я прошу тебя…       Лэнса самого трясет, и он не знает, что говорит. Не знает, почему отрекается от того, что минуту назад казалось таким особенным и правильным. Таким настоящим.       Но Кит не успокаивается, и Лэнс продолжает, вываливая на него всю правду о своих видениях. Все с самого начала – и все начистоту. Наверное, этот момент все равно должен был когда-нибудь настать.       Губы Кита искривлены, словно слова Лэнса причиняют ему физические страдания. Прерывая рассказ на середине, он выдыхает:       – Так вот почему ты хотел стать моим другом!       Его глаза раскрываются еще шире, будто от болевого шока.       – Это не так, – беспомощно оправдывается Лэнс. – Совсем не поэтому…       – Ты врешь! Ты врал мне все время. Ненавижу тебя.       – Кит! Кит, я…       Выдернув фотографию из ослабевших пальцев друга, Кит коротко приказывает: «уходи», и Лэнс, сам не понимая почему, беспрекословно подчиняется ему.       Рукав пижамы испачкался в арахисовом масле, но Лэнс не обращает на это никакого внимания, потому что думает. Он думает о ненависти и о том, из-за чего Кит, который еще совсем недавно говорил ему, что очень любит его, мог сказать такое. Может, ненависть – это всего лишь обратная сторона любви? Та изнанка, о которой никто и не подозревает, пока не полюбит по-настоящему.       Прижавшись щекой к шершавой поверхности стола, Лэнс вспоминает о том, как идет один сквозь светлые и бесконечные коридоры дома на краю света. Внутри такой горький, такой жгучий комок боли, что он бы расплакался, если б это только не было так стыдно.       Стоит ему покинуть комнату, как гул в ушах проходит. Тошноты тоже как ни бывало, но желудок сжимается так неприятно, и хочется побыстрей оказаться одному, поэтому Лэнс торопится к выходу, не замечая поначалу Рэнди за кухонным столом.       Тот окликает его, и Лэнс замирает, словно сомнамбула, потревоженный во время его ночного тура.       – Уже уходишь? – дружелюбно спрашивает Рэнди. – Жаль, я был бы рад, если бы ты остался на ужин.       – У меня дела, – бормочет Лэнс, а отец Кита улыбается.       – Ну конечно, конечно.       В его руке тонкий дорогой планшет, который Рэнди кладет на стол рядом с собой. Он окидывает Лэнса быстрым внимательным взглядом.       – Почему Кит не с тобой?       – Он… у него голова разболелась, – врет Лэнс, и отец Кита удивленно вскидывает брови:       – Очень необычно. У Кита никогда не болит голова.       – Ну, а сегодня заболела…       – Послушай, Лэнс, приятель, мне нужно тебе кое-что сказать.       От слов Рэнди внутри Лэнса словно что-то застывает. Съеживается, становится твердым, превращается в камень и раздирает внутренности.       Он хочет уйти.       Встав из-за стола, Рэнди подходит к нему медленно, ступая ногами, обутыми в домашние тапочки, по полу так тихо, будто бы идет по шерстяному одеялу.       – Это касается Кита, – говорит он, а Лэнс инстинктивно мотает головой, заранее отказываясь от того, что может услышать. – Может, ты уже заметил, а может, еще нет, но у моего сына сильное психическое расстройство.       – Ч-что?       Лэнс захлебывается собственным вопросом. Рэнди вздыхает.       – Это началось уже очень давно…       – Зачем вы вообще говорите мне это?!       Очередной горестный вздох, а Лэнса чуть не выворачивает от злости.       – Потому что Кит считает тебя своим другом, и я думаю, ты имеешь право знать это…       – Кит не сумасшедший! Он абсолютно нормальный! Вы…       Ладони Рэнди ложатся ему на плечи, и Лэнс чувствует, какой тот сильный. Ударить Кита или даже избить его до полусмерти ему наверняка ничего не стоит. От осознания этого все подозрения, все мысленные обвинения и ненависть возвращаются к Лэнсу одним махом, и он уже готов обрушить их на отца Кита, когда тот продолжает – спокойно и твердо, заглядывая своему собеседнику прямо в глаза:       – Я не сказал, что Кит сумасшедший. Я сказал, что у него психическое расстройство. Это разные вещи. Думаю, ты просто еще совсем не знаешь его… Он очень страдает. Он чувствует себя одиноким. Он отказывается верить в смерть своей матери. В последнее время только и говорит о том, что она с другой планеты и обязательно вернется за ним, когда настанет время…       Рэнди рассказывает дальше – серьезно и сокрушенно, но Лэнс не хочет верить в то, что слышит. Боль – еще большая, чем до этого – пронзает его, и, вырвавшись из рук отца Кита, он выбегает наружу и бежит прочь по хрустящему под подошвами кроссовок стерильно-белому гравию.       Он останавливается только через несколько минут, когда понимает, что очутился совсем не там, где предполагалось, и перед ним не ворота, а буйно разросшийся бескрайний сад. Настоящие дебри, пересыпанные болезненно яркими цветами магнолии, с величественными кипарисами, густыми зарослями папоротника и вездесущим, извивающимся будто в агонии плющом.       Лэнс растерянно мотает головой по сторонам. От шока и внутренней неразберихи он поначалу совсем потерял чувство ориентации в пространстве. Ему кажется, что он не знает, где он, и на мгновение – что он даже не помнит, кто он такой. И как он только здесь оказался?       Но чувство потерянности быстро проходит. Обернувшись, он видит за собой дом Кита – большой, двухэтажный, стены частично из плексигласа, как в офисах нового поколения. Этот дом – его единственный ориентир, и Лэнсу волей-неволей приходится возвратиться к нему.       Он ступает по гравию осторожно, стараясь не шуметь, но тот все равно предательски хрустит под ногами. Лэнс обходит дом с другой стороны и видит ярко-красный «бьюик»-седан и уже знакомую ему входную дверь. Теперь-то он точно быстро найдет выход из этого заколдованного места.       До его ушей доносятся голоса. Сначала приглушенно, но потом громче и громче, заставляя Лэнса вздрогнуть. Он запрокидывает голову вверх и видит выходящее во двор окно комнаты на втором этаже. Его створки приоткрыты, и за ними людские силуэты – Кит, съежившийся, кажущийся совсем маленьким, и его отец, нависший над ним.       Отступив назад к спасительной тени эвкалиптового дерева, Лэнс прищуривается, напрягает зрение и слух изо всех сил, понимая, что то, что происходит сейчас перед ним, не предназначено для чужих глаз. А для его глаз уж тем более.       Голос Кита тихий, срывающийся – половину того, что он говорит, вообще не разобрать, но Лэнс на уровне инстинктов понимает, что тот плачет. Всхлипывает совсем как тогда, когда он объявился у него на дне рождения, изукрашенный синяками и страдающий – доведенный до предела, но все еще пытающийся скрывать это от остальных.       Поток слез Кита прерывается, когда отец притягивает его к себе, вместо того, чтобы ударить, вместо того, чтобы жестоко оттолкнуть в сторону – Рэнди обнимает его, позволяет ему уткнуться лицом мокрым от слез в свою грудь, аккуратно приглаживает его растрепанные волосы.       – Я говорил тебе, что все так и будет, – голос отца Кита негромкий, но такой отчетливый, что Лэнс понимает каждое слово. – Сколько это будет повторяться, Кит? Ты ведь знаешь, что доверять нельзя никому…       В ответ только неразборчивые хлюпы-всхлипы.       – Ох, какой ты у меня плакса.       Судорожное хлюпанье утихает, но Кит все еще в объятиях Рэнди, а потом он поднимает голову, смотрит на своего отца снизу вверх и говорит:       – Если я снова сделаю это…       – Если тебе станет лучше, делай все, что хочешь.       – Но…       – Какая разница, кто что подумает, Кит. Какая разница.       