Красная шапочка или письма одной попаданки

Видала я такую чепуху, по сравнению с которой эта чепуха — толковый словарь! Алиса в Стране Чудес

      Отдельная комната — это всегда круто. Особенно в гостях, потому что чисто русское «гостей много, а мест мало», преследовавшее меня всё детство, порядком портило нервы. Ведь если мой соседушка легко засыпал, то я, как дебильнутый энерджайзер-батарейка, полночи старалась вертеться как можно тише, так как не могла выбрать нормальную позу, в которой у меня ничего не затечёт, а человек, разделяющий со мной к нашей общей беде ложе, не улетит с кровати. Что не мешало мне уже во сне сбегать от любого контакта, а это было непросто — товарищи мне попадались беспокойные, спали, съёживаясь до размеров одного большого и жирного льва-переростка.       Чего стоило моё пробуждение в палатке с Ярой — я, согнутая в позе эмбриона в уголке, и она, словно грёбаный вампир, раскинувшийся на территории вокруг моей тушки, сосущий моё тепло, потому что сама она, хоть и выросшая в суровой Сибири, в нежном климате Лен. области, постоянно замерзала, даже летом.       Жуткая была ночь, потому что эта дурная требовала её обнимать и делиться покрывалом. А я куда оперативнее согрелась бы без неё, повернувшись к подруге спиной, что собственно и сделала, когда та задремала, а моя затёкшая в край рука потребовала немедленной капитуляции.       Но в норе хоббита, в одной из гостевых спален, на маленькой, хоть и удобной кровати, я не могла заснуть, терзаемая осознанием грядущего и моей к нему неподготовленности. В судорожных попытках придумать выход я долбала себя, по ощущениям, уже часа два после того, как все остальные в доме заснули. В итоге, не придумав ничего умнее, я мысленно воззвала к тому, кто из парочки моих наставников должен был быть сострадательнее — ангелу. — «Азраэль, обрати своё светлейшее внимание на непутёвую и проблемную меня, пожалуйста», — сверля взглядом побелку попросила я. Двухминутное молчание и я поняла, что придется действовать радикальнее, чем предполагалось. Я села на кровати и демонстративно сложила руки в молитвенном жесте. На этом вся моя святость, в общем-то, и закончилась. — «Слушай сюда, кусок крылатого дебилизма, либо ты мне отвечаешь, либо я самоубьюсь на простыне и встречусь с тобой лично.» — «Что ты снова хочешь, а?» — страдальчески протянул в моей голове голос пернатого с такой интонацией, что мне впору было бы устыдиться, но… ага, как же. Когда надо — эта хрень не работает. — «Я тут всего лишь бомж с ножичком, отправленный на великие дела, а об радостях походной жизни что-то никто не вспомнил, что вы, что Гэндальф.» — «Намекаешь на небесную плюшку?» — хмыкнул голос. Мои губы против воли растянулись в паскудной улыбочке. — «Скоммунизди мой походный рюкзак со скаткой, будь паинькой», — я чихнула и потёрла нос локтём, всё ещё не разнимая рук. — «Я ангел, какое скоммунизди!» — возмутился Азраэль, послав мне мысленный пинок по мозгам, которые незамедлительно разошлись в головной боли. — «Я не вникаю, ты там возмутился больше или смутился?» — «Ладно, хорошо, будет тебе походный мешок!» — рявкнул пернатый, явно доведённый до ручки мои детским поведением.       Конечно же, это непомерно плохо, хотя бы учитывая тот факт, что Азраэль плотно общается с нашим общим демоническим другом, а от него априори нельзя подцепить что-то хорошее… Но я же говорила, что в тот день идиотизм вёл бал почти весь день? В общем, я не потрудилась сделать себе засечку на память о том, что пернатый может отомстить. Очень зря, как выяснилось потом. — «Спокойной ночи, Азраэль,» — усмехнулась я, расцепив лапки и перевернувшись на живот, лицезрея теперь белую подушку.       Я никогда не слыла законченной педанткой — моим вторым именем скорее уж являлся Хаос, нежели Порядок, однако несмотря на захламлённость моей комнаты я прекрасно знала, что/где/под чем лежит, и почему именно так. А потому непомерно раздражалась, когда Яра с присущей ей наглостью разбрасывала свои вещи куда попало, нарушая мой «вроде как порядок».       Во внешности моей не было привлекательного — волосы вечно непонятного цвета, колеблющиеся с отметки «законченная блондинка» до «вроде бы шатенка». В моем мире считается нормальным красить волосы, однако мои «красились» сами — за лето я выгорала, а к нормальной (почти) жизни ехидной шатенки возвращалась где-то с середины января.       На момент моего попадания волосы были всё ещё невыгоревшими — до лета я так и не дожила. Однако проведя под жарким Средиземским солнцем чуть больше половины дня я уже начала подмечать светлеющие пряди.       Что вообще за фигня с этой шевелюрой?       