Sing Me A Song

Гермиона Джин Грейнджер хоть и была самой настоящей волшебницей, но Хэллоуин не любила и за праздник не считала. Может из-за того, что в первый раз, когда она, будучи еще совсем малышкой отправилась просить сладости, у нее случился неконтролируемый всплеск магии, от чего у Морти Брауна, который постоянно ее дразнил из-за лохматых волос, вся кожа покрылась волдырями, и еще очень долго с ней никто не разговаривал, считая заразной… Может из-за того злосчастного вечера, когда Квирелл впустил в школу тролля в канун Дня всех святых, и тогда она чуть не погибла, да еще и в туалете для девочек… Может от того, что ее родители-дантисты никогда особо не одобряли злоупотребление сладостями, которые Гермиона тщательно расфасовывала по категориям, чтобы на утро обнаружить: большая часть тягучих ирисок и молочного шоколада бесследно исчезла. Иными словами, Гермиона едва ли могла поддержать энтузиазм Гарри и Рона, которые, казалось, и думать ни о чем больше не могли, кроме как о предстоящем пире. Она задумчиво рассматривала, как профессор Флитвик левитировал вырезанные тыквы к потолку, а Хагрид изо всех сил старался закрыть трещины на стенах большого зала яркими гирляндами осенних листьев, и хоть ей очень хотелось фыркнуть или закатить глаза в своей привычной манере, начав рассуждать о том, что один из главных календарных кельтских праздников превратился в потеху, Гермиона понимала: после Войны все и так изменилось безвозвратно, поэтому люди заслужили праздник. — А ты придумала костюм? — спрашивает у нее Рон с набитым ртом, пока она пытается сосредоточиться на переводе к паре по древним рунам. — Что? — рассеянно отзывается Гермиона, подавляя желание сказать, что если он продолжит уничтожать такое количество жирной пищи в обед, то на ужин ему придется идти в больничное крыло. — Праздник в кабинете истории магии, — отзывается Гарри, сверля Джинни влюбленным взглядом. — Приглашены только старшие курсы. И, разумеется, никаких слизеринцев… Гермиона подавляет желание скривить лицо, не имея намерения втягиваться в очередной спор с Гарри о «хороших» и «плохих» людях. Если бы он только догадывался, что на самом деле произошло в Малфой-мэноре…. — ЖАБА скоро, — будто безразлично пожимает плечами она. — Я попросила у мадам Пинс разрешения проработать в библиотеке всю ночь. — Ты серьезно? — Рон смотрит на нее так, будто у нее отрасли копыта и хвост. — Но как же… — Уж лучше я подготовлюсь заранее, чтобы потом иметь больше времени на помощь вам, — саркастически тянет Гермиона, и на это у них нет никакого достойного ответа, поэтому Гарри и Рон лишь кидают друг на друга красноречивые взгляды, когда Гермиона засовывает в карман мантии яблоко и удаляется из зала, показывая, что разговор окончен. Они уже давно усвоили, что если Гермиона хочет, чтобы последнее слово осталась за ней — так и будет, но проблема состояла в том, что теперь она вообще редко говорит. * * * Мадам Пинс обладала уникальным даром смотреть на всех строго и почти пренебрежительно, и Гермиона не была исключением, несмотря на то, что она всегда возвращала книги вовремя и была аккуратна. Тем не менее, гриффиндорка все-таки словила на себе жалостливый взгляд библиотекарши, когда аккуратно рассортировывала талмуды на столе: бедная девочка, которая никак не может избавиться от кошмаров пережитого, прячется среди книг, подальше от толпы. Гермиона поддернула плечами и уселась за стол, прикрыв глаза и дожидаясь, пока мадам Пинс покинет библиотеку. Она привыкла к этим взглядам, к тому, что люди разговаривают с ней осторожно и тихо, будто она может рассыпаться от одного резкого слова, хотя, на самом деле, единственное, что изменилось в ее жизни после Войны никак не касалось ужасов, что ей довелось пережить. Углубившись в чтение учебника по продвинутой трансфигурации, она даже не заметила, как появился Филч и, неободрительно фыркнув, стал зажигать факелы. Видимо, ужин в самом разгаре. В октябре темнеет быстро, но за витражным окном библиотеки Гермиона все еще могла разглядеть узкую полоску голубоватого света над озером. Ветер всегда завывал в древних стенах замка, но в этот вечер его песня была будто бы особенно манящей, и, повинуясь внезапному порыву, девушка встала, потянулась и попыталась что-то промурлыкать ему в ответ. Ее ждала бессонная ночь, поэтому вреда от пятнадцатиминутной прогулки точно не будет, и Гермиона обматывает шею гриффиндорски шарфом, ныряя в один из секретных проемов за рыцарскими доспехами, о котором они с Гарри узнали еще на четвертом курсе благодаря карте Мародеров. Окрестности замка непривычно пустынные, а земля под ее ногами чуть влажная и сплошь покрытая яркими листьями, поэтому, спускаясь вниз по холму к водной глади, Гермиона старательно пытается не упасть. Холодный осенний свет красиво преломляется в зеленовато-мутной воде, а воздух пахнет особенной