Хочется кричать в эту щемящую пустоту. И не как маленький, не топать ножками, словно ребенок, а по-взрослому.
Чангюн сидел в теньке, наблюдая за тем, как едва ли ощутимый ветерок заставляет листья ближайшего еще зеленого куста шевелиться, словно нашептывая что-то. Очень бы хотелось знать язык листьев, тогда можно было бы общаться с ними на их языке, поведать обо всем наболевшем и волнующем, и никто бы не смог рассекретить Чангюна. Парень покосился в сторону дома семьи Ли, от которого его отделял забор и какое-то небольшое количество метров. Там он, конечно же, никого не увидел, но сердце Чангюна знало и помнило теплую обстановку того дома и безудержно рвалось туда, к добрым улыбкам, веселым шуткам, заботливым рукам и Чжухону. Чжухону. Чангюн с грустью отметил, что за этим забором, сидя у двери собственного дома, словно старый и побитый пес, он чувствует себя заключенным на долгие годы в суровой тюрьме. За спиной подростка послышался звук, Чангюн ощутил движение, но не обернулся. Хосок вышел на крыльцо и, немного постояв, подумав, присел рядом с младшим сводным братом на одну ступень. Он был намного крупнее только растущего Чангюна, который кутался в свою верную клетчатую рубашку (кажется, любимую), словно ему прохладно в такую теплую погоду, а также упорно стараясь не думать о присутствии кого-то левого рядом. Долго игнорировать Хосока не получилось: младший очень удивился, когда заметил, что тот вышел не с пустыми руками, а с двумя кружками запашистого кофе, одну протягивая Чангюну. Пришлось уступить и принять столь милый и благородный дар снизошедшего до простых людей божества. Именно так иронизировал Чангюн, косясь на Хосока и поднося кружку к губам, принюхиваясь. По запаху кофе казался горьким. Чангюн учтиво заглянул в кружку — по цвету тоже. Так же молча он сделал пробный глоток напитка, лишь надеясь, что братец не стал вновь агрессивно к нему настроенным и не подсыпал туда какого-нибудь яда, тут же немного закашливаясь от непривычного вкуса на языке. Агрессии со стороны Хосока не замечалось, лишь легкое недоумение, а вот насчет яда Чангюн стал искренне сомневаться: он вообще-то никогда не был кофеманом-гурманом, а тут вкус кофе оказался достаточно горьким для привыкшего к сладостям Има. Горьким, но все-таки необычно вкусным. — Горько, но вкусно, — так и констатировал Чангюн, утирая губы рукой и внимательно следя за реакцией брата. Чангюн редко пробовал хороший кофе, в основном пару раз в Америке, но даже несмотря на свой небогатый опыт в этом деле он смог безошибочно определить, что кофе в его кружке сваренный, а не из магазинных пакетиков или банок. Чангюн не мог удержаться, чтобы не поинтересоваться откуда же Хосок умеет творить такие вещи (почти шедевры, если бы ну не очень-жутко-горький-вкус, который просто был не в предпочтении Чангюна). На какое-то мгновение младшему показалось, что сейчас они с Хосоком поменялись местами, потому что, кажется, теперь он его совсем не замечает и смотрит прямо перед собой, куда-то в даль, максимально погрузившись в свои мысли. На лице Хосока наконец становится различима одна эмоция: легкая ухмылка, но, кажется, совершенно беззлобная. Он задумчиво делает глоток, поднося свою белую кружку к губам, а Чангюн, заторможенно следя как шевелится кадык брата во время очередного глотка, повторяет, проделывая то же самое и отворачивается в раздумьях, словно смакуя получше вкус. Все-таки неплохо. — Кихен научил. Вот так легко, просто и без малейшего зазрения совести. Хотя за что? Чангюн с Хосоком все еще абсолютно чужие друг другу, между ними — огромная пропасть в несколько лет совместного житья и возраста, они так и не смогли установить связь, поэтому логично, что не следовало ожидать, что Чангюн первый узнает обо всех подробностях их странных отношений с Кихеном. Но зато теперь все определенно вставало на свои места: рецепт приготовления такого горького любительского кофе от такого идеального хена и просто парня, кажется, сам по себе тоже был обречен на успех, даже в таких руках, как у Хосока (которые особым мастерством готовки и кропотливой работы на кухне не отличались). Чангюн сделал еще пару глотков, привыкнув ко вкусу. Теперь, когда кофе приятно обжигало пищевод, парень словно мог представить и ощутить, как заботливые и умелые руки