Реальность, в которой у нас нет никаких шансов

      Лэнс разрывается между двумя противоречивыми желаниями. С одной стороны, ему хочется рассказать друзьям все. Все, что он увидел и понял в тот день, но с другой – тогда ему придется рассказать им и о поцелуе с Китом, а это уже слишком. Это сейчас Лэнс не способен доверить никому – даже Ханку с Пидж.       Да и вообще, если подумать, что, собственно, произошло в тот день на самом деле? Чем больше Лэнс размышляет над этим, тем более размытыми и нечеткими становятся его воспоминания. И вот они уже и вовсе как полароидные снимки десятилетней давности – бледные и такие выцветшие под налетом времени, что не разобрать ни черта.       Что он мог увидеть в том окне на втором этаже? Разве он не был слишком далеко, чтобы делать какие-то однозначные выводы? Может, он просто перегрелся в тот день на солнце и воображение сыграло с ним злую шутку?       Его мозг определенно перегружен. И ни алгебре, ни классическим английским поэтам там не место. Лэнс смывается с уроков – раньше, чем кто-либо успевает заметить – и прячется в небольшой забегаловке рядом со школой, где пьет несколько молочных коктейлей с клубничным вкусом один за другим, после чего в кармане не остается ни цента.       Он вздыхает. Смотрит на свой мобильник, вздыхает снова. Кит не отвечает на его сообщения – его вообще ни онлайн, ни в школе нет уже больше пяти дней подряд. Он будто провалился в параллельное измерение. Хорошо бы, если так – на самом деле Кит просто обижен на него. Это и дураку ясно. Кит обижен и теперь ненавидит его, и видеть его больше не хочет.       Лэнс кладет подбородок на лоснящуюся от жира, не слишком чистую поверхность стола и наблюдает за тем, как люди заходят, заказывают себе фастфуд, бесцельно снуют туда-сюда и в итоге снова покидают забегаловку. Несколько раз кто-то пытается заговорить с ним, но Лэнс не реагирует – засунув в уши наушники, он делает вид, что слушает музыку.       Так проходит несколько часов, пока в дверях забегаловки не появляется знакомая фигура. Заказав себе двойное меню с трехэтажным бургером, картофелем фри и диетической Кока-колой, Ханк направляется к его столу и, подсев к нему, широко улыбается.       – Прогуливаешь?       – Ой, Ханк, только не надо этого. Мне и так погано.       Брови друга – толстые и пушистые, как ворсистый ковер у Лэнса в гостиной – сочувственно сходятся.       – Да уж, ты что-то неважно выглядишь в последнее время. Хочешь картошки?       – Да нет, не очень…       – Уверен? Тут она очень классная.       Выдернув из ушей наушники, Лэнс выпрямляется на своем стуле и раздраженно смотрит на друга.       – Еще одно слово о жратве, Ханк, и я за себя не отвечаю.       Угроза работает, и Ханк действительно затыкается. Недоуменно пожав плечами, он принимается за содержимое своего подноса – сметает злосчастную картошку фри прямо-таки со световой скоростью. Наблюдая за ним, Лэнс невольно вспоминает о Ките: тот тоже ест всегда жадно и очень неаккуратно. То подбородок в кетчупе, то рукав лонгслива. Растяпа-Кит…       Уже безо всякой надежды, просто по привычке, Лэнс кидает взгляд на дисплей своего телефона, но там, конечно, никаких новых сообщений. Ханк, вытирающий лицо салфеткой, умудряется подлить масла в огонь:       – От Кита ничего не слышно, да?       Лэнс разъяренно округляет глаза.       – Ешь свою чертову картошку, Ханк!       – Послушай, я не очень хочу лезть не в свое дело… Но почему ты так бесишься?       – Я…       Лэнс запинается, потому что ему кажется, что за окном в противоположном конце забегаловки он видит Кита. Черные волосы не причесаны, в совершенно кошмарном состоянии, под глазами круги, словно от тысячи бессонных ночей, а красная толстовка болтается на плечах, как мешок. Кит проходит мимо – руки в карманах, спина ссутулена, ноль внимания на все, что происходит вокруг. Вид у него такой, что даже в страшном сне не приснится…       Вскочив со стула, Лэнс пулей проносится через всю забегаловку и выбегает наружу. Чувствует он себя примерно так же, как во время видений – пульс учащен, ладони мокрые от пота, а в ушах шумит. Но на это наплевать, главное, что Кит здесь! Главное, что они могут наконец поговорить друг с другом…       На улице духота и так пусто, что только перекати-поле по дорогам не катается. Ни души.       Судорожно хватая ртом воздух, Лэнс дико озирается по сторонам, но вокруг действительно никого, ни одного человека, хотя только пару секунд назад он отчетливо видел Кита снаружи. Совершенно точно видел. Эти растрепанные волосы и это красное худи дурацкое – ну не придумал же он все это, в конце концов?!       