С Чангюна резко и все также грубо стянули мешок, из-за которого его волосы взмокли, в каких-то местах только сильнее разлохматились, а в каких-то и вовсе неприятно слиплись. Всю дорогу Чангюну казалось, что его смерть пришла за ним прямо сейчас, и он просто умирает медленно и мучительно. Воздуха часто не хватало, духота заставляла давление повышаться и давить на черепную коробку. Чангюну было не просто плохо — юноше было ужасно, кошмарно, отвратительно.
Он рефлекторно постарался втянуть новый воздух носом. Губы неудобно были сжаты, нежная кожа вокруг них успела порядком запотеть под пленкой грубого скотча. Чангюн чуть было не подавился от неожиданности, когда хотел резко вобрать воздух ртом, боясь, что на него вскоре снова натянут душный мешок, но у него ничего не вышло. А мешок натягивать не спешили.
Плечом он чувствовал Кихена, который сидел вплотную рядом в такой же одновременно сжатой и раскиданной позе, как и он сам. Их выбросили словно ненужный мусор на свалку, не особо заботясь об их физическом состоянии. Впрочем, само место тоже не блистало изысками и в самом деле напоминало свалку. Свалку пустую. У Чангюна кружилась голова: не то от нехватки кислорода, не то от серых, отдающих злобой и враждебностью тонов за сегодняшний день. Им тысячу и один раз пожалел о том, что вышел сегодня из дома, что назначил Кихену встречу. Он был так слепо уверен в своем успехе сегодня, что не мог обращать ни на что другое своего внимания: странные стечения обстоятельств, которые другому разумному человеку показались бы весьма подозрительными, казались наивному Чангюну великой помощью судьбы. В итоге вышло, что он снова все испортил и сейчас они с Кихеном угодили в такую ситуацию по его вине.
Чангюн усердно сдерживался, чтобы не разреветься, пачкая коленки о пыльный пол здания, в которое их затащили. Он мечтал набраться столь же мужества, коим обладал Кихен. На его лице не дрогнул ни один мускул: кажется, Ю растерял все свои эмоции по пути или самостоятельно выбросил их еще у того странного амбара, боясь, что они помешают ему выбраться живым, как минимум.
Чангюн устало покосился на хена, который старался смотреть исключительно вниз, явно что-то судорожно обмозговывая в своей умной голове. Чангюн хотел уловить его взгляд, привлечь внимание, но лишь незаметно вздохнул и последовал примеру старшего. Он припоминал, что в школе их пару раз учили правилам поведения, если ты вдруг стал заложником или жертвой. Лучше всего он помнил, что смотреть в глаза похитителям или террористам запрещается, если хочешь остаться в живых, иначе они сочтут это за дерзость, это их просто разозлит. Чангюн не знал, придерживался ли Кихен той же теории или просто пребывал в состоянии шока, но лишь притихнув младший смог уловить отчаянно быстрый темп биения его сердца.
Чангюн сидел с низко опущенной головой, исподлобья он мог наблюдать ноги сидящего на стуле неподалеку их личного надзирателя, которого приставили следить за ними. В дверном проеме кто-то ходил, тяжелый топот чужих ног в массивных ботинках заставлял организм мальчишки сжиматься пуще прежнего и внутренне шипеть от боли, которую причиняли словно миллионные острые иглы, протыкавшие органы со всех сторон. Краем уха он слышал, как посторонние голоса что-то обсуждали, но Чангюн по прежнему не мог ничего разобрать. Веревка давила на запястья так же сильно и неприятно, как и обстановка на психику.
Прошло немного времени перед тем, как к массивным ботинкам присоединились чьи-то до блеска начищенные туфли. Посторонний голос явно солидного мужчины приказывал парням поднять головы, на этот раз говорили на корейском. Чангюн несмело двинул шеей вместе с Кихеном. Им пришлось посмотреть на лицо человека, что серьезно и внимательно вглядывался в их глаза, в каждую черту внешности. Только сейчас до Чангюна дошло, что и внешность, и до того с трудом различимая, незнакомая ему речь выдавала в мужчинах китайцев.