Не сказать, что и остальные аспекты моей внешности меня радовали: нос картошкой, который мне периодически хотелось ужать прищепкой (вряд ли бы это меня спасло, он ведь был ещё и с горбинкой), полные щеки, на которых только к шестнадцати стали проявляться скулы (от чего-то одна проявилась лучше, чем другая), слишком густые темные брови, которые переняли у волос привычку выгорать за лето — правда, как-то странно и наполовину, и слишком большие глаза непонятного оттенка — то ли чёрные, то ли серые, то ли голубые, то ли синие. Это под каким освещением взглянешь и с какого расстояния рассмотришь, ага.       И моё самое нелюбимое в себе — фигура. Не то чтоб я была нескладной уродкой, нет, фигура у меня была вполне себе ладная, вот только черезчур мощная. Я тупо заставила себя поверить, что жирная и начала худеть. Не помогло — мои сверстницы всё равно были ниже, миниатюрнее, хрупче, а я же выглядела бой-бабой, особенно с накачанным прессом и широкими бёдрами. По крайней мере до болезни — сейчас же мышцы и жиры как-то потерялись (ведь пока была мертва, я не питалась, несмотря на то, что мышцы мои теперь были в тонусе, благодаря тренировкам, но былого вида не обрели — масса тела не та) и стала походить на свой больной идеал совершенства.       Ненадолго, я так полагаю, с моим-то классным метаболизмом.       И если при моём тогдашнем росте я выглядела всё ж довольно стройно и изящно, то если растолстею сейчас, буду походить на перекормленого тюленя — даже не сомневаюсь.       Азраэль давно покинул мою захламлённую голову, а сон всё никак не шёл. Дома (как давно это было) я в такой ситуации обычно что-нибудь читала, смотрела, вскакивала с кровати, начиная шастать по комнате и придумывая какую-нибудь безумную историю, с которой стоило бы, наверное, написать фанфик, или… ела. Ну, в крайнем случае выпивала кружку молока и довольно заваливалась спать.       Сейчас есть не хотелось. А вот пройтись и устаканить мысли мне явно не помешает. Поднявшись с кровати я натянула брюки и тихонько направилась к двери, открыв её так, что было почти не слышно. По Норе разносился многоголосый храп. Вау, как будто бы я снова дома.       Вообще, я очень долго отрабатывала технику хождения бесшумно — мама на своих выходных могла проспать хоть весь день, а будить её было себе дороже. Поэтому, когда в моей жизни появилась Яра, я невольно хотела её встряхнуть из-за того, как громко она себя вела — говорила, ходила и даже дышала. Я привыкла к тишине и тому, что могу без проблем отличить мамины шаги и куда они направляются. Издавать лишние звуки — значило бы привлечь к себе внимание, а я никогда не могла предугадать мамину реакцию даже на простой взгляд — вдруг он покажется каким-то не таким.       Серьёзно, пару раз мне поставили в вину, что рожа у меня тупая, когда расслабленная. Ладно уж, ей просто негатив сливать было некуда. Я не отвечала… до их последнего и окончательного развода перед моим шестнадцатилетием. Да, я впервые тогда разозлилась на свою мать и наорала на неё — было за что.       Тебе, верно, странно знать о таких взаимоотношениях с матерью, ведь в вашем мире принято совершенно другое…       Я любила свою маму, да что там, до сих пор люблю, хоть и читая это, ты, верно, усомнился. Я люблю её несмотря на холодность, на крики, на собственные слёзы, её запои, ссоры с бабушкой и папой, несмотря на то, что её не было со мной порой в самые важные моменты жизни и мне приходилось справляться самой. Я люблю её потому, что ненавидеть её было бы противоестественно, потому что как бы я не храбрилась и не старалась быть взрослой и рассудительной, мне всё же хотелось, где-то в глубине души, чтобы она взглянула на меня как на ребёнка — маленького и требующего заботы и защиты.       Азраэль как-то сказал, что моя ненормальная к ней привязанность и послужила причиной того, что сердца я лишилась — оно осталось с ней, несмотря на то, что у меня были и другие дорогие люди. Все остальные ощущались… по-другому. Не как она. А она…       Я чуть было не навернулась, переступая через очередного гнома: как-то тринадцать мужиков (Бильбо и Гэндальф не в счёт) умудрились занять всё свободное место в не маленькой, надо заметить, норе.       Дойдя до входной двери я даже позволила себе себя похвалить — в конце концов я проявила небывалые чудеса грации и ловкости, у которых не была в чести никогда.       Тихо открыв дверь, я выскользнула на улицу. Ступни свело от холода, стоило мне ступить на каменное крыльцо, а кожа на руках покрылась мурашками. А ещё мне в срочном порядке следовало отсюда смываться — на лавочке внизу восседал Торин, задумчиво попыхивая трубкой.       