my dream is my destiny

Чангюн сам не понимает, как выходит так, что он рассказывает Чжухону обо всём, что произошло дома до его прихода, что касалось конкретно поведения старшего брата семьи. Внутри него словно огромное море и судно, идущее по нему, вдруг попало в сильный шторм, который заставляет паруса рваться на мелкие тряпки, мачты со скрипом гнуться, и заполняет водой корабль до самой кормы. Чангюну бежать некуда: он никакой не бегун, да и действительно некуда, потому что на очередной жизненной станции он уже остановился, и ему, по секрету сказать, она, кажется, нравится больше всех. Наверное, тем, что как бы Чжухон не старался, но от него совсем не веет никакой злобой или негативом. Чангюн, конечно, не исключает того факта, что так лично у него и это его мнение и видение, но если бы ему сотней чёрных повязок закрыли глаза, он бы без труда определил хена по такому большому и так забавно бьющемуся сердцу. Ритм биения сердца Чжухона Чангюн поневоле заучивает наизусть, как самое приятное, что он когда-либо учил, пока сидит на диване, прижатый щекой к груди. И он, кажется, начинает дышать в такт, да с удовольствием бы своё подогнал, чтобы одинаково бились. Красиво бы было. Спокойно. Именно так, как и мечтал Чангюн всегда и даже сейчас, вновь оказавшимся в доме этого хена, который отверг его изначально, но смог показать себя с хорошей стороны. Он не мог быть уверенным, что этот Чжухон настоящий Чжухон, но Чангюну определённо нравилось. Хен для него как восьмое чудо света. И если бы можно было так сделать без лишних допросов, то Чангюн с превеликим бы удовольствием, без капли чувства стыда разглядывал бы его часами и днями со всех возможных сторон и ракурсов. Чжухон удивляет младшего тем, что он какой-то ненастоящий хен, хоть и не старается особо прикидываться кем-то другим, кто не он. У Чжухона это выходит само собой, к нему тянет безмерно, но Чангюну слишком боязно об этом сказать, поэтому он может лишь мечтать, ведь каким бы идеальным и талантливым Ли не являлся, мысли он читать наверняка не умел. Чжухон расспрашивает, но не давит; он грозный, но совсем не страшен для Чангюна; ему выгодно выступать на стороне слушателя и наблюдателя, но Чангюн видит, он не слепой, как хен самостоятельно переходит эту черту и ему уже явно не всё равно. И это на самом деле приятно, хоть и для Има совсем необычно. У него ведь язык, который раньше слово льдом сковало, и сейчас он тает, оживает рядом с этим хеном; будто раньше был завязан тугой узел на горле, а сейчас он начал постепенно развязываться. У Чангюна это впервые, это не может не пугать, но интерес проникает глубоко, он через кровь и воздух заражается частичками старшего, которые помогают вздохнуть свободнее. У Чжухона нервы натянуты, словно струны гитары, и вообще он весь как на иголках, но для этого маленького ребёнка, который остаётся таким красивым и по-странному притягательным, хочется быть не очередным раздражающим фактором, а какой-никакой поддержкой. Он вообще не уверен, что получается хорошо, но в своей предельной искренности Ли не может усомниться. Чжухон мальчик взрослый, ему целых восемнадцать, и он давно не верит ни в какое волшебство, ни магию, которые берутся из красивых книжек и интригующих фильмов, но то, что происходит с ним при этом человеке, как его отчужденность и былые обиды из-за проигрыша, который всё это время гложил его душу, необъяснимо. Необъяснимо, но факт. — Ты знаешь, тебе нужно расслабиться, и не забивать голову тем, что расстроит, — советует хен, — мне обычно хорошо помогает душ, рекомендую попробовать прямо сейчас. Чангюн уныло озирается по сторонам, комкая в руках край собственной кофты. Он взглядом натыкается лишь на полупустой рюкзак у своих ног, в котором нет ничего из одежды или вещей личной гигиены, только всякие мелочи и пара действительно хороших книг. Чангюн не смелый, но Чжухон всё решает и заталкивает младшего в ванную с новеньким, большим и мягким полотенцем. Ему тоже нужно немного времени, чтобы отдохнуть после эмоциональной встряски. Чангюн в ванной находится долго, совсем не так как обычно резвый в таких делах Чжухон, и старший уже начинает волноваться, заваривая новый чай и думая о том, что в ванной комнате много бритв и других опасных предметов. Ещё минуту спустя ванная комната становится для восприимчивого Чжухона самым ужасным на свете местом и он, полный (не)решимости, идёт вылавливать из ванны свою затонувшую рыбку. Мысли о том, что Чжухон употребил притяжательное местоимение, пусть и в голове, пусть и образно, заставляют его остановиться около двери в ванную и смутиться. Из быстро нагрянувших раздумий его в реальность выкинул щелчок замка и тёплым воздух, который Чжухон почувствовал после того, как дверь комнаты отворилась. Чангюн с полотенцем на голове, пытающийся как можно скорее высушить свои мокрые волосы (стесняется), в серой футболке Чжухона, которая явно больше ему на размера два, как минимум, просто тонет и выглядит совсем не просто как друг. За что Чжухон в очередной раз готов бить себя по щекам, потому что, кажется, весь мужской характер растерял и заикаться начал. — Тебе идёт, Гюн, — когда он стал так его называть? — Спасибо, Хонни хен, — неловко мнется младший, мило хватаясь пальцами за полотенце. Когда он стал так его называть? [2] Чай у Чжухона очень вкусный, и дело даже не в том, что это зелёный с лимоном, как Чангюн любит, а в том, что даже магазинные пакетики могут восприниматься по-другому, стоит их заварить какому-то конкретному человеку. Чангюн выудил из рюкзака очередную пачку мармелада и мини-зефирки в шоколаде. — Я успел соскучиться по вам, ребята, — усмехается Хон, закидывая в рот любимую сладость и пробуя её на вкус, — у меня снова ванильная попалась, а у тебя? Чангюн надламывает свою зефирку, цвет внутри которой не розовый и не белый, заканчивает разлом на две части и с мягкой улыбкой протягивает дольку хену. — У меня кофейная. Хочешь половинку? Чжухон не старается как-то специально занять чем-то младшего, это выходит само по себе, и от этого ему хорошо. Хорошо, что получается хорошо. Но от всего не убежишь, и разговор незатейливо вновь возвращается к тому, из-за чего Чангюн оказался в доме Ли. — Часто такое случалось? — Чжухон видит пару непонимающих глаз, и нельзя не заметить, что они не так давно проливали слёзы. — То, что он задирал тебя? И не только. Чангюн понимающе опускает голову, словно слегка кивая сам себе. Он, если честно, не знает что отвечать.

