Чжухоном.
Чангюн вертит головой пару раз, все еще не веря, что он действительно смог выбраться из того жуткого места, куда не отправил бы даже того вредного пацана из младшей школы, который все время обзывался и лез с ним в драку. Сердце Чангюна, кажется, забывает, что оно должно биться, когда около их любимого небольшого кафе на маленькой улочке он видит его. Чжухон стоит, улыбаясь своей обычной улыбкой. Но все же она была настолько мягкой и нежной, что Чангюн скорее утонул бы еще до того, как добрался до Чжухона, чтобы игриво ткнуть кончиками указательных пальцев в ямочки на щеках любимого старшего. Он хочет рвануть вперед, бежать к нему с широкой улыбкой до ушей, нелепо размахивать руками, запинаясь о свои же ноги и зачем-то крича на всю улицу, как же сильно он соскучился. Но что-то удерживает Чангюна. Ноги поднимаются все тяжелее и тяжелее, словно невидимая тягучая глина окутала их и не дает оторваться от земли, замедляя и затрудняя движения. Уже через несколько таких шагов, Чангюн устал, а на его лбу и висках выступили первые капельки пота. Ему хотелось расплакаться и, как маленькому ребенку, не сдерживаться и любыми способами достичь желаемого… Но чем быстрее он бежал и старался приблизиться к Чжухону, тем больше увеличивалось расстояние между ними. А потом Чангюн упал. Собственные ноги не удержали его в этой пучине, потому что гладкий и ровный асфальт вдруг зашевелился мощными плитами, которые в свою очередь спешили разбиться на десятки, а потом и, пожалуй, целые сотни маленьких и острых плит, ставших препятствием на пути. Чангюн, свалившийся в какое-то ущелье, которое разверзлось посреди дороги под испуганные крики и возгласы простых людей, отчаянно пытался дозваться Чжухона. Он звал его по имени, по фамилии, упрямо, обиженно, с мольбой, со слезами на глазах, хватаясь перепачканными и израненными руками за выступы земли. Из глаз брызнули слезы, из-за которых он, кажется, и сорвался в очередной раз. Чангюн больно ударился спиной о неровную поверхность земли, а его последний вскрик потонул во внезапном выстреле, неожиданно прогремевшем над ущельем — новым местом его заточения.***
Когда Чангюн открыл глаза, он подумал, что начался дождь, а ветхая крыша над его головой превратилась в старое сито с большими дырами. Он поспешно вытер лицо руками, не сразу понимая, что к чему. Он ошарашенно взглянул на свои ладони: они были чистые. Сам же он по-прежнему оставался заложником, как и Кихен, который с перепуганными видом преданно сидел у его подушки, слегка тормоша младшего за плечи, заставляя проснуться. За маленьким окошком под потолком было сумрачно: то ли раннее утром, то ли поздний вечер. Невозможно понять даже примерно, которой сейчас час. Чангюн рефлекторно поднялся, принимая сидячее положение. Взгляд старшего его откровенно пугал: если Кихен показывал волнение или страх на своем лице, значит, случилось действительно что-то серьезное. — Хен, что происходит? — Ты плакал во сне, — пропустив вопрос младшего, Кихен говорил очень быстро и нервно, в несвойственной для него манере. — Что ты видел? — Ничего, — он поспешил обо всем забыть. Вдруг послышался звук выстрела. Кихен вздрогнул, а пальцы его автоматически сжались в кулаки, зажимая в одной руке простыни, а в другой — штанину Чангюна. Ю показалось, что от этого резкого выстрела стая птиц испуганно дернулась из леса — прямо из чащи его сердца. Глаза Чангюна, едва отошедшего ото сна, стали похожи на чеканные монеты. Еще несколько минут назад он видел (слышал) этот же резкий звук в своем кошмаре. Чангюн тяжело сглотнул вязкую слюну. Ему не могло показаться: выстрел был реальный, он это знал. Рука Кихена, боязливо сжавшаяся на его колене, тому прямое подтверждение. — Хен? — Чангюн аккуратно коснулся его руки, пытаясь заглянуть в глаза. Кихен прислушивался, словно мог что-то услышать за этими хоть и старыми, но достаточно толстыми стенами. Парень хотел было что-то сказать, но выстрел повторился снова. А затем несколько подряд: страшных, неконтролируемых, беспорядочных. Стреляли не на улице, здесь. Чангюн оружие-то видел только на картинках да в фильмах. Но разыгравшаяся фантазия помогает ему представить, как порох дымится, а пуля режет воздух, уносясь дальше и попадая точно в цель.Меньше всего Чангюну хотелось ей оказаться. Намеренно или случайно.
Поняв, что что-то не так, Чангюн зашевелился. Паникуя, он завозился на своем месте, словно мышь, не зная, куда ему деться из ловушки. Руки Кихена вновь спасительно дернули его на себя, и они оба оказались прижатыми к дальней стене. Каждому хотелось забиться в угол подальше, чтобы спрятаться. Но дальше было некуда. Чангюн не смел докучать вопросами. Кихен и без того все время пребывания здесь держался так храбро, что сам Чангюн старался равняться на него, чтобы вынести все. В любом случае, как бы страшно не было, он знал и верил, что их искали. Их не бросят, не оставят, не забудут.Ведь правда же?