— Тупоголовые ублюдки! — спустя минуту взревел мужчина в туфлях и деловом костюме. Чангюн с перепугу вжал шею в плечи, подумав, что это он им, унизительно сидящим перед таким человеком на коленях. — Как можно было так ошибиться? Вы настолько тупые, что не можете различить цифры один и два?
Мужчина пониже, который был одет в облегающую черную футболку и свободные штаны, заправленные в свои жуткие ботинки, явно испуганно затараторил что-то на китайском, наверное, неосознанно изредка переключаясь на ломаный корейский, от которого у Чангюна болели уши. Кихен морщил лоб, внимательно вслушиваясь в речь взрослых людей. Китайский он знал определенно лучше, чем Чангюн.
— Остолопы! Инвалиды! — мистер «солидный вид» замахнулся своим черным деловым портфелем, который до сего момента просто держал в руке, на одного из неудачной группировки, кажется, на самого главного. — Я мог бы послать других людей и заплатить им. Зачем понадобилось тащить сюда двух пацанов? Как мы теперь узнаем кто именно нам нужен?
— Босс, простите! Их было двое, мы не знали как выглядит сын Има, правда!
— Если бы мы оставили одного из них, мог бы подняться шум!
Они активно отчитывались перед своим названным боссом, который устало выдохнул и потер переносицу, жмурясь. Чангюн в удивлении расширил глаза, боясь, что они выкатятся из орбит. Теперь Кихен понял, что эти плохие люди охотились на Чангюна, а его с собой захватили случайно, потому что он просто оказался не в том месте и не в то время. Им младший это хорошо понимал. Он расстроенно опустил голову вниз, искренне сожалея о том, что хен действительно вынужден переживать такой страх из-за того, что глупый Чангюн вызволил его на встречу. Также его голову не могли не покидать снова прибывшие мысли о том, зачем он понадобился этим бандитам и как чистое и незапятнанное имя его отца в этом замешано.
Скотч больно оторвался от губ и кожи, комкаясь в чужих руках и летя на пол. С ними желали разговаривать, но Кихен, смекнув в чем дело, успел незаметно подать Чангюну сигнал глазами о молчании. Сейчас нельзя было допустить, чтобы похитители узнали, кому из них принадлежит имя Им Чангюн. Тогда лишнего свидетеля похищения могли бы запросто «устранить», как это обычно делали в криминальных фильмах. Главное, чтобы они не смогли прибегнуть к помощи фотографии.
— Кто из вас любит своего папочку? — начал говорить мужчина в туфлях непростительно противно.
Он оценивающе прищурил глаза, наблюдая за тем, как оба парня без лишних шорохов и звуков глядели на свои колени, кажется, не спеша признаваться. Тогда мужчина отставил портфель, хмыкнул и медленно присел перед ними. Чангюн уловил темный блеск дорогих часов на его жилистом запястье. Страх с новой силой охватил его тело и разум, который отчаянно сражался за то, чтобы оставаться здравым.
— Не хотите признаваться, кто из вас сын уважаемого господина Има, да? — он резко схватил обоих парней за подбородки, насильно заставляя поднять головы и посмотреть ему в глаза. — Я приказываю этим плохим ребятам, чтобы они не делали вам больно, детишки. Вам стоит быть вежливыми и отблагодарить дядю.
Чангюн волновался, что его блестящие от слез глаза, которые он так упорно сдерживал, сиюминутно выдадут его и Кихена с потрохами, и тогда он об этом очень сильно пожалеет. Он действительно старался изо всех сил быть сильным и умным. Рядом был Кихен хен, который был ему очень дорог, и он не мог их так крупно подвести.