Кихена готовят такой кофе, обучая премудростям готовки Хосока. Чангюну внутренне захотелось улыбнуться. — Тогда понятно, передай ему, что очень круто. — Он не разговаривает со мной, так что сам скажешь. Чангюн вновь повернул голову, а как только встретился в Хосоком взглядом, отвернулся обратно. Он чувствовал недосказанность, такую, что не хватило бы никаких многоточий. — Знаешь, — спустя пару минут их молчаливых совместных посиделок на крыльце начал вдруг он. — Есть такие сериалы разные, в которых отношения между братьями строятся на взаимовыручке, взаимопомощи, взаимопонимании. Ну, может, знаешь, например, если один ввязывается в проблемы или встречает плохих людей, то другой брат приходит ему на помощь, стоит за него горой. Чангюн говорил не шибко-то уверенно, запинался, где-то откровенно говоря мямлил, но Хосок не бесился, не вскакивал с места, гневно метая молнии глазами, а молча слушал. Казалось, он был абсолютно расслаблен и в то же время очень напряжен. Где-то внутри тайно хотелось верить, что тот Хосок, которого Чангюн знал все это время — он ненастоящий, подстроенный, нарисованная картинка детского воображения, а настоящий Хосок сейчас сидел рядом и желал бы по-братски обнять Чангюна, прижав к себе. Все эти истории про братскую любовь он вычитал или подглядел в сериалах или из жизни в школе, потому что у его одноклассников были старшие братья, которые часто в младшей школе дрались и защищали их. У Чангюна никогда не было настоящего старшего брата. Даже живя с Хосоком под одной крышей и евши с ним «из одной тарелки» он всегда считал, что он по-прежнему единственный ребенок в семье, а Хосок просто временный сожитель или дальний-дальний родственник, который приехал погостить к дядюшке и… задержался. — И к чему ты это? — голос старшего вновь стал равнодушным. Чангюну захотелось себя отругать. Он чувствовал неловкость, чувствовал эту странную ауру, будучи проницательным, понимал, что Хосоку явно тоже в чем-то тяжело сейчас, но он также чувствовал и понимал, что не имеет права раскрыть рта и вмешаться в его личную жизнь, мысли. Он все еще помнил, что между ними — пропасть, и никто особо не спешил укладывать первые дощечки для постройки спасательного моста. Мальчишка лишь пожал плечами, вздыхая. — Ни к чему. Молчание вновь затянулось. Оно было напрягающим, но Чангюн старался упорно игнорировать этот факт. Между тем Хосок все еще не уходил, хорошо устроившись на своем месте, а Чангюну вдруг очень захотелось спросить его о чем-нибудь еще. Ему просто хотелось услышать, что Хосок с ним разговаривает; не ругается матом, не сердится, не язвит, а адекватно излагает мысли и, возможно, переживания. Но Им знает, что шансов мало, поэтому рассчитывать ни на что не приходится. Ему до жути хочется спросить его о причине их разлада с Кихеном, хочется так сильно, что внутри все чешется от любопытства, но Чангюн, конечно же, не может, стесняется, сдерживается. — Ты знаешь, я недолюбливаю твою мать, — раз про Кихена говорить нельзя, почему бы не поговорить об этом, думается младшему. Сегодня прямо вечер откровений. Вечер откровений очевидных вещей. — Ну, а я не считаю твоего отца своим отцом, — усмехнулся Хосок и откинулся на руки, упирающиеся в прохладную ступень. Браво, кажется, он его переплюнул. В конце концов Им младший был с ним согласен. Все это являлось горькой правдой: чужие друг другу люди пытаются играть в семью, но выходит какой-то невеселый, совсем не детский, а то и вовсе жестокий цирк. — Что случилось с твоим отцом? — нужна была смелость, чтобы задать такой вопрос. Нужно быть совершенно слепым, чтобы не заметить, как Хосок изменился в лице, а потом попытался взять себя в руки, чтобы снова стараться бросать слова максимально небрежно и незаинтересованно. Вероятно, как додумывал про себя Чангюн, Хосок, мягко говоря, опешил, задаваясь вопросом: «А не обнаглел ли часом этот надоедливый мальчуган?» Кажется, он уже сто раз пожалел, что вышел с этим кофе к нему на улицу. — Он погиб, — неожиданно слова прорезали воздух. У Чангюна перехватило дыхание. Он совершенно ничего не знал о прошлом того, кто являлся его сводным братом, он также верил ему с трудом и натяжкой, но если это действительно правда, то у них с Хосоком, оказывается, гораздо больше общего, чем он мог подумать. Между