Когда не знаешь, что сказать, то говори правду.

— Часто, — юноша отставляет большую белую кружку на столик и, немного волнуясь от этих домашних тем, складывает ноги бабочкой, разглядывая такие же белые махровые носки, которые словно делают его ногу меньше, как у Золушки. — Вообще-то мне всегда думалось, что Хосок не плохой человек, просто ему, наверное, с мамой не повезло, да и… Чжухон пользуется паузой, которая возникает из-за того, что Чангюн запнулся в словах. — Ты знаешь, что это он погряз подростковом возрасте и не смог выйти из него, а ты уже совсем большой? — Чжухон действительно хочет, чтобы Чангюн знал, что в его возрасте не все такие сильные и умные. Он невольно задумывается, что он сам таким не был, скорее всего, а Чангюн очень удивляет. — Не хочу осуждать. Чангюн заправляет прядь волос за ухо, и выглядят они такими мягкими и блестящими, что невольно хочется потрогать. Он пожимает плечами, от чего ворот футболки скатывается, немного оголяя юношеское плечо. Чжухон даёт себе слабину, засматривается и это замечает даже сам младший, который смущенно медленно и незаметно тянет футболку на место, некоторое время прижимая руками, словно для надёжности. А Чжухон думает, что он прокололся, не в глазах Чангюна, а в своих собственных. И ещё он считает, что Чангюн не просто мудрый и хороший Чангюн, а светлый, потому что не смотря ни на что не спешит судить и уж тем более говорить вслух гадости о человеке, хотя Чжухону казалось, что это сделать можно и как раз самое время. — Почему родителям не говорил? Можно было на него пожаловаться, — предполагает Чжухон, на что Гюн слабо улыбается такой улыбкой, которую он видит впервые, и Чжухон чувствует себя дураком. Он наверняка много чего не знает, и шестое чувство вместе с сердцем на пару ему не лгут. — Жаловаться не было никакого смысла, хен. Всё не так просто, — младший жмурится и вжимает шею в плечи, но тут же возвращается в первоначальную позу, — всё не так плохо, я мог бы потерпеть ещё два года и обязательно бы… — И обязательно бы свалил куда подальше? — Хон перебивает, но дополняет. Чангюн, опешив от такого полного взаимопонимания, молчит с секунду, а потом согласно кивает. — Да. — И куда бы поехал? — Не знаю. Почему ты спрашиваешь? — Потому что сам подобного желал, когда на учёбу не приняли, — хмыкает Чжухон и краем глаза замечает, что Чангюн задумался и напрягся вновь. — И что же тебя здесь задержало? — голос Чангюна становится гораздо тише, нотками разливаясь по ушам Чжухона, которого, кажется, эта тема совсем не волнует.

