***
После школы мы с Родионом снова идем по одной дороге. Снег хреначит с неба так, будто сегодня последний день эпохи, и снежинки на шапке Родиона выглядят, как перхоть. Его руки прячутся в моих перчатках, которые он так и не вспомнил отдать, но это меня не волнует. — У тебя не случилось приступа на уроке, — задумчиво протягивает Родион, качаясь при ходьбе из стороны в сторону, как неваляшка. Снег налип на линзы его очков, и он почти не видит дорогу. — Сними очки, не видишь же ничего. — Без них я вообще с планеты, блин, свалюсь, — протестует он. Я вслух рассуждаю о том, почему приступы астмы стали реже. Возможно, я окреп как мужчина, а может… — Ты такой зануда, что заебал даже астму, — прыскает Родион. Это верно, и я смеюсь. Мы успешно боремся со стихией в виде снега, атакующего лицо, и наконец доходим до моего подъезда. Я не особо настроен на длинные романтические прощания и уже собираюсь уйти домой, как вдруг Родион спрашивает: — У тебя мама сегодня в ночь на дежурстве? Не вопросы, а минное поле. — Да, уедет в половину десятого. Родион снимает очки и пинает сугроб у ступенек. — Я сейчас опять по батиным делам еду, потому что у нас сегодня гости. Ну, тетя с семьей всегда приезжает перед Новым годом… Я медленно зарабатываю обморожение в попытках понять, к чему он клонит. — И? — тороплю его я. — Можно у тебя остаться на ночь? Родион посвящает меня в сложности совместной жизни с дальними родственниками, которые любят варенье и издевательства над людьми, и смущенно просит меня о приюте. Я смотрю на его щеки, алые от мороза, и понимаю, что не смог бы отказать, даже если бы никаких гостей не было вовсе.***
В половину десятого вечера мама уезжает на дежурство. Я упорствую и подкрепляюсь стандартной порцией таблеток, успокоительными и витаминами, чтобы производить впечатление довольного жизнью молодого лихого парня. Правда, после взгляда в зеркало мне приходится умерить пыл, так как «сколько жигули не тюнингуй, мерседес все равно не получится». Мудрости от Марата на каждый день. Родион стоит в моей прихожей и отряхивается от снега, как собака, громко клацая зубами и жалуясь на «дубак на улице». Я отправляюсь на кухню и включаю газ, чтобы в квартире стало теплее. Пока кипятится чайник, я оглядываю весь бардак, наведенный в прихожей, и все еще мечтаю вылететь птичкой в окно. Родион прыгает на одной ноге в луже грязи с ботинок, пытаясь снять мокрый носок со второй ноги — картина, конечно, что надо. — Иди в ванную, — приказываю я ему, почувствовав себя хозяином положения, — вымойся сам и про волосы не забудь. Родион сопротивляется, настаивая на том, что вонь от его носков — ни что иное как настоящий запах мужчины, но быстро сдается и топает в душ, в отместку разбросав одежду на пол в моей комнате. «Ничего, — думаю я, — и Нижний Дерринск не сразу строился.» Родион, теперь пахнущий человеком, а не каким-то там мужчиной, выходит из душа, и я приношу ему свою одежду. — Это что, — фыркает он на футболку и пижамные штаны со слониками, — одежда для геев? — Да, — лыблюсь я, — для тебя. Он втискивается в футболку, и та выглядит на нем неприлично маленькой. Родион хохочет, задирает ткань на животе и изображает фотомодель, что получается у него охуенно забавно, но я почему-то смущаюсь. Он кидает пижамные штаны мне в лицо. — Даже не думай, что я надену эту фигню. А вот против этого тона аргументов у меня не находится. Мы отправляемся на кухню пить чай и болтать о трудностях подростковой жизни, которых у Родиона явно больше, чем у меня. — К нам приехали дядя Йоба и тетя Паша, сестра моего бати, со своим мелким сыном, — Родион капает водой с