— А ну отвечайте, когда с вами разговаривает господин, негодники! — один из отмалчивающейся банды поспешил вмешаться, чтобы помочь своему боссу выбить ответ из двух парней, которые позволили себе такую дерзость по отношению к их премного уважаемому лицу. Он замахнулся со стороны Чангюна, и тот уже приготовился словить как минимум смачную пощечину, но его остановила рука с дорогими часами, приказывающая остепениться.
— Притормози, — строго заметил мужчина. Он отпустил Чангюна, оглядел лицо Кихена, крепко держа его за подбородок сильными пальцами, останавливая свой взгляд темных глаз на его разбитой брови. — Чем меньше на них следов, тем лучше же вам. В конце концов, это просто приманка для большой рыбы. Что делать с лишним пацаном я решу позже.
Мужчина оставил попытки контактирования с заложниками и отступил, поправляя свой галстук. По щелчку пальцев ему подали чистый портфель, а сам он, поговорив о чем-то со своими людьми на китайском, последний раз оглянул двоих юношей на полу и ушел.
Кихена с Чангюном было приказано развязать и запереть в комнате с сырыми стенами, от которых буквально кусками отслаивалась штукатурка, с двумя стоящими напротив старыми кроватями с синими покрывалами, как в военной казарме. На одной из стен, высоко, почти под самым потолком было расположено небольшое окно — в него было невозможно пролезть, да и достать до него мог только кто-либо явно повыше Кихена и Чангюна.
Здесь было немногим чище, чем в былых апартаментах, но не менее сыро и затухло. Кихен был уверен — они далеко от города и ждать помощи неоткуда. Чангюн раздумывал о том, что тут как-то прохладно, словно туманным утром в поле, и если бы погода была чуть сквернее, они с Кихеном могли тут, пожалуй, закоченеть, не дождавшись спасения. На переселение надеяться можно было едва ли.
Подавать голос первым никто не спешил, но младший был уверен, что примерный и вежливый хен сейчас мысленно матерится так, что у любого заядлого хулигана-матершинника уши в трубочку бы свернулись. У Чангюна подкашиваются ноги: он поверить не может, что попал в такое жуткое место, от которого кожа мурашками покрывается и холодок бежит по спине. Теперь Чангюн мечтает убежать, взять Кихена крепко за руку и удрать куда-нибудь подальше до боли в ногах и пояснице. Только куда он может сейчас дернуться с места, если эти четыре ужасных стены с железной дверью и жалким окошком под потолком давят на него, как груз в двести тысяч тонн.
Кихена из себя буквально вырывает всхлип со стороны. Такой тихий, скромный совсем, но в здешней тишине он звучит значительно громче, чем если бы прозвучал в каком-либо другом месте: в городском парке, в торговом центре, в кафе, во время сеанса в кинотеатре и даже в обычно тихом доме семьи Им. Кихену больно от того, как жалко и забито выглядит сейчас младший, как испуганно дрожат его плечи в сожалении. Кихен чувствует себя в ответе за этого ребенка, который столкнулся со взрослыми проблемами. Он хочет держать его руку как можно крепче, лишь бы хоть как-то рассеять его страх и волнение.
— Прости, — голос Чангюна негромкий, надрывный, дрожащий, как его коленки. Ноги все же подкашиваются и он приземляется на кровать, чуть скрипнувшую от тяжести веса. То, что они давно не использовались по назначению — совершенно очевидно, потому Кихен невольно морщится: как бы никаких клопов не подцепить на еще одну свою беду.
— Чангюн… — шепотом пытается остановить. Меньше всего ему хотелось, чтобы их разговоры подслушали, а также поняли, кто есть кто.
— Прости, хен! — сердечно вырывается у младшего, который утыкается в свои ладошки и машет головой. — Если бы ты только знал, что я сейчас чувствую. Я не знал, что все так получится. Я не знал, не знал, не знал.
Чангюн машет головой все сильнее и ему, если честно, очень хочется себя ударить. Он понимает прекрасно, что выглядит, возможно, наиглупейшим образом и совершенно бесполезно, но ему так жаль, так чертовски жаль.
