Sing Me A Song

Седьмой курс Хогвартса для них всех стал первым. Будто-то до этого не существовало ничего, кроме светлого, яркого, пульсирующего счастья, которое затопляло часы, месяцы и годы. А потом была Тьма, которая смыла отдельные воспоминания и оставила лишь боль, слёзы и горечь потери. И пришлось научиться жить заново. Гермиона понимает это раньше всех, как это бывало всегда и будет ещё не раз, четырнадцатого сентября. Она запомнила это потому, что день выдался на редкость холодным и пасмурным: зачарованный потолок заволокло тучами, а вспышки молний ослепляли сонных студентов, которым, казалось, не хватит и всего времени мира, чтобы выспаться. Рон вяло ковырял вилкой свою яичницу, и от этого становилось ещё больше не по себе, не говоря уже о пустом взгляде Гарри и потерянной Джинни. Гермиона не хотела смотреть на другие столы. К лицам друзей, их печалям и призракам она уже привыкла, но чужие страдания больно хлестали по измученному сердцу, и она знала, чувствовала кожей, где сосредоточен абсолют людской боли. — Неужели нельзя потише? — огрызнулся Рон на парочку младшекурсников, которые слишком громко обсуждали места в команде по квиддичу. — Оставь их, — Джинни улыбнулась замолкшим ребятам. — Хоть у кого-то жизнь должна продолжаться. Гермиона вздрогнула, подняв взгляд на подругу, и на автомате, без лишних раздумий, просто по инерции, повернула голову к Слизеринскому столу. Конечно, он опустел после Войны. Конечно не многие дети тех, кто рушил стены школы, решились вернуться. Не многие смогли. И всё же где-то глубоко внутри у неё что-то сжалось при виде того, как они жмутся друг к другу, говорят совсем тихо, почти бесшумно, лишь шевелят губами. Спины у всех согнуты, а глаза прикрыты длинными пальцами. Странно, что в столь шумном месте можно найти такой остров тишины. *. *. * Никто больше не выкрикивает «грязнокровка», никто не насылает проклятия и не ищет стычек. Зеленые лацканы мантий больше не вызывают неконтролируемую тревогу. Видели и пострашнее, сражались на смерть, и теперь детские страхи не вернуть, хотя очень хотелось бы. Гермионе нужна цель, ей нужен свет в конце тоннеля, ей нужна страсть в жизни и непреодолимое желание достигать. Она не чувствует ничего из этого, выходя из кабинета трансфигурации, и от этого отвратительно сосет под ложечкой. Сентябрь в этом году выдался темный, дождливый и холодный: тыквы Хагрида все сгнили, а из дымовой трубы пар не идёт. Девушка пару секунду топчется на крыльце, а затем идёт обратно в замок. На сердце тошно, в желудке пусто, а в голове так тяжело, что она с трудом ворочит своё тело по ступенькам. Выручай-комната появляется так же внезапно, как и всегда, и нет сомнений в том, что именно тогда, когда нужно. Внутри пахнет омелой и еловыми ветками. Гермиона задирает голову и рассматривает потолок Большого зала: с него снежинки падают, закручиваясь в слепящем вихре, и она почти плачет, когда понимает: это тот Хогвартс, который она запомнила. Полный волшебства, надежды, тайн и древней мощи, что защитит от всех невзгод. — Грейнджер, ты что тут делаешь? — этот голос с теми же нотками презрения, что были ей так знакомы с детства согревает сердце, и Гермиона почти улыбается, когда оборачивается и видит растерянного и, как всегда, немного раздраженного Драко Малфоя, сидящего за одним из длинных столов. — Возвращаю себе свою жизнь, — легко и честно отзывается она. А затем хохочет, глядя на его осведомленное лицо. — А ты? *. *. * Седьмой курс Хогвартса для них всех стал первым. Будто-то до этого не существовало ничего, кроме светлого, яркого, пульсирующего счастья, которое затопляло часы, месяцы и годы. А потом была Тьма, которая смыла отдельные воспоминания и оставила лишь боль, слёзы и горечь потери. И пришлось научиться жить заново. Пришлось, наконец, усвоить, что мир состоит из сотни оттенков, а среди них всегда есть серый.