сырых волос в кружку чая. Мы шелестим оберткой печенья, пока фонарь за окном мерцает от снежной бури, — ненавижу, когда они приезжают. — А где твоя мама? — супер-тактично интересуюсь я. — А где ТВОЯ мама? — гогочет Родион и подергивает бровями. Ответа на мой вопрос так и не следует. Мы допиваем чай и перебираемся в мою комнату. Родион присваивает себе компьютер и роется в своих аудиозаписях Вконтакте, чтобы научить меня «уму-разуму» в единственной нормальной сфере народного творчества. Я в свою очередь не хочу выглядеть полной музыкальной невежей и пытаюсь немного приврать. — Вон у тебя Парапох в аудио есть, — цепляюсь я за случайное название на экране, — очень его люблю. Давай послушаем. — Это по-английски читается как «Фараон». На этом мои старания блеснуть умом переходят в стадию «было бы чем блистать». В конце концов мы разваливаемся на моей кровати и смотрим разные глупые видео на телефоне. Родион рассказывает мне, что такое ютуб и прочие прелести жизни, и мы вместе смеемся со всяких смешных животных. Потом мы внезапно решаем погуглить фамилию Ивана Первого, затем смотрим «туториал» по изготовлению лака для ногтей, ну и выясняем, кто же все-таки «Самый умный». Точно не тот, кто забывает о времени. — Время сколько, — подскакиваю с постели я, — нужно ложиться спать. Родион потягивается, словно кот, и дрыгает голыми ногами в воздухе. Он заявляет, что я могу идти куда вздумается, а он уже почти в дреме и не намерен сдвигаться с места. Без крови здесь не обойтись, и я бью его подушкой по лицу. — Ладно, — взвизгивает он, — а как мы будем спать? Спальных мест в моем доме — раз два и обчелся, то есть мое и мамино. Отправить туда Родиона или ложиться самому в родительскую постель не очень-то гигиенично, поэтому я предлагаю единственный доступный вариант. — Ляжем в мою постель, больше некуда. Родион снова бесяче подергивает бровями. Я заставляю его чистить зубы и полоскать рот, прежде чем опускаться на чистые простыни. Мы укладываемся довольно долго, потому что кое-кто четыре раза топает до туалета, четыре раза моет руки после четырех криков «РОДИОН!» и четыре раза желает мне спокойной ночи. — Иди нахрен, — отвечаю я ему на последний. Он засыпает, и тишина квартиры наполняется его неровным дыханием. Несмотря на успокоительные, спится мне плохо, и я поворачиваюсь к Родиону, чтобы рассмотреть его умиротворенное лицо. Без очков он кажется взрослым. Его кудри раскинуты по подушке, а рот приоткрыт для дыхания. Я смотрю на Родиона и невольно задумываюсь о том, что вообще произошло в эти учебные месяцы. В какой же момент этот болтливый парень стал занимать так много места в моей голове? И, главное, почему? Я вспоминаю нашу первую встречу, футбол и его дурацкую шапку, любовь к ебанутым телепрограммам и рэпу, из-за которого наша жизнь оказалась в опасности… Все это мелькает в моей голове яркими кадрами, и я вдруг чувствую что-то странное во всем своем хлипком теле. Тепло разливается внутри груди, а дрожь пронзает волнами мой живот. Внезапно я ощущаю столько счастья и благодарности Родиону за то, что он и его тупые шутки появились в моей пресной как сырая картошка жизни, что переполняюсь желанием просто его обнять. В положении лежа объятия были бы затруднительны, поэтому я наклоняюсь и прижимаюсь лицом к щеке Родиона. Он сопит в мое ухо, и даже через одеяло я чувствую тепло его тела. Мы одеты в самую гейскую пижаму на свете, и один из нас даже не находится в сознании — это ли не самое странное занятие для двоих в постели? «Нет, — думаю я, — это самое лучшее занятие на всем белом свете.» Успокоительные идут в жопу. Я засыпаю счастливым.