Отступив на шаг от своего отца, Кит неуверенно улыбается. Его лицо все еще умыто слезами – даже с такого расстояния видно, что его глаза красные и страшно опухшие, но губы растягиваются в измученной улыбке.       – Вот видишь, тебе уже лучше.       Кит кивает. На его лице настоящее облегчение, но сколько Лэнс ни гадает, сколько он ни прикидывает в уме, он не может понять, что могло так успокоить Кита. Пока тот наконец не делает это.       Он подходит к письменному столу – комната, в которой он с отцом находится, напоминает небольшой и полутемный рабочий кабинет – и берет что-то в руки. Разглядеть, что это именно, сложно, но предмет массивный и явно тяжелый. Что-то вроде старомодного пресс-папье.       Отец Кита складывает руки на груди. Неподвижно застыв в этой позе, он наблюдает за тем, что делает его сын, и видя, как тот мешкает на пару мгновений, подбадривает его – покровительственно и почти ласково:       – Все будет хорошо, Кит.       – Я знаю, пап.       Кит кладет левую руку до самого локтя на стол – в правой он крепко сжимает пресс-папье и заносит его вверх.       – Все нормально, Кит…       Резкий стон боли прерывает слова Рэнди, когда Кит с размаху обрушивает пресс-папье на лежащую на столе руку. Лэнс вцепляется пальцами в ствол дерева, за которым он прячется. Его мутит от страха, от охватившего его всепоглощающего первобытного ужаса.       Рэнди же наблюдает за самоистязаниями своего сына с невиданным спокойствием, словно тот за завтраком заливает кукурузные хлопья молоком. Кит тяжело дышит и дрожит всем телом, но опускает пресс-папье на свою руку снова и снова.       Он вскрикивает – каждый раз так мучительно и громко, и видно, что силы покидают его, но он стискивает зубы и продолжает, продолжает, продолжает.       Страх, охвативший Лэнса, достигает своего апогея, его тошнит настолько сильно, что он опускается на землю рядом с деревом и без единого звука извергает содержимое своего желудка на идеально-белый гравий перед ним.       Когда он приходит в себя, то понимает: его собственная рвота растекается перед ним мутной малоприятной лужицей, а ладони, которыми он опирался о землю, болят, и десятки мелких острых камешков вошли в них так глубоко, что пошла кровь. Теплая и такая трепещуще живая, что это освобождает его от оцепенения, и он встает на ноги, пошатываясь, приобретает равновесие, и во второй раз за день бежит наутек.       И не оборачивается ни на секунду.       Как наркоман, поймавший особенно сильный приход, Лэнс вспоминает последующие часы только в тумане. Он идет по улицам, его тело под одеждой потеет и трясется – несколько раз он останавливается, поддавшись рвотным позывам, и пытается вытошнить свой желудок на асфальт перед ним. Но внутри ничего – огромная сухая пустыня.       Он вспоминает, что во время своих бесцельных блужданий по району Кита покупает в одном из круглосуточных магазинчиков банку Кока-колы и выпивает ее, не ощущая ни газировки, ни сладкого вкуса, что сидит на скамейке в парке и что мельком видит «лэнд-ровер» Широ, медленно проплывающий мимо. Во всех этих воспоминаниях он не уверен – может, это все было, а может, нет. Домой он возвращается только под вечер и, шарахаясь от домашних, забивается под душ, смывая с себя пот и уличную пыль.       Арахисовое масло тяжело оседает в желудке. От него внутри так пакостно, будто клеем все перемазали, но Лэнсу кроме чувства сытости не нужно больше ничего. Шлепая босыми ногами по полу, он возвращается к себе в комнату, захлопывает дверь поплотней и садится на кровать. И прячет лицо в ладонях.       