Ощущение, будто Чангюна ему вкалывают постепенно, внутривенно. И кто-то как-то незаметно подсадил его на иглу.

— Не знаю, — так же отвечает хен, на миг задумываясь, — правда. Может, надежда на что-то, хоть мне и казалось, что это грандиозный конец всему, может, мама с отцом. Знаешь, сейчас я, кажется, понимаю, что ошибался. Оказалось, что впереди меня ожидало много важных и интересных моментов. Чжухон дарит улыбку, которая лучиком проникает сквозь ткань футболки на Име, пробивается через кожу, бежит по ребрам и попадает прямо в сердце. Чангюну тепло. Ему хочется спросить «каких?», попросить, чтобы хен рассказал, но что-то внутри не даёт ему это сделать. Возможно, это его внутренние надежды, а может быть и его собственное чувство такта, ведь кто знает, может, это у хена секретно-личное, и Чангюну это знать нельзя. Может, Чжухон вообще влюблён в кого-то.

Это было бы так хорошо, но это было бы такой трагедией.

У Чжухона сейчас только пара вопросов вертится на уме, и все они плавно перетекают в один. Он боится случайно оттолкнуть мальчика, но Чангюн выглядит так, словно готов выслушать любое слово и вопрос старшего, и Чжухон не может не рискнуть. Ведь до него начинает доходить, пусть и медленно, но столь долгожданно. — Чангюн… — негромко начал Хон, держа зрительный контакт, — ты сказал, что Вонхо не повезло с мамой. Вы… не родные друг другу? Чжухону нужна была огромная смелость, чтобы задать этот вопрос. На секунду показалось, что лицо Чангюна помрачнело, и старший за это мизерное (колоссальное) время успел пожалеть о своей выходке и уже намеревался извиниться, и сказать, что он сглупил, и Чангюн тем более не обязан отвечать ему. Но Им закусывает губу и поднимает глаза. Чжухон отважно ждет его готовность, ведь он понимает, что младшему требуется не меньшая доза храбрости. — Мне казалось, ты заметил это ещё в первый день… — тихо пытается отшутиться донсэн, подтверждая догадки старшего. Он слишком очевидно кусает свою нижнюю губу, словно пытается спровоцировать Ли, но тот контролирует себя сильнее. Ибо все догадки оказались правдой: и то, что Чангюн не похож с братом, и натянутые отношения в доме находят объяснения в лице той же злобной мачехи и не родственной связи. Ли только недоумевает: а) почему люди так жестоки и б) как этот чёртов мелкий догадался? Он умеет читать мысли или у Чжухона на самом деле всё на лице написано? — Мою маму звали Анна. Такое имя у нее потому, что она на половину американка, на половину кореянка, и познакомились они с отцом именно в штатах, — голос в приглушенных тонах оранжевых светильников в синей комнате, словно обвивает шею Чжухона золотой каймой, на которой он готов повеситься. — Когда мне было девять, мама тяжело заболела, но боролась до конца. Знаешь, тогда я рисовал ей кучу рисунков и лепил подарки из картона, спрашивал, какие таблетки ей нужны, а она улыбалась, брала меня на колени, целовала своими мягкими губами в лоб, вот прямо сюда, — Чангюн не стесняясь задирает чёлку и показывает пальцами в точку на лбу, — и говорила, что я и есть её самое главное лекарство. Она улыбалась мне своей измученной улыбкой, каждый день увядала, словно цветок, но я был слишком мал. А когда мне исполнилось одиннадцать лет, мама умерла. И мы с папой остались вдвоём, — Чангюн впервые называет его не «отец», а тепло «папа», — и тогда мы были очень близки. Я первое время даже мечтал стать доктором или учёным биологом, чтобы изобрести лекарства, которые смогли бы всех спасти. Детские мечты. Папа тогда покупал мне много книг и энциклопедий, но я быстро понял, что это всё-таки не моё. Когда мне было четырнадцать, папа, возможно, одержимый