их короткими диалогами проходило примерно по несколько минут странного (понимающего?) молчания, потому что Чангюну нужно было переварить информацию, подготовиться к новому вопросу, а Хосоку, как думал сам Чангюн, остыть, ибо младший все время представлял, как накаляется старший с очередным словом из его уст. — Хосок, что будет, если наши родители разведутся? — обращаясь по имени, тихо, но более увереннее задает вопрос Чангюн, приковывая внимание старшего к себе. — Ничего, — подумав, ответил он и махнул головой. — Все разойдутся, как будто и не было ничего. Развод — это обычное дело для людей. Тебе вообще это будет наилучшим вариантом, разве нет? Чангюн предпочел ничего не отвечать ему, хотя он негодовал, потому что мысли Хосока были какие-то беспечные на этот счет, такие поверхностные, словно для него это все было так же легко, как прихлопнуть комара. У Чангюна внутри, в отличии от него, миллион проблем и различных причин для волнения: в первую очередь, разумеется, отец. На миг Чангюн представил две картины: развод и их счастливая семья. Самым страшным для него оказалось то, что ни то, ни другое не укладывалось в голове. Парень боялся, что его подсознательное уже привыкло жить в тех обстоятельствах, в которых сейчас они все вместе погрязли, словно в одном большом болоте и хоть бы кто палку подал. Иронично, но протянутой «палкой спасения» для Чангюна, безусловно, являлся Чжухон. Он давал ему заряд бодрости и наполнял силой духа, так что вместе они непременно вытащили бы и отца Чангюна, зажили бы как раньше. Но куда девать из своей жизни Хосока и нелюбимую мачеху? От длительных раздумий у Чангюна вновь голова спешила закружиться и сойти с орбиты. Он даже стал представлять различные мирные картины у себя в мыслях: вот он простил Хосока и даже называет его братом, вот он делится с ним своими переживаниями, вот он видит, что Хосок стал другим, не таким, каким был раньше, вот он… Чангюн нервно замотал головой, что не осталось незамеченным старшим. Он неловко склонил голову, разминая мышцы, наблюдая за тем, как устало вздыхает младший. Кружки с недопитым кофе покоятся в разных сторонах, но, кажется, Чангюну уже немного получше, пободрее. — Ты не скажешь, что вы с Кихеном не поделили? — Чангюн все же решил попытать удачу. — Не в настроении это обсуждать со всякими маленькими детьми, — Хосок стал собирать их кружки и подниматься, намереваясь уйти в дом. Кажется, его прежнее боевое настроение как раз-таки к нему сейчас вернулось. — Хосок! — снова громко позвал Чангюн, что было неожиданно даже для самого себя. Он сбавил громкость голоса и, выждав пару секунд, пока Хосок останавливался в дверях дома, спросил: — Он тебе нравится? Чангюн надеялся, что вспыльчивость сводного братца сегодня на короткой цепи, что помешало бы младшему словить тяжелые кружки в свою голову. Хосок сощурил глаза, неизменно ухмыльнулся, ответил вопросом на вопрос: — А тебе твой излюбленный хен? — и скрылся. Но Чангюну этого было вполне достаточно.***
Чангюн еще недолго сидел один, через несколько минут после ухода Хосока он тоже поспешил вернуться обратно, достаточно все обдумав. Внутри все снова было тихо: не было никакой громкой музыки, чужих голосов и даже звуков телевизора. Хосок закрылся у себя, что он там делал: завалился спать, рубился в приставку или, быть может, читал классический роман — Чангюн не ведал, да и это уже не особо волновало. Тишина была только на руку, так что благодаря комфортным условиям ближе к семи часам вечера у Чангюна созрел отличный план, коим он был доволен уже заранее. Оставалось только привести его в исполнение, но время позднее, поэтому Чангюну нужно было спешить прямо сейчас. Во-первых, он собирался встретиться с еще одним своим хеном, Кихеном, намереваясь, так сказать, немного «посекретничать о том, о сем». Сырое полотенце после освежающего душа отправляется сушиться. Во-вторых, сегодня он непременно все решит с отцом: дождется его прямо около работы, потом они заедут в какой-нибудь уютный ресторанчик, где наконец-таки смогут поговорить по душам за приятным ужином — и пусть только попробует отвертеться, Чангюн уже все придумал и решил! Длинные пальцы слегка ерошат ореховые волосы и в спешке застегивают пуговицы на новой клетчатой рубашке, на этот раз зеленой. Разнообразие — второе имя Им Чангюна. В-третьих, по телефону звонит Чжухон, которому зачем-то нужно срочно увидеться прямо сейчас и ни минутой позже. Прикладывая мобильник к уху, Чангюн оседает на кровать в натянутой штанине джинс на одну ногу. Он, конечно же, не в силах отказать своему обаятельному, «столь излюбленному хену».***