Я говорила, что логическое мышление у меня частенько даёт сбой, причем такого колоссального размера, что должно быть страшно? Короче, в место того, чтобы тихонь смыться, я замерла изваянием, вцепившись в несчастный косяк двери, который, по сути, вообще был ни в чём не повинен, но попался под раздачу, как обычно это бывает.       Когда гномий король почувствовал мой ошалевший взгляд и обернулся, я схлопнула рот, чуть не прикусив язык, а потом снова его открыла, чтобы сказать очередную глупость: — Простите, дверью ошиблась.       Господи, да, именно эту фразу стоило озвучивать в данной ситуации! Я чуть было не приложилась лобешником о всё тот же замученный косяк, но в последний момент передумала и дернула за дверную ручку. Так она и поддалась с первого раза.       Времени моих нелепых трепыханий хватило, чтобы подгорный король очухался. — Иди сюда. — Я даже не удивилась, что мне хоть кто-то не выкает — в конце концов, я тут младшая и это исключительно мой долг «выкать» собеседникам, как учила бабушка. Единственное, что я сделала, это послушно обернулась и пошлёпала босиком по каменным ступенькам вниз, остановившись только рядом с лавочкой, и не поднимая взгляд от своих голых лап. — Сядь, не мозоль глаза. — Простите.       Я тяжело вздохнула, понимая, что опять доставляю кому-то неудобства — мама часто меня ругала, за то что не могла приткнуться так, чтоб ей не мешать — и присела рядышком, чувствуя, как от гнома веет теплом. Не то чтоб я сильно мерзла — уже привыкла к прохладе, меня даже начало неожиданно клонить в сон.       Если честно, я была готова к любому — к тому, что сын Трайна начнёт меня отговаривать от идиотской затеи или спросит какого лешего я вообще куда-то поперлась, но он неожиданно меня удивил и выбил из колеи. — Кто твой отец? — Я чуть было не гаркнула «Люк», чтобы дополнить фразу Торина, но поняла, что он не оценит, потому что не знает, откуда это вообще. — Какая разница, если во-первых он нас бросил, а во-вторых остался в другом мире? — Лисса, верно? — вздохнул Торин, приминая табак в трубке большим пальцем. — Я лишь хотел узнать, какой отец отпустил своего ребёнка без защиты в другой мир. — Я его никогда не волновала, — хмурюсь я, припоминая события двухлетней давности, — он прямым текстом мне это сказал. И меня никто не отпускал в другой мир — я просто… умерла в своём.       Тяжело поднять взгляд на собеседника, заведомо зная, что увидишь там то, что так презираешь к себе, поэтому я не торопилась отрываться от разглядывания собственных рук, которые казались и вовсе не моими. Но когда на голову легла тяжелая рука и чуть взъерошила волосы на затылке, я в полном шоке подняла глаза на гнома, смотревшего на меня в ответ с каким-то сожалением и решительностью. Но без жалости, которой я бы ни капли не удивилась. — Гэндальф говорит, что Валар начертали твою судьбу… но хочешь ли ты идти, следуя за ней? — синие глаза пытливо взглянули на меня, как будто собираясь перетряхнуть и вытрясти наружу мою подпорченную душу. — У Гэндальфа странное представление о моей судьбе, — усмехнулась я, закидывая руки на затылок и поднимая взгляд на тёмный бархат ночного неба, заманчиво сверкающего такими яркими звездами, которые, наверное, светили над нашим миром в последний раз веке в восемнадцатом. Оборотная сторона прогресса — природа, то без чего раньше невозможно было жить, уходила в историю, теряясь в том, что создал человек. — Но его точка зрения имеет место быть. — Ты не ответила. — Я не знаю, чего хочу. — Эта простая фраза сидела во мне с того момента, как я оказалась здесь. Нет, конечно же, здорово встретить героев любимой истории, вдохнуть прохладу ночного Шира в легкие, пораздражать Гэндальфа своим идиотизмом, но… я всё ещё чувствовала разрушающую пустоту внутри, которая не желала восполняться ничем. Я не знала, чего хотела, хотя цель моя была проста и банальна — найти любовь. Если без этого можно было бы обрести покой, я осталась бы мертвой, но без сердца единственное, что ждало меня по Ту Сторону, это была Тьма. И перспектива в ней раствориться меня отчего-то не прельщала. — Наверное, я хотела бы покоя, — сдвинув брови на переносице продолжила я, снова опустив руки на колени, нервно сжав ткань брюк, — но я не смогу его обрести, пока не выполню условие, поставленное мне перед перемещением сюда. — Что это за условие, ради исполнения которого ты готова пойти на самоубийство?       Я повернула голову к своему собеседнику и растянула губы в дрожащей улыбке. Я не могла сказать. Кажется, сын Трайна прочел это по моим глазам, потому что в его отразилось понимание тщетности своего вопроса. — Найти то, без чего мой покой не представляется возможным ни в Жизни, ни в Смерти.