Ханк выходит из дверей забегаловки и присоединяется к нему, спрашивая, что случилось. «Кит!! – выдыхает ему в лицо Лэнс. Он обрушивается на друга – растерянного и почти испуганного. – Разве ты не видел его?! Он только что был здесь! Он…»       Некоторое время Ханк только смотрит на мечущегося в панике Лэнса своими большими и добрыми, янтарно-карими, как у собаки, глазами. А потом кладет ладонь ему на плечо и негромко обращается к нему:       – Я знаю, ты запретил мне говорить про «жратву», но можно я скажу тебе кое-что?       – Чего?!       Лэнс замирает на месте. Его рот разинут от удивления, и он дышит с таким трудом, будто пробежал десятикилометровый марафон.       – Помнишь, когда мы были еще совсем детьми, твоя мама всегда делала на Рождество шоколадные капкейки? Ну те, с засахаренной вишенкой наверху…       – К чему это вообще, Ханк, господи боже?!       – Не перебивай меня, Лэнс. Те капкейки были ну очень вкусными, помнишь, мы ели до тех пор, пока у нас животы чуть не лопались? Но больше всего ты все равно любил те засахаренные вишенки. Обожал их страшно. Всегда съедал их самыми первыми…       – Ханк…       – Просто хотел сказать, что Кит для тебя в точности как те засахаренные вишенки на капкейках. Ну, по крайней мере, у меня такое ощущение…       Неуклюже улыбаясь, Ханк разводит руками. Засахаренные вишенки на капкейках? За это идиотское сравнение Лэнс готов его убить. Он ничего не понимает. Не понимает и понимает одновременно.       С усилием кивнув, он шепчет Ханку в ответ, что тот прав. И что Кит для него - как те засахаренные вишенки, и как сами капкейки, и как куча остальной нездоровой, соленой, острой и сладкой еды, которую он обожает. И что тут уж никуда от этого не деться. Это так, как есть.       Похоже, подводит итог Лэнс, отведя глаза в сторону, я просто влюбился.       Ничего, если Кит не отвечает на сообщения. Ничего даже, что он не берет трубку, потому что Лэнс знает, где он живет.       Думая об этом, Лэнс поднимается на последний этаж школьного здания. Он уже решил для самого себя, что пойдет к Киту, в дом на краю света, чтобы объяснить ему все, но до этого ему нужно разобраться еще с одним, последним делом. Он хочет знать правду.       В библиотеке прохладно, почти сумрачно. Лэнс уверенно минует ряды стеллажей – книги по физике, математике, прикладной психологии и английской литературе девятнадцатого века – и находит Пидж там, где и ожидал найти. В ее собственном укромном уголке.       Маленький столик со старым персональным компьютером – библиотечной собственностью – так хорошо упрятан в недрах читального зала, что здесь помимо уроков можно заниматься всем, чем угодно. Пидж, например, прямо сейчас играет в пииспи, и на ее лице довольное расслабленное выражение человека, полностью погрузившегося в мир своих фантазий. И лучше ей не мешать, если жить еще не надоело.       Но у Лэнса нет другого выхода – он подходит к столу Пидж и, опустившись на стул рядом, несколько секунд наблюдает за тем, как она играет. Потому что знает прекрасно, что это она ненавидит больше всего на свете.       Отложив пииспи в сторону, Пидж поднимает на него свои глаза – краснющие и злые – и спрашивает мрачно:       – Так приспичило?       Лэнс кивает.       Достав из кармана своих мальчишечьих свободных и прямых джинсов смартфон, Пидж морщит лоб.       – Секундочку, ладно? Где-то я всю информацию сохранила…       Пидж роется в телефоне, а Лэнс ждет. Немного ерзает на стуле от нетерпения, но молчит – только смотрит на подругу почти моляще.       – Тебе прям все с самого начала рассказывать?       – Все, что ты знаешь, богиня информационных технологий…       – Фу, Лэнс!       Пробежав глазами по экрану мобильника, Пидж начинает – скрупулезно, правильно выговаривая каждое слово, так, будто бы читает важный доклад перед огромной аудиторией:       – Полное имя: Кит Акира Когане. Родился в Ванкувере, Канада, такого-то числа в таком-то году…       – Стоп! Постой-ка. Погоди, – Пидж замолкает и терпеливо ждет, пока Лэнс произведет в уме нужные математические вычисления. – Киту получается… ему пятнадцать, что ли?!       – Да, а что?       – Ничего, – Лэнс сглатывает. – Думал, он младше меня…       – Сюрприз, внимательный ты парень.       Лэнс хмуро мотает головой. Информация о возрасте Кита мгновенно откладывается где-то на задворках его сознания – особенно раздумывать над этим у него времени нет. Но несмотря на это, Лэнс все равно успевает отметить про себя, что для пятнадцатилетнего Кит целуется из ряда вон плохо, и от этой мысли у него розовеют щеки.       – Вспомнил что-то? – ехидно интересуется Пидж, внимательная, как службы тайной разведки, а Лэнс поспешно отмахивается:       – Дальше давай.       По словам Пидж, мать Кита – уроженка японского архипелага – знакомится с его отцом во время ее бурной, хоть и недолгой карьеры модели. Со смартфона Пидж на Лэнса смотрит необыкновенно красивая темноволосая молодая женщина. Точь-в-точь Кит, только волосы совсем прямые и до лопаток.       Он зачарованно пялится на фотографию, чувствуя, как внутри все переворачивается от восхищения, пока Пидж не заявляет:       – Погибла в автомобильной катастрофе, когда сыну было четыре. Фотографии с места происшествия в интернете тоже есть, но показывать их тебе я не буду.       Да уж, лучше так, чем по-другому. Даже когда Пидж убирает фотографию из-под его носа, Лэнс еще несколько секунд думает о ней. А потом о Ките и признается самому себе, что тот очень красивый. Если бы не прическа дурацкая, и не эта одежда его – будто он ограбил модный магазин, а потом на свалке спал.       Пидж продолжает, рассказывая о том, что в раннем детстве Кит много болел. Перечисляет какие-то его детские заболевания, но Лэнс не может сосредоточиться на их названиях. Пидж рассказывает, что в то время Кит переживает из-за всех этих своих болезней, он не хочет быть обузой для своего отца и старается быть паинькой. Хоть и вовсе не паинька по натуре.       Отец воспитывает его так жестко, что Кит загоняет самого себя, свое настоящее «я» глубоко внутрь. Тогда-то и начинаются первые проблемы с психикой…       – Проблемы с психикой? – переспрашивает Лэнс, облизнув губы. Они почему-то страшно пересохли.       Пидж со стуком кладет телефон на стол.       – Что именно, найти слишком сложно. Насколько я поняла, в десять лет Кит пытается подстроить окружающую его реальность под себя. Придумывает убедительные объяснения тем вещам, которые заставляют его страдать, и верит в них. Это переходит в почти маниакальную одержимость…       Пидж замолкает, и какое-то время они оба не говорят ни слова. В библиотеке тихо – слышно только, как кто-то ходит за стеллажами и как шуршат страницы переворачиваемых книг.       – Эти синяки… – начинает наконец Лэнс, но Пидж качает головой:       – Не делай поспешных выводов. Все не так просто, как кажется.       Лэнс вопросительно смотрит на подругу, и та разъясняет:       – За всеми увечьями, которые Кит причиняет самому себе, стоит его отец. Даже не сомневайся. В прошлом он известный кинорежиссер – мотается по всей Канаде и Америке, и его сын, конечно, с ним. У всех на виду.       – И?!       – Такие вещи сложно доказать, Лэнс. Судебный процесс, который поднимался несколько лет назад, был замят – да так, что в интернете об этом почти ни следа. В тринадцать лет Кит перестает есть несколько месяцев и попадает в больницу с острой пневмонией. Результат – клиническая смерть. Длится не больше трех минут, но все-таки…       Лэнс болезненно кривится.       – Это я знаю… Расскажи что-нибудь другое!       Во взгляде Пидж проскальзывает что-то, смахивающее на удивление.       – Ну хорошо. А что такое дауншифтинг знаешь?       – Даун… что?       – Даун-шифтинг.       Пидж покачивается на своем стуле несколько раз взад-вперед, а потом, словно сосредоточившись и поймав важную мысль, поясняет:       – Почти сразу после клинической смерти Кита, они оба – он и его отец – исчезают на год. Никто не знает, где они. Дом в Канаде продан, все банковские счета заморожены – часть средств потрачено на уплату налогов, остальное роздано благотворительным организациям.       – К чему ты вообще клонишь?!       Уставший и запутавшийся еще больше, чем несколько часов до этого, Лэнс с досадой смотрит на Пидж. На то, как она раскачивается на стуле, на то, как ее взгляд ловит солнечные лучи, проникающие сквозь приспущенные жалюзи. Она пожимает плечами.       – Да ни к чему особенному. Хотя нет – есть тут кое-что… Если Кит для тебя хоть что-то значит, постарайся не упускать его из вида, ладно?       Пидж произносит это спокойно, почти даже задумчиво, но стоит ее губам сомкнуться, как Лэнс понимает, что совершил страшную, непоправимую ошибку. И эта мысль, эта одна-единственная мысль выбивает его из колеи настолько, что он покидает библиотеку, даже не попрощавшись с изумленной Пидж. Он торопится, потому что знает – как бы он ни спешил, все равно может быть слишком поздно.