Ничего такого сверхважного у Чжухона на самом деле не случается, но сам он с этим категорически не согласен, щекоткой заставляя торопящегося Чангюна сдаться, подминая его под себя. По словам Чжухона предлог «Соскучился!», несомненно, очень важен. Чангюн не спорит, лишь счастливо улыбается в этот вечер, потому что это греет его душу. Он с хеном не виделся целый день и тоже очень соскучился. Со встречей с Кихеном пришлось немного повременить, об этом он написал старшему в sms. Минут сорок Чангюн провел в объятиях Чжухона, примерно остальные двадцать — старался вырваться и отбиться от расспросов, наотрез отказываясь посвящать Чжухона в свой тайный план, потому что он «потом все сам увидит». Когда дверь за Чангюном захлопывается, а теплый поцелуй все еще греет губы вместе со вкусом любимого младшего, Чжухон чувствует себя немного преданным, что ревниво, но послушно отправляется к себе в спальню ждать звонка от Има. Чангюн нервно кусает губы, потому что он, оказывается, совсем ничего не успевает. Офис закрывается буквально через полчаса, если не меньше, а ему туда еще нужно добраться. Чангюн корит себя за то, что позволил своим планам немного сойти со сроков, и уже думает отправлять Кихену сообщение с кучей извинений о переносе их немаловажной встречи. Но как только он открывает диалог с приятелем, сигнал оповещает о новом сообщении от контакта «папа». Сердце Чангюна, кажется, ускоряется и впрягается в дикий темп радости, словно бежит он не к автобусной остановке, а катается на детской карусели, на которой всю жизнь мечтал прокатиться. Вот она — удача, вот она — телепатия одной крови, наивно думается Чангюну, когда он поверхностно пробегается по тексту сообщения, в котором сказано пара важных слов о том, что отец освободится примерно через час и сегодня хотел бы встретиться с ним кое-где подальше от глаз жены. В конце был написан адрес. Подумав, раз такое дело, то времени у него еще должно хватить, поэтому Чангюн, скопировав адрес из сообщения отца, отправил его Кихену, чтобы встретиться там примерно в половину девятого. Решив, что так будет удобнее, практичнее и быстрее, воодушевленный Чангюн отправился туда на такси. С попутным ветром добрый водитель домчал Чангюна в нужное место как раз к нужному времени. Он был слишком занят мыслями о предстоящих беседах, чтобы заметить насколько странно поглядывает на него таксист. Расплатившись, Чангюн бодро выскочил из машины, сказав, что ждать его не нужно, он тут к отцу. Только после того, как машина укатила в обратный путь, Чангюн смог заметить, куда его привезли. Длинные заборы, щебень и грязная земля под ногами, где-то вперемешку с кусками асфальта. Серые груды камней опоясывали какое-то подозрительное здание, повидавшее время. Место казалось одиноким, пустынным, напоминало не то стройку, не то какой-то завод, на которых, кажется, людей не водилось. Что-то подсказывало Иму, что уютного ресторанчика поблизости тут явно не найдется. Так в чем же тогда дело? Взволнованно оглядевшись, Чангюн увидел табличку с адресом на каком-то огромном амбаре или гараже и поспешил подойти туда, чтобы убедиться в том, что таксист ничего не перепутал и привез его туда, куда нужно. Иначе это было бы очень печально, ведь он отдал ему все деньги, которые у него с собой были. Вечерело и холодало. Ветер неприятно залазил своими ледяными руками под легкую одежду юноши, что отзывалось странным чувством волнения. Здесь даже не было фонарей. На часах было 20:34, когда Чангюн решился заглянуть в телефон для звонка и отцу, и Кихену тоже. Где-то в далеке слышались звуки посторонней машины, но Чангюн не двигался с места. — Эй! — его окликнул знакомый голос. Вздрогнув от неожиданности, парень стремительно оглянулся и растерянно улыбнулся. Груз с души свалился, когда Чангюн увидел машущего ему Кихена, который направлялся в его сторону. Наверное, он приехал с другой стороны, но по лицу хена можно было заметить, что он точно также недоумевал от выбранного места