Sing Me A Song

Она сидела в самом углу бара, касаясь головой деревянных панелей, поджав под себя ноги, в нелепом сером растянутом свитере. Но, несмотря ни на что, — на одежду, синяки под карими глазами, потертые кеды, волосы, собранные в неаккуратный пучок, — в ней было что-то волшебное и теплое. Такое домашнее. Как Рождество, как кресло, стоящее около камина в Малфой-Мэноре, как его любимый пирог. Сидя за барной стойкой и изредка перекидываясь с Томом парой слов, он неотрывно наблюдал за ней. За каждым движением тонких бледных пальцев, за появляющимися на лбу морщинками, когда она перелистывала страницы со своими собственными записями. Он даже издалека узнал этот почерк: мелкий и убористый, с вытянутыми линиями, которые к концу слегка закруглялись. А еще он очень хорошо видел мозоль на среднем пальце — вечный след всего, что было написано этой рукой за долгие годы. Она выглядела постаревшим ребенком. Будто время застыло, когда ей было тринадцать, а потом резко дало ход, и понятно, что рано или поздно кожу изрежут морщины, но пока всё это было едва уловимо. Пару раз ему казалось, что он видит проблеск седины в каштановых волосах. А ей всего-то девятнадцать… Он сам себе не мог объяснить, зачем приходит сюда почти каждый день. Хотя, наверное, в глубине души он знал ответ: ему просто больше нечем заняться. Его жизнь наполнена пустотой и бессмыслицей. Подъем с утра, а потом бесконечное ожидание времени, когда вновь надо будет ложиться в кровати. Восемь часов мучений от кошмаров, в которых крики, кровь, огонь и холодное прикосновение змеиной кожи. А потом приходит время вновь открывать глаза. Война уничтожила и унизила его. Малфои все еще богаты, но теперь это никому не нужно — влияние его семьи улетучилось, растаяло в один миг. Люди прячут глаза, переходят на другую сторону улицы, а на его деньги смотрят так, будто они все омыты кровью или прокляты. Какой в этом был смысл? Лицемерие, сплошное лицемерие, продиктованное теми, у кого «внезапно» открылись глаза. Да, война коснулась всех, изменила все… Мир прогнил еще больше, и Драко иногда казалось, что он видит червей, копошащихся в глазницах людей в Косом переулке. Он чувствовал себя предателем, был сам себе противен. Ни враг, ни друг. Ничто. Пустое место. Без убеждений, без будущего, но зато с прошлым, груз которого сдавливает кости, внутренности, готовясь размозжить его плоть. Он даже не смог определиться, на чьей он стороне. Не смог понять, что думает, что чувствует. И вот перед ним она. Умная, правильная, добрая, пережившая ужас и страх, оставшаяся верной себе и своим убеждениям… Такая идеальная со своими тугими локонами, длинными пальцами и аккуратным носиком. Все состоящая из багрянца с золотом. Значит ли это, что грязная кровь в ее жилах оказалась сильнее его крови, его породы, его фамилии, его вечной гордости? Единственной гордости. Она — героиня войны, лучшая студентка Хогвартса и Академии магического права. Состоявшийся человек, уверенная в себе личность, женщина, которой нет нужды ни прогибаться, ни подстраиваться. А он, что он? Кто он такой? Малфой? И что это теперь значит? Убеждения его семьи ничего не стоят в изменившемся мире. Он сам ничего не стоит, и все, что у него есть — деньги да испоганенная репутация. Все слова его отца, которые когда-то были важны, значимы и весомы, вдруг потеряли смысл, и Драко понял, что он не знает, как ему жить дальше — по каким законам? Он не умел принимать решения самостоятельно, за него всегда все решал отец. А учиться этому в девятнадцать лет, как он думал, было поздно. Это вообще поздно для всего. Поэтому он сидит в «Дырявом котле», пьет огневиски, занимается самобичеванием, смотря на успешную и знаменитую грязнокровку. Его ужасно раздражало и задевало то, что за все те недели, которые он тут проторчал, она даже ни разу не посмотрела в его сторону. Возможность того, что она просто не замечала, не видела его, как-то не приходила в голову. Даже сейчас он не хотел принимать решение, Драко желал, чтобы Грейнджер это сделала. Подняла глаза, нахмурилась, поджала губы. Дала ему ненависть. Или презрение. Может даже сочувствие. Даже он заслуживал хоть каких-то эмоций! Эмоций, на которые он сможет ответить своими, яростными, беспощадными… Малфоевскими. И он сможет забыть эту новую реальность и то, как смотрел на ее широко раскрытые глаза, на выгибающееся в агонии тело на полу зала Мэнора. Забыть крик, повисший в воздухе тяжелым бордовым маревом. Он просто сможет забыть. Но Грейнджер не смотрела на него. Она не смотрела на него даже в тот день, когда устало потянулась, отложила в сторону перо, а потом встала со своего места, и у Малфоя отчего-то засосало под ложечкой. Она не смотрела на него, когда прошла через весь бар, стряхивая с растянутого свитера шоколадные крошки, и у Малфоя во рту появился знакомый с детства вкус шоколадной лягушки. Гермиона не взглянула на него, когда уселась на высокий стул прямо рядом, будто случайно прикасаясь к его локтю своей ладошкой, и у Малфоя воздух вышибло из легких. И даже когда она заказала две пинты, который явно удивленный Том поставил перед ней, а Грейнджер легко пододвинула к нему высокий стакан, — даже тогда она не удостоила его взглядом. Малфой тупо уставился на пышную пенку, грозящуюся выльется за пределы емкости, на пузырьки, рассекающие янтарную жидкость, а потом на то, как Грейнджер сделала большой глоток и слизала эту пенку с верхней губы. Как постаревший ребенок. Совсем невинно и даже забавно. — Пей, Малфой, — как бы невзначай посоветовала она, будто они только что вели вполне дружескую беседу. — Твой отец не узнает об этом, обещаю. И внезапно Драко понял, что, возможно, в нем осталось мало малфоевского. А может никогда и не было так много, как он думал? Поэтому он вновь посмотрел на Грейнджер. И просто рассмеялся.