События прошедшего дня прокручиваются в голове раз за разом, словно кинопленка, поставленная на повтор, но в какой-то момент уставший до смерти мозг начинает стирать самые жуткие моменты, заменяя их на другие, менее тяжелые мысли. Без какой-либо на то причины Лэнс вдруг вспоминает о пробудившейся в нем сексуальности и о том, как было странно ощутить ее и испытать ее на себе во всей силе.       Не то чтобы он никогда не думал о таком. Просто в этот раз все было так ярко, так живо, словно что-то, запечатанное где-то в самой глубине него, наконец-таки нашло лазейку наружу. Будто горячий источник пробился сквозь толщу льда.       Забравшись с ногами на кровать, Лэнс опирается спиной на стену и, закрыв глаза, продолжает вспоминать. Приятно пахнущая роскошная блондинка с млечно-голубыми неземными глазами – и Кит, губы которого сухие и бесконечно теплые, а рот глубокий и влажный, влажный. Почему только его тело реагировало совершенно одинаково на них обоих? Неужели ему настолько уж наплевать, с кем? Будто бы он не разумное человеческое существо, а животное какое-то.       Это сравнение неожиданно забавляет Лэнса. Устало, растерянно, но не без доли здоровой иронии он спрашивает самого себя: «Неужели я животное? И мое тело – совсем с катушек слетело… Ну точно, будто я дикий зверь». Он развлекает себя этими мыслями до тех пор, пока не вспоминает, как Пидж, своим привычным жестом поправив очки на носу, вещает с противным заумным видом, словно ведущий программы на Би-Би-Си: «Гомосексуальное поведение у животных не является аналогом гомосексуального поведения у людей…»       Господи, почему только он сейчас это вспомнил? И о чем он только думает?       Встав с кровати, Лэнс делает несколько беспокойных кругов по комнате. Ему нужно отвлечься. Жуткие воспоминания снова прорываются наружу, как отрывки кошмара, увиденного прошлой ночью, но свежего в памяти, как никогда, и Лэнс мрачнеет, чувствуя, как беспокойство за Кита скручивает внутренности.       Он ведь себе ничего не сломает таким образом? Он ведь…       Подойдя к письменному столу, Лэнс бездумно включает радиоприемник. Вертит колесико радиочастот, ищет что-то, сам не зная что, пока не натыкается на незнакомую ему станцию на испанском языке. Из колонок раздается ритмичная и беззаботная, как летний день на пляже, танцевальная музыка – сначала приглушенно, почти призрачно, но Лэнс выкручивает громкость до предела, до тех пор, пока Тайлер из соседней комнаты не стучит кулаком в стену.       – Рехнулся, братец?!       Лэнс не обращает на стук ни малейшего внимания. Он продолжает увеличивать громкость на приемнике. Тайлер стучит в стену уже обоими кулаками:       – Эй, Лэнс! Оглох, что ли? Выруби это к чертям собачьим! Эй, я к экзамену готовлюсь! Сейчас не время слушать чика латина…       Стук из соседней комнаты тонет в зажигательных музыкальных ритмах. Лэнс ложится на кровать. Он вытягивается всем телом и накрывается одеялом с головой.       Этот запах. И как он только не замечал раньше? Его постельное белье пахнет так же, как Кит.       Музыка в колонках сменяется веселой трескотней ди-джея, стук в стену затихает – может, Тайлер совсем отчаялся и решил сходить прогуляться? – и Лэнс понимает, что больше ничего, ничего на свете не помешает ему погрузиться в его мысли.       Он немного ерзает по кровати, чтобы улечься поудобнее. Под одеялом душно, но сбросить его с себя Лэнс не может, потому что только так запах Кита везде. Будто бы он сам сейчас рядом – уткнулся ему в спину и обнимает его своими худыми руками крепко-крепко.       Музыка отходит куда-то на задний план, и Лэнс отчетливо представляет Кита. То, как они идут домой вместе, как увлеченно болтают после уроков, как Кит смеется, как берет его за руку. Их пальцы сцепляются друг с другом, а потом они целуются – взасос и очень, очень долго.       Кит, думает Лэнс, и его тело отвечает на эти мысли.