встречи. Чангюн последний раз заглянул в свой телефон, чтобы не пропустить какого-нибудь знака от отца, которого он так ждал, и уже собирался сделать шаг на встречу Кихену, как вдруг послышался оглушительный визг колес по дороге, который испугал обоих парней, заставляя врасти в землю. Чангюн мог придумать все что угодно: кто-то учится водить, таксист вернулся или что-то еще, лишь бы не быть прижатым в шершавые двери амбара какой-то огромной и черной машиной, будучи перепуганным до смерти. Когда автомобиль вывернул из-за угла и чуть не сбил Кихена, который успел лишь взвизгнуть подобно недавнему сумасшедшему «крику» шин, и чудом отскочить в сторону, Чангюн обронил телефон в траву, пробивавшуюся у дверей амбра, к которому он был беспощадно прижат капотом. Чангюну казалось, что сейчас он упадет в обморок — дрожащими коленями он почти касался злобно горящих фар. Двери машины открылись, из нее вылезли несколько пугающих людей, мужчин самой настоящей бандитской внешности. Чангюн заметался. Он ничего не понимал, но ему стало совершенно по-настоящему страшно. Он хотел закричать громкое «Папа! Папа!», как когда-то в детстве, если ночью он просыпался от страшного сна. Но он не мог — его голос словно сорвался, а все слова забылись разом или застряли в пересохшем горле. — Отпустите! Отпустите меня, уроды! В отличии от него Кихен своим ярким голосом, срываясь на оглушительный визг, кажется, старался выбить оставшиеся старые и потускневшие стекла в заброшенном здании. Чангюн видел, как двое страшных амбалов набросились на него, скручивая, пока что-то странное не помешало ему. Только когда он ощутил, как на голову ему пытаются натянуть мешок, а кто-то посторонний больно хватает за ноги, выбивая почву из-под ног, Чангюн вспомнил, что такое крик. Крик настоящий, громкий, настойчивый. Крик, молящий о помощи, юношеский, еще, кажется, совсем неокрепший, еще детский. Их обоих, Кихена с Чангюном, связали по рукам, набросили черные, душные мешки на головы и упрямо, очень жестко заталкивали в машину. Это совсем не затрещина от старшего братца, это не игривые сражения с Чжухоном на мягком ковре, в которых он взволнованно подбегал каждый раз, когда Чангюн неудачно ловил нокауты головой. Это настоящие чужие руки, мужские и грубые, которые не боятся сделать больно, которые не боятся что-то сломать, наоборот, кажется, только этого и желая. Чангюн уже начал задыхаться в этом гребаном мешке, не то от нехватки воздуха, не то от накатившей истерики. Ощущая обжигающие слезы на своих щеках, он с силой вертелся в чужих руках, с остервенением пинался ногами и пытался за что-то ухватиться на похитителях, чтобы порвать, поцарапать, хоть как-то сделать больно. Но это, естественно, не шло ни в какое сравнение с силой взрослых и крепких мужчин. Когда Чангюн услышал болезненный вскрик и стон, после чего крики Кихена стихли и прекратились, он заплакал сильнее, позволив запихнуть себя на заднее сиденье злополучной машины. Он очень испугался, что с Кихеном что-то сделали, сделали по его вине. Чтобы раз и навсегда заглушить вопли парней, с них почти одновременно стянули мешки. Лицо Чангюна было все мокрое от слез, но как только он встретился взглядом с живым Кихеном, над бровью которого струилась кровь, он готов был расплакаться с новой силой. Он пытался запомнить лица преступников, пока им грубо и бесцеремонно заклеивали рты неровными кусками скотча, и одновременно с этим не сойти с ума окончательно, не задохнуться в этой духоте и страхе, который отзывался дрожью по всему телу. Перед тем как им вновь насмешливо натянули мешки на головы, чтобы больше они ничего не смогли увидеть, Чангюн нашарил связанными руками руку не менее испуганного Кихена. Старший крепко схватился за руку Чангюна, переплетая их пальцы и болезненно всхлипывая. Послышалась странная речь, которую нельзя было различить, затем рядом с Чангюном и Кихеном кто-то близко сел, заставляя их еще больше в панике прижаться друг к другу. Двери оглушительно и тяжело хлопнули, закрывшись, тем самым прерывая все последние пути к спасению, а машина дернулась с места.На старой, забытой Богом стройке, где-то в траве, одиноко остался лежать мобильный телефон Чангюна, на котором красным значком горели пропущенные вызовы от Чжухона и взволнованное сообщение: «Где ты?»