Кихен мысленно усмехается.
Поверь, Чангюн, я знаю. Как минимум могу видеть и чувствовать то же самое.
— Кто же знал, — столь же бесполезно выдает Кихен, присаживаясь рядом с Чангюном и привлекая его к себе. Тот недолго сопротивляется, а после может лишь всхлипывать, пока его успокаивающе гладят по голове. — Ты ни в чем не виноват. Перестань лить слезы, здесь и без того жутко сыро.
Чангюну требуется время, чтобы успокоиться, и он наверняка понятия не имеет, насколько сильно Кихену тоже хочется разреветься и побыть маленьким. Не вляпываться ни во что, ни за что не отвечать, не нести ответственность. Не быть таким одиноким наедине со своими проблемами и мыслями.
— Как думаешь, что теперь будет? — Им шмыгает носом, утирает влажные щеки и забирается на кровать с ногами по примеру старшего. Если жаться друг к дружке, то получается немного теплее и чуть менее страшно.
— Что-то подсказывает мне, что нужны мы им не для органов и рабства, — отзывается Кихен, потирая висок. Он немного выжидает, смотря на младшего: тема тонкая, но деваться им сейчас некуда, поэтому желательно расставить все точки над «i». — Чангюн, они искали только тебя. Это касается твоего отца. Скажи, ты можешь об этом что-то знать?
У Чангюна с новой силой груз надрывается внутри и летит с его личного обрыва. Конечно же, он даже представления не имеет, что могло случиться такого, чтобы он попал в такую историю. Сердце у Чангюна заныло, заставляя вспомнить волнения Чжухона и его слова о том, что, возможно, у отца на работе какие-то проблемы. Чангюн тогда и думать об этом не желал — он был так угнетен проблемами дома, что просто не мог разорваться.
— Нет, — Им отрицательно машет головой и снова шмыгает носом. — Я не мог ничего знать, меня никогда не посвящали в дела. Последнее время дома были одни проблемы, мы постоянно ругались и отца часто не было. Я чувствовал себя так, словно был не в своем доме, а брошенным на попечение чужим людям.
Ему было нелегко говорить об этом, больше даже неловко делиться с Кихеном такими вещами и «выносить сор из избы», ведь до этого завесу его жизни мог приоткрыть только Чжухон. Кихен слушал и лишь прикладывал палец к губам, предупреждая быть тише, когда Чангюн увлекался и начинал вдаваться в эмоции.
Они долго разговаривали, сидя плечом к плечу. На улице уже давным давно стемнело, в их маленькой комнате было мрачно и они не сразу заметили одиноко свисающую лампочку с потолка. Взглядом Кихен пробежался по стенам и нашел старенький включатель света. Теперь они хотя бы могли видеть лицо друг друга. Позже Чангюн устал и устроился головой на коленях старшего.
— Давай только не будем сознаваться кто из нас кто, вдруг будет… — младший сомнительно запнулся, — ну, что-то плохое.
Кихен согласно кивнул и вздохнул. Он и без того все знал, но Чангюн осмелился об этом заговорить. Ю похлопал младшего по плечу и запустил руку в волосы, настороженно прислушиваясь к возможным звукам за железной дверью. Было неизвестно сколько им предстоит тут просидеть, в каком виде и каким образом.
— Что теперь будет, Кихен хен?
— О нас сообщат в полицию и будут искать, — задумчиво отозвался Кихен, сверля взглядом одну точку на противоположной стене.
— А все это время что нам тут делать… — тоскливо вздохнул младший, скользнув беглым взглядом по парню. — Вот бы ты мог проделать дыру, долго-долго смотря в одно место. Или если бы мы могли разбить стены лбом, как в мультике Шрек, ты помнишь?
Кихен словно нехотя перевел свой взор на младшего на своих коленях и хмыкнул.
Пожалуй, было бы действительно неплохо. Вот почему реальная жизнь такая сложная: здесь нет никакой магии и сверхспособностей, какие можно наблюдать в выдуманных мирах.
Чангюн отвернулся, что-то обдумывая, а после вновь стал вглядываться в лицо хена. Он резко подорвался, удивив Кихена, и присел, упираясь руками в старый матрас.
— Хен, — шепнул он, — я потерял мобильник.
— Где? — Кихен еще не понял, что имел ввиду юноша.
— На том месте, где… — Чангюн вновь запнулся, не в силах сразу подобрать слов. — Когда нас похитили. Я обронил свой телефон у того амбара.
— Хорошо. Хорошо, его должны найти и все понять.
Кихен, включившись, понял, что имел ввиду Чангюн. Он снова приказывает ему быть тише: мало ли кто может услышать, а это, возможно, один из немногих шансов на их спасение. Личные вещи Кихена у него отобрали еще при неудачной посадке. Заметив, что Кихен морщится и притрагивается кончиками пальцев к своей брови, кровь на которой уже давно лежит темной корочкой, Чангюн присаживается чуть ближе и растерянно смотрит на оставленный «след» на лице старшего. У них нет даже возможности обработать рану.
— Тебе сильно больно?
— Ерунда, — тут же отмахнулся Кихен, убрав руки от головы. — Штук сто себе таких собственноручно бы набил, только бы вызволить нас отсюда.
— Никогда не думал, что окажусь в таком положении…
— Знаешь, я тоже не каждый вечер себя заложником представляю.
Им обоим казалось, что любые разговоры сейчас были бы некстати, но молчать почему-то было труднее всего. Хотелось говорить, говорить, говорить, чтобы заглушить свою тревогу разговором, чтобы не слышать пугающей тишины, в которой можно было уловить лишь взволнованное, неровное дыхание. Чангюну казалось, что комната, в которой их заперли, больше смахивает на камеру временного содержания или карцер, и нельзя быть уверенным, что в следующую секунду не случится что-то плохое. И хоть Кихен и пытался успокоить их обоих тем, что этим людям нужно время, чтобы, вероятно, получить деньги, самому ему было тяжело.
Чувство подвешенности и неизвестности — самое ужасное на свете.
***
Чжухон без конца нервно облизывал губы, сидя на ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж дома. Обычно уютная обстановка в доме теперь казалась ему какой-то чужой и холодной, словно это не дом, в котором он делал свои первые неуклюжие шаги, а чужое убежище опасного преступника. Последние часа два он не выпускал телефон из рук и не мог позволить себе отвлечься ни на что другое: Чангюн не брал трубку. Чангюн обещал позвонить, а в итоге не брал трубку в такой поздний час, чем очень заставлял волноваться хена. Выглядывая из окна и не найдя света в комнате младшего, Чжухон мог лишь успокоить себя тем, что Чангюн просто устал, поздно вернулся и заснул, забыв позвонить. Но такого никогда не было. Чжухон нервничал, чесал запястья и бесконечно злился. Хорошо, что до Чжухона сегодня никому не было дела, иначе он бы точно не выдержал и сорвался прямо на родителей, которые точно ни при чем. С такой же уверенностью он ненавидел сейчас кого-то яростно и настойчиво тарабанящего в дверь и давящего на звонок.
Соскочив со своего места, Ли не задумываясь рванул к двери, чтобы послать куда подальше ветром принесенного "гостя". До чего же он был удивлен, вновь увидев своего нерадивого соседа, занесшего руку для нового звонка. Ли Чжухон испытал самое настоящее чувство дежавю: когда-то Хосок так же приходил к нему домой поздним вечером, пытаясь забрать Чангюна.
Чжухон мотнул головой и хотел было открыть рот, чтобы задать свое милое и весьма гостеприимное «нахера пришел?», но Хосок его стремительно опередил, выбрасывая все лишнее из головы.
— Привет. Ты случайно не знаешь, где…
— Твою мать, он что не дома?
