***
Настаёт пятница, и мы всем скопом пробираемся вместе со своими родителями в школу. Родион напевает «Ах, какая женщина!», когда мы с моей мамой проходим мимо него. Он галантно здоровается, на что она, игнорируя явный подвох, мило его приветствует. К счастью, он оказывается единственным из моих друзей, за кого мне надо краснеть. Родители рассредотачиваются по кабинетам; мы сидим на лавке в коридоре и дожидаемся ребят, наслаждаясь непривычным для школы полумраком. Из-под дверей классов виднеются полоски света, но в коридорах темно и тихо, как будто это место заброшено. Дождавшись остальных, а ещё и приведённого Борей Жору, мы решаем повеселиться. — Вы прячьтесь, а мы с Борей будем вас искать, — объявляет Стас, а затем обращается персонально к Родиону, — а ты можешь спрятаться в помойке за школой. Обещаю не беспокоить. — Я тебя прирежу нахер, если вдвоём останемся, — угрожает тот. Необходимо разделиться по двое. Бажена берёт себе в пару Жору, Бонифаций — Марата, а мне достаётся сами-знаете-кто. Стас зачем-то наставляет нам «Никакого сехса и побегов», на что Родион остроумно парирует «Что, этим могут заниматься только ведущие?». — Окей. У в-вас есть пять мин-н-нут, и мы ид-дём иск-кать. — Ага, — продолжает лыбиться Родион, — Боня с Маратом будут в столовой в кастрюле со вчерашним пловом, а Жорика и Бажену найдёте по запаху плохих шуток. — А вас? В кабинке мужского туалета по охам-вздохам? — Так! — не выдерживаю я. — Рыба-карась, игра началась! — вопит Жора, и мы разбегаемся.***
Вооружившись фонариком на телефоне, мы с Родионом поднимаемся по пожарной лестнице в крыле младших классов. Темно, как в танке, и я (чтобы не упасть, конечно), цепляюсь за его руку. — Никакого сехса! — отмахивается он от моих приставаний. Мы садимся на пол наверху лестницы прямо перед дверью в коридор четвёртого этажа и, выключив фонарик, переходим на шёпот. — Если кто-то пойдёт, мы услышим и побежим в другую сторону. — Как всё продуманно… — тяну я. — Я, блять, мастер спорта по пряткам! — От меня всё равно не спрячешься, — улыбаюсь я и всё-таки беру его ладонь в свою. — Ты был таким невинным, когда только пришёл сюда, — шипит Родион, но не убирает руки, — что с тобой стало? — Ты, — честно отвечаю я. Он сдаётся и наконец обнимает меня. Сидеть на полу неудобно, но с его руками на моих плечах, кажется, можно сидеть даже в помойке за школой. К сожалению, довольно скоро мы слышим… — Гиги за шаги, епа-мать, — голосит мне в ухо Родион, а затем вскакивает с места, — валим! Мы бежим по коридору того школьного отсека, где днём личинки учеников ещё только учатся познавать этот мир и наивно полагают, что в их дневниках никогда не будет записей типа «Разговаривал сам с собой, поведение — удолетворительное» или «Пришел на урок в одних трусах». Я заглядывал в дневник Родиона, я-то знаю! Возле входа в актовый зал мы сталкиваемся с Жорой и Баженой, валяющимися на каких-то старых спортивных матах. Они смотрят «вайны» с животными в наушниках, совершенно не заботясь о неминуемой угрозе извне, но оживляются, когда видят нас. — Можно с вами? — просится Жора в наш импровизированный цирк, не желая более тратить своё детское время на сопливый ютуб. — И мне! — говорит Бажена, наверное, не желая более тратить своё время на сопливого Жору. Мы вчетвером, как Бременские музыканты (я ещё не решил, кто из нас с Родионом осёл, а кто петух), идём тропой войны в сторону столовой, где планируем забаррикадироваться под столами. — Зря Жульена с собой взяли, — недовольно причитает Родион, косясь на Жору, — у Бори на него нюх, нас сразу же рассекретят! — Ты своей вонью всё что угодно перебиваешь, — отвечаю я, чем зарабатываю любовь младших. Мы крадёмся по коридору и лестницам, то и дело шикая друг на друга, чтобы никто не издавал громких звуков. Вокруг тихо, как в склепе, но на подходе к столовой мы вдруг начинаем слышать оттуда… музыку. — Либо нас отравили украинским газом, и мы уже видим галюны, либо Боня с Маратом всё-таки реально в столовой. Мы подходим ближе. Из-под двери мигает разноцветный свет, как на дискотеке, а затем слышится чей-то голос в микрофон: — А сейчас — танец невесты! «Беги, Эдик. Беги и не оглядывайся», — взмаливается мой мозг. — Они, че, — я таращусь на Родиона, — свадьбу там устроили? — А кто из них невеста? — недоумевает Жорик. Я вижу, как Родион нервно потеет. Мы решаем остановить свои невесть-куда-приведшие игры и позвонить остальным. — Боря и Стас в младшем крыле, сейчас прибегут, — отчитывается Бажена после звонков, — а Бонифаций и Марат были на втором этаже. Это не они в столовой. Мы молча пялимся на дверь, испытывая смесь облегчения и ужаса. Кто же тогда за этой дверью? Под слова песни «Раз, и ты в белом платье, два — в моих объятиях» и аплодисменты, мы нетерпеливо дожидаемся остальную банду. Помирать — так вместе, и под песню. Скоро все становятся в сборе. — Мы встрет-тили директрису по п-п-пути сюда. Я з-знаю, кто там, — воинственно произносит Боря и открывает дверь. И вот так каждый ебаный раз! Каждый раз я искренне верю, что Нижний Дерринск закончил удивлять и рушить мою нежную психику, и каждый раз, когда я теряю бдительность, вот те на! Свадьба трудовика в школьной столовой. — Нас реально отравили газом, — серьёзно выносит вердикт Родион, сползая по стенке вниз, — этого не может происходить в реальности. Столовая — то синяя, то красная, то жёлтая от прожекторов — украшена воздушными шариками за два рубля из магазина «Надуй весь мир!», который находится рядом со школой, и усыпана блестящими конфетти. За выстроенными по периметру столами сидит куча народу, в некоторых из людей я узнаю учителей и охранников. — Тут чё, половина России?! Праздник, надо сказать, масштабный. Столы заставлены бутылками с шампанским и вином. На сцене, которая сооружена из деревянных досок и висящей вместо задника белой простыни, стоит нарядный Пётр Макдональдович. Я впервые вижу на его лице что-то, напоминающее счастье. Ещё бы! Кто бы не был счастлив, когда его невеста, теряя туфли, танцует ему нижний брейк?! Наверное, не под самую подходящую песню, но ведь и я не специалист… Невеста дрыгает ногами в воздухе, и одна из туфлей срывается со ступни и летит прямо в лоб одному из учителей. — Вот те на, минус препод, — буднично комментирует представление Стас. Мы ввосьмером, столпившись в дверях, как стадо гусей, наблюдаем за событием века, не меньше. Если бы я знал, что такое случится в моей жизни, я бы, наверное, выбрал вообще не рождаться. Не успеваю я порадоваться за то, что стрижка Родиона, по сравнению с этим, стала совсем пустяком, как вдруг… Пётр Макдональдович нас замечает. — О-о-о! — вопит он в микрофон, и все взоры устремляются на нас, побледневших меньше, чем за секунду. — А вот и ученики пришли поздравлять, заходите! По его лицу и щекам видно, что поздравления начались бутылки эдак три назад. Вопреки этому предположению, на их с невестой столе стоит целых четыре пустых. Мы робко заходим, но Вазиков летит к нам на крыльях энтузиазма и внезапно решает украсть у нас Жору. Он хватает его за руку и ведёт к своей «сцене». За Жору становится страшно всем. — Да не бойся, — мягко смеётся Пётр Макдональдович, — думаешь, я руку тебе откушу? Бажена поглаживает Борю по плечу: мало ли, начнёт заикаться больше прежнего? — Ну, вот, — учитель передаёт Жоре свой микрофон, — расскажешь стихотворение? — А сейчас что, Новый год? — скептически интересуется тот. — А что, нет? При виде искреннего замешательства на лице Петра Макдональдовича, его невеста тянется к нему, чтобы прошептать что-то на ухо. — А-а-а, — разочарованно тянет Вазиков, — ну, тогда ладно. Он отпускает Жору в другие цепкие лапы — наши. Гости двигаются, чтобы мы тоже могли втиснуться за столы, из-за которых заманчиво пахнет алкоголем и закусками. Подумать только! Родители чахнут в классах на собраниях, а мы слушаем музыку и имеем доступ ко всему спиртному в этом городе! Справедливость всё-таки существует. Жора, Бонифаций и Марат немедленно начинают свои набеги на продовольствие, а остальные, видимо, пока стесняются. Я в свою очередь занят оценкой окружающей нас опасности. На сцену выходит какой-то упитанный мужчина в тёмной рубашке в красный цветочек. Он, размахивая бутербродом, начинает душещипательную поздравительную