31 день нашего прошлого

Вдох-выдох. Потолок иррационально близко. Протяни руку — достанешь паутину из угла. Ойкава парит в воздухе. Он летает, лежа на спине. Выдох-вдох. Его руки состоят не из плоти и крови, у него нет костей. Противный, холодный пластик вместо ощущения кожи. Ойкава — кукла. Красивая, но пластиковая, ненастоящая, бездушная. Очередной вдох. У кукол бывают души. Он знает, ведь он чувствует. Хлопает дверь, Ойкава моргает. Он лежит в своей кровати, его руки снова из мяса, его кожа теплая. В голове щелчок. Тик-так, ты сходишь с ума. Ойкава. Его точно так зовут? — Тоору, я вернулась. Скоро будет ужин. — мать кричит снизу, но Ойкава её не слушает. Он все ещё смотрит в потолок, моргает, садится. В голове шум. Он не проходит уже третью неделю. — Дуракава, ты меня слушаешь? Чтобы завтра не опаздывал. — Иваизуми говорит что-то ещё, но Ойкава не слушает, он завис, уставившись на его нос. Странный такой, будто… Да, мармеладный. Яблочный мармелад с сахаром. Ойкава протягивает руку и пытается оторвать Иваизуми нос, но мармелад почему-то не отрывается. Хаджиме хлопает его по руке и начинает ругаться. Ойкава смеется в ответ. Он ведь просто хотел мармелада. — Ива-чан, не жадничай, это ведь лишь мармелад! — Ойкава смеется, смотря на Иваизуми. Он не перестает улыбаться, разглядывая злое лицо Иваизуми с этим нелепым мармеладным носом, но внезапно хватается за голову. Улыбка пропадает, он зажмуривается и пытается прогнать снова этот шум. Слишком громко. Так громко, что боль валит с ног. Он теряет сознание. — Результаты неутешительны. Болезнь быстро прогрессирует. Ваш сын точно никогда не упоминал ни о чем необычном? Возможно, головная боль, галлюцинации, навязчивые желания? Кабинет очень красивый. Светлый, со стенами цвета побежалости. Ойкава смотрит на окна. Кажется, что стекол нет вообще, только безумно яркий проем. Сделаешь шаг и окажешься на солнце. Но ведь оно не может быть так близко, так ведь? Ойкава встает со стула и подходит ближе, протягивает руку, но утыкается в невидимое препятствие. Он разочарованно выдыхает, смотря прямо в огонь за окном. Так близко, но глаза не болят. — Тоору, ты слушаешь?! — Ойкава поворачивается к матери и чуть улыбается. Он знает, что это расплывчатое пятно — его мать. — Да, что такое? По-моему, все в порядке. У меня просто иногда болит голова. — он касается виска и чуть трет его. Шум снова начинает нарастать. Он почти не слышит второе, темно-зеленое пятно, которое спрашивает что-то ещё. — Все в порядке, говорю же. Мам, пошли домой. — Ойкаве не надо видеть мать, чтобы знать её выражение лица. Он бы его и не увидел. У пятен ведь нет лица. Шум можно игнорировать. Он громкий, но не помешает ему играть дальше в волейбол. Никто не помешает. — Что вы сказали? — Хаджиме удивленно моргает, смотря на мисс Ойкаву. — То, что услышал. У Тоору рак мозга, быстро прогрессирует. Уже не операбельно. — женщина тяжело вздыхает, но не плачет. Глаза красные, опухшие, как будто все слезы она уже давно выплакала. Осталась лишь раздраженность и непонимание. — Тоору все ещё не признает, что у него что-то болит, либо что что-то не так. Хотя, как ты понимаешь, это уже видно даже окружающим. Поговори с ним, пожалуйста. Меня он не слушает. — женщина замолкает и долго ничего не говорит, будто думает о чем-то. — Если бы он сказал сразу, если бы мы обратились к врачу раньше. Его можно было попробовать спасти… Ивазуми стучится в комнату Ойкавы, заходит не дожидаясь ответа. Тоору сидит на кровати и листает какой-то журнал. Он даже едва поднимает на него взгляд, но не реагирует никак ещё на вошедшего. — Эй, Дуракава. Какого черта тут происходит? — О, Ива-чан! Что такое, тебя кто-то обидел? — Ойкава поднимает взгляд и так привычно тупо улыбается, услышав его голос. — Прекрати. Ты знаешь, о чем я. — Иваизуми хмурится сильнее, подходит к Ойкаве и хватает того за футболку, дергает на себя. — Какого черта, Ойкава?! Это же рак. Это чертов рак! — Ива-чан. — Ойкава перестает улыбаться, обхватывает его запястье и отбрасывает от своей футболки. — Игра через три дня, Ива-чан. Ты ведь понимаешь, что это последний шанс. — Ойкава больше ничего не говорит, просто разводит руками, качает головой, возвращая свою наигранную улыбочку. — Ты, блять, издеваешься? Ты готов сдохнуть, только чтобы не пропустить последние соревнования в школе? — Иваизуми трясет. Он настолько зол, что ногти впиваются в ладони от того, как Хаджиме сжимает кулаки. Он готов ударить Ойкаву. По его тупой голове, растрясти его гниющие мозги. Это едва ли поможет, поэтому Иваизуми не двигается. Он смотрит на Ойкаву и чувствует, что глаза наполняются тупыми слезами отчаяния. И вот же он тупой, что не заметил раньше. Что не обратил внимания на это странное поведение, что не послал его в больницу, что не затащил туда за шкирку. Если ничего нельзя изменить, то не стоит и пытаться? Он хочет доучиться, хочет доиграть, хочет быть на площадке до последнего? Что за придурок. Ойкава смотрит на него и меняется в лице. Хоть тупую улыбку убрал, и то хорошо. — Ну же, Ива-чан. Я же не умру прям сейчас. И завтра не умру. И вообще, у меня ещё полно времени. Мне все же вручили какие-то таблетки, что могут замедлить эту хрень. — Это не хрень. — Хорошо, могут замедлить рак. — Ты умрешь. — Я знаю. Они некоторое время стоят и смотрят друг другу в глаза. Иваизуми все же начинает плакать. Слезы скатываются по щекам, холодят кожу и скатываются по шее за шиворот, цепляются за ткань футболки. — Ива-чан. — Ойкава протягивает руку и проводит ладонью по его щеке, стирает большим пальцем слезу. У него нет сейчас галлюцинаций. Он видит все так четко, так хорошо, что сердцу больнее, чем голове. — Не надо хоронить меня раньше времени, Ива-чан. — Он наклоняется ближе и едва касается его щеки губами, целует в скулу, слизывает соленую слезу, а затем прислоняется к его лбу своим. — Не думай об этом. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Иваизуми усмехается. Он смотрит ему прямо в глаза и начинает откровенно смеяться, протягивает руки, хватая Ойкаву за голову, тянет к себе. Он впивается в его губы поцелуем, отчаянно прижимается, углубляет поцелуй, не отпуская его от себя. — Нихрена, Дуракава. Нихрена так не получится. Пусть тебе будет дерьмово от того, как я буду страдать. Потому что просто так я тебя на тот свет не отпущу. — произносит он грубо, как только отпускает его губы. И он правда не отпустит. До последней минуты.