мыслью о том, что мне нужна мать, привёл в дом женщину. И, вероятно, это было его самой крупной ошибкой за всю жизнь… Чжухон притягивает Чангюна к себе и от того его всхлипы не кажутся такими громкими. Где-то в глубине души Чжухон даже допускает возможное, что он эгоист, и делает это для себя, потому что у него сердце разорваться готово от плачущего, страдающего, этого Им Чангюна. Он бесконечно винит себя в том, что он дурак, что он бесчувственно завёл этот диалог и вот во что это вылилось — в слёзы младшего. Можно бить себя кулаком по морде и оттягивать волосы от корней, но, кажется, в этом нет особого смысла, если Чангюн чувствует себя так, словно смог наконец выговориться кому-то, а Чжухон получил очень важную информацию для их дальнейшего контакта. — В чем же тогда твоё призвание, знаешь? — шепот куда-то в макушку, мягкую, вкусно пахнущую апельсином в шоколаде. Чжухон держит содрогающееся тело в собственных руках и прижимает к себе, словно самый щедрый дар. — Наверное, как и у тебя, хен. В музыке, — Чангюну немного тяжело говорить из-за прерывистого дыхания, и ладонь старшего мягко и успокаивающе проходит по волосам, спускаясь на спину, — и та гитара, про которую говорили за нашим первым ужином… Она мне её сломала. Когда Чангюн успокаивается и затихает, перестаёт тереть припухшие и покрасневшие глаза, а дыхание его становится ровным и чистым, Чжухон облегчённо выдыхает. Заснул. Ложе для гостя заготовлено и перенести его на удобную кровать не составляет труда. Ли впервые чувствует в своих действиях эту заботу и трепет, с которыми он накрывает спящего младшего одеялом, выключает свет и идёт на кухню мыть чашки. Сам Чжухон уснуть не может ещё очень долго. Родителей нет дома (оно и хорошо), они на каком-то важном банкете, никак нельзя пропустить. Чжухон укладывается в комнате на диване, не дожидаясь их, прислушиваясь к дыханию младшего, который мирно спит неподалёку. Голова парня полна мыслей, которые носятся между собой, словно атомы — ещё чуть-чуть, что-нибудь перемешается и здорово так бахнет прямо в его голове. Он не замечает как проваливается в сон, сверля глазами то окно, то потолок, и из этого сна его вытаскивает всё тот же Чангюн. Чжухон поначалу пугается, вскакивает на локтях и быстро моргает, отгоняя сон. — Что случилось? — тихий голос в тишине и взгляд, полный волнения, обращенный исключительно на младшего. Чангюн ёжится, словно окно открыто, но Ли взглядом молниеносно проверяет — всё закрыто, везде тепло. Младший в нерешительно возится со своими пальцами рук, которые держит на своих худых коленках, с которых ещё не до конца сошли синяки и ссадины, и вздыхает. — Извини, что разбудил тебя. Ты не злишься? — тихо шепчет в ответ Чангюн и нет, Хон совсем не злится, и даже чуточку рад, ведь и сны ему почти никогда не снятся в отличии от Има. — У меня кошмар. Ли едва заметно улыбается во мраке и откидывается обратно на подушку. — Намекаешь на то, чтобы я пустил тебя под своё одеяло, мелкий? Чангюна его хитрые слова определённо вгоняют в ступор, в смущение, заставляют замяться в два часа ночи. Он уже готов спешно ещё раз попросить прощения за нарушенный сон и сбежать обратно, но именно на этой секунде Чжухон поднимает край одеяла и задерживает младшего на месте. — Ладно, залезай, если не заморозишь меня своими холодными пятками. Чангюн смущен еще больше от того, но и рад не меньше. Под одеялом оказывается не то что просто тепло — несравненно жарко, и совсем не страшно. У Чангюна дыхание все такое же ровное, где-то в области груди Ли, а у второго на макушке младшего, и этой ночью крепкий сон побеждает все кошмары разом.