свежестью и немного водорослями. Гермиона думает о том, что ребята наверняка протащили в школу уйму сливочного пива и огневиски, а весь профессорский состав молчаливо позволил им это, прекрасно понимая, что они уже больше не дети. До ее слуха долетает протяжная песня из глубин озера, и Гермиона невольно подходит ближе, вглядываясь в мутную воду, из которой будто исходит золотистое свечение. — Они празднуют, — она едва ли не вскрикивает и резко оборачивается, встречаясь с взглядом холодных серых глаз. — Русалки. Как и твои верные телохранители, кстати. Хотелось бы мне знать, почему ты не с ними. — А ты почему? — с внезапным напором спрашивает Гермиона и тут же прикусывает язык, видя его кривую усмешку. — Дресс-код не подразумевает татуировки, — Малфой будто нарочно закатывает рукав рубашки, напоминая ей о том, что все равно невозможно забыть. В сгущающихся сумерках череп со змеей, выбитые на его руке заклятием, выглядят как черная дыра посреди болезненно бледной кожи. — Формат вечера не подразумевает разговоров о подготовке к ЖАБА, — Гермиона улыбается, пытаясь избавиться от липкого холода, что бежит по позвоночнику, когда Малфой смотрит на нее таким взглядом. — Можно сказать, что мы наконец-то по одну сторону баррикад. — Да брось, Грейнджер, — жестко цедит Малфой. — Не знаю, что ты там себе напридумывала, после… — Ты спас мне жизнь, — мягко поправляет она. — Позвал домового эльфа, — отрезает Драко, и в его голосе явно слышится отвращение к себе. — Для этого не нужно много храбрости. — Думай, как знаешь, — качает головой Гермиона. — Но если бы все знали, что это не делюминатор Рона… — Не придумывай, — практически выпаливает он, делая шаг назад. — Ничего бы не изменилось, и я не хочу, чтобы кто-то знал. Драко хочет, чтобы его оставили в покое. Это читается по его глазам, а еще ему кажется, что всеобщее презрение и ненависть — хорошее наказание за то, что он делал. И Гермиона не спорит, потому что, по чести сказать, он всегда был и останется избалованным хорьком, только теперь ей есть дело до его мыслей, чувств и того, что будет дальше. — Держись, Грейнджер. Скоро ты выберешься отсюда, — звучит у нее в голове голос из прошлого. И русалочья песня будто становится громче, а завывание ветра протяжнее. — Будешь зубрить всю ночь? — Драко старается, чтобы его тон звучал как можно более пренебрежительно, но Гермиону так просто не обмануть, поэтому она снова улыбается. Тепло и спокойно, и у него мгновенно согреваются ладони. — У нас одинаковый набор предметов, — как бы невзначай говорит она. — Да, — кивает Драко и сам не понимает, как оказывается рядом с ней в полутьме библиотеки, впервые так близко, что может рассмотреть веснушки на вздернутом носике, золотистые отблески во вьющихся волосах и удивительные темные прожилки в медовых глазах. Гермиона что-то тараторит, тыкая пальцем в разные руны, а Драко слушает вполуха и не может перестать думать о том, что впервые за долго время с ним разговаривают просто как с… С Драко. И еще он думает о том, что лежит в его кармане. Ночь Самайна длинная и полная ароматов тыквенной мякоти, тмина и жженого воска, а еще магии, которая вибрирует вокруг них, даже когда Гермиона замолкает, вглядываясь в его бледное лицо. — Я… — мямлит Драко, чувствуя, что он возненавидит себя за то, что собирается сделать. — Я прочитал про дантвистов и…. — Дантистов, — на автомате поправляет Гермиона, но ее глаза смешно округляются, когда она понимает, что Малфой знает, кем работают ее родители. — Да, — с досадой кивает он. — Да, дантистов. И я подумал, что твои родители… Они, наверно, не особенно разрешали тебе есть сладкое… Короче, мать прислала мне это, но я решил, что… Что все равно не смогу съесть все один… И вот… — Драко достает из кармана мешочек марципановых тыкв, зачарованных так, что внутри у них горит по огоньку, и Гермиона на мгновение зависает, рассматривая их. — Не молчи, Грейнджер. Я и так чувствую себя идиотом. Гермиона не может выдавить ни слова, она просто переводит взгляд то на светящиеся тыквы, то на Малфоя, пока наконец не начинает смеяться и с нетерпением выхватывает у него кулек, быстро кладя лакомство себе в рот. — И даже «спасибо» не сказала, — добродушно бурчит Малфой, зачарованно наблюдая, как Грейнджер с причмокиванием уничтожает угощение. Ночь Самайна несет с собой мудрость предков и веков, что они прожили. Если прислушаться, то можно услышать их голоса среди тысяч других, что бродят по земле в этот колдовской день. Для Гермионы Джин Грейнджер и Драко Люциуса Малфоя духи припасли аж три мудрости. Иногда даже самые нелюбимые праздники оборачиваются настоящим чудом. Прошлое никто не в силах исправить, но вот будущее полностью в наших руках. Любовь приходит нежданно и негаданно, и у нее мускатный привкус марципана и золотистый цвет зачарованного огонька, горящего внутри Джека-фонаря.