Было очевидно: внутри и снаружи что-то происходит. Что-то явно нехорошее, раз эти люди взялись за свои пугающие пушки. Несколько выстрелов прогремели словно гром. Чангюн схватился за голову руками, а Кихен зачем-то сделал то же самое, будто стараясь закрыть младшему уши, чтобы он этого не слышал. Чангюн дрожал и знал: он не настолько младше самого Кихена и не настолько сильно ему близок, чтобы хен так искренне заботился о нем, защищая и оберегая, как мог. И если они выберутся отсюда в ближайшее время, если эти сумасшедшие уродливые громилы еще не покончат с ними, Чангюн не представляет как, но он будет благодарить Кихена, наверное, всю свою жизнь. Все происходит очень быстро: выстрелы, шум, гам, посторонние звуки. У Чангюна появился смутный лучик надежды на то, что это их так вызволяли отсюда, что шел какой-нибудь штурм или спасательная операция. Но через несколько минут все затихает. Они сидят недвижимо, лишь переглядываясь. Еще через некоторое время за массивной дверью слышится какая-то явная возня, словно кто-то с кем-то борется. Кихен в этот момент суетливо вертится по сторонам, оглядываясь в поисках чего-нибудь тяжелого или острого, чем можно было бы защититься (словно за все эти дни они не обследовали эту комнатушку вдоль и поперек). Младший вздыхает: у него только гвоздь в кармане, которым он царапал стены — если бы только он годился на что-то большее! Если бы только сам Чангюн был постарше да посильнее и годился на что-то большее. Как открывается дверь Чангюн не видит — слишком страшно. — На выход. Вопреки всему и к большому разочарованию Има, в комнату вбегают не мужчины в масках, с автоматами и в военной форме, а всего лишь Ён. Чангюн разжимает зажмуренные глаза и оглядывает гостя с ног до головы: тот выглядит потасканно, кое-где перепачкан кровью — не то своей, не то чужой, как Чангюну понять, если его собственная стынет в жилах? Плевать, что он чем-то помогал им, плевать на все, думается Чангюну. То, что он был просто менее грубым и страшным по сравнению с остальными вовсе не прибавляло ему баллов к карме, не делало его лучше, не показывало его никаким супергероем! Он, черт возьми, все тот же преступник — часть этой тупоголовой банды похитителей! — Что происходит? — вырывается у Кихена, прежче чем он успевает подумать. — Я сказал, на выход. Чангюн убеждается в своей правоте. Да, теперь, когда он говорит — приказывает! — своим стальным голосом и с решительностью в темных глазах, он однозначно не кажется приятным добряком. У Чангюна даже мысленно язык не поворачивается его таким назвать. Едва ли добрый, честный и порядочный гражданин (человек) наставит на вас дуло пистолета, не так ли? Кихен послушно начинает подниматься первым, утягивая за собой младшего. Не отцепляясь друг от друга, они медленно поднимаются, не сводя глаз с пистолета в руках мужчины в черном. Казалось бы, Чангюн должен радоваться, что они покинули ту комнату, но ситуация как-то не располагает. Этот странный Ён вел их куда-то совершенно незнакомым путем (не то чтобы Чангюн хорошо знал все возможные дороги и ходы в этой недостройке, но он был от чего-то особенно уверен сегодня в своем шестом чувстве). Пистолет больше не был направлен в их сторону, но Чангюну все равно навязчиво казалось, что при одном неверном движении он повернется прямо к его виску, и на этом закончится абсолютно все. Поэтому юноша старался смотреть под ноги и переступать все камни на пути, все сильнее и сильнее хватаясь за Кихена. Руки у того дрожали. От самого же парня исходила энергия высокого напряжения: казалось, прикоснись к нему кто-то другой, кроме Чангюна — сразу же ударит током. Чангюн не хотел называть этого похитителя по имени, даже если оно не являлось его настоящим, поэтому он решил обозначить его как «мужчина в черном». Губы его совсем уже пересохли, но он боялся даже шевельнуть языком, чтобы облизать их немного. В одном из проемов в стене Чангюн увидел чье-то валяющееся на полу тело. Было страшно представить, что оно уже бездыханное. В следующем виднелась чья-то нога в грязном ботинке, а вокруг — огромная куча бумажных купюр и почти разорванный брошенный чемодан, валяющийся практически под их ногами. В который раз переступая через какое-то небольшое препятствие, Чангюн поежился. Он шел прямо по деньгам. Вероятно, очень большим. Мужчина в черном вел их все дальше, но идти по этому мрачному помещению из одних бетонных стен и непонятных железяк было настолько жутко, что Чангюну, будь прокляты его желания, захотелось вернуться с Кихеном обратно в ту комнату, в те четыре знакомых стены, где они были под замком и надзором. В горле было сухо. Чангюну очень хотелось пить и уже мерещилось, что где-то из ржавого мерзкого крана капала пусть и грязная, но вода. Послышался странный звук, как будто где-то что-то упало во что-то мягкое, что едва ли здесь можно было раздобыть. Мужчина в черном остановился и насторожился. Кихен затормозил следом, заставляя Чангюна немного врезаться в его острое плечо. Несколько долгих секунд все трое прислушивались. Ведущий, видимо, поняв что-то для себя, двинулся дальше, не бесшумно открывая для них какую-то тяжелую дверь. Теперь они спускались по бетонной лестнице. Чем дальше они шли, тем меньше было света, тем холоднее становилось. Кихен молился, чтобы не наткнуться здесь на местное население вроде крыс. Чангюн молился, чтобы их не завалили прямо здесь, в этом темном и сыром подвале. С каждым шагом, он сильнее сжимал руку Кихена в своей, в ответ чувствуя то же самое. Странное чувство поселилось внутри. Превратившись в длинное перо, оно стало щекотало гортань, нос и губы. По правде говоря, он мог лишь предполагать, куда их ведут, но по воздуху, который удавалось вдыхать носом каждый раз, когда он вспоминал, что нужно дышать, он догадывался, что они приближались к улице. К улице, к деревьям, к открытому небу и свежему воздуху… Кажется, Чангюн от стресса почти забыл, каково это. Ему стоило огромных усилий не броситься на опережение, когда он увидел перед собой естественный природный свет. Там, буквально в нескольких метрах, где закачивалась эта бетонная клетка и начиналась свобода (но не безопасность), было так же сумрачно, как и в том маленьком окошке под потолком. Колоссальных усилий стоило не закричать во все горло, когда на улице послышались звуки сирены, шуршание колес сразу нескольких машин о листву, чьи-то голоса. Они были едва различимые и совершенно незнакомые, но их Чангюн уже не боялся. А Кихен молча смотрел на него. Рука с пистолетом все еще заставляла ее бояться, даже когда пригласительно и столь великодушно махнула в сторону свободного выхода. Мужчина в черном, видимо, ждал, пока они все осознают и стремглав понесутся к полицейским, которые уже окружили местность. Чангюн хотел ликовать: их нашли! Но он все еще не мог оторвать ног от земли, прямо как в его идиотском, по его мнению, сне. Он все еще не мог позволить себе поверить в то, что он просто помог им выбраться и сейчас так легко отпускал. Не могли же они доверчиво развернуться и получить по пуле в спины сейчас, когда они так близки к спасению. — Решил, блять, героем побыть и выйти чистеньким? Парни резко обернулись. Чангюну этот скрипучий голос был незнаком, но Кихен, к сожалению, помнил его хорошо. Тот урод, который домогался его и от удара шнуром которого у Кихена на ноге все еще оставался след, напоминающий о том отвратительном дне, стоял сейчас вальяжно, но твердо, преграждая им путь к свободе. Кихен метнул быстрый взгляд на Ёна — желваки того нервно напряглись, он выставил руку с пистолетом вперед. Но второго мужчину это нисколько не пугало. Он приближался, а в руках у него что-то изредка блестело и отсвечивало в полумраке. Нож. — С ножом против ствола? Лихое дело, — хмыкнул первый. — А ты думал ты один здесь самый умный? — оскалился первый. Вторая рука его выудила из-за пояса пушку, на вид внушительнее и крепче, чем у первого. — У меня и деньжата есть от босса. Сказка, а не жизнь, а? Кихен с Чангюном вновь испуганно попятились назад. От этого идиота можно было ожидать чего угодно. Что же теперь будет? — Босса нет, — он снял пистолет с предохранителя. — Я им стану. С улицы послышался голос, говорящий в мегафон. Предлагали отпустить заложников и поговорить. Тот, с ножом, усмехнулся. — Холост? — Проверь. Он подошел настолько близко, что дернулся к двум парням, нарочно пугая их лезвием ножа. Вскрикнув, Чангюн краем глаза заметил, как мужчина в черном, а точнее его рука с заряженным пистолетом, дернулась за противником. — Не дури, здесь уже все окружили, территория перехвачена. Будешь сопротивляться — живым не выйдешь. — Но и ты тоже. Кихен дернул Чангюна на себя, чтобы ему ничего не угрожало, чтобы его не смогли взять в заложники, приставив нож к горлу или дуло к виску, чтобы их не зацепило, чтобы просто оказаться подальше от этого всего, хотя бы на полметра. Этой игры они уже не выдерживали. Кровь забилась в висках, а ноги стали ватными. Хотелось кричать, надрывая горло, хотелось быть яростным, а не жалким, хотелось избить двоих этих сумасшедших психов. Хотелось быть не здесь, не здесь, не здесь. Далеко, далеко, далеко. Он пропустил, как завязалась их схватка, наполненная ругательствами и негативом, заливающим всю и без того мрачную округу. Он пропустил, как кто-то из них первый остался безоружный. Он пропустил выстрел. И стоны, и плач, и шум, и лай собак, и топот тяжелых ног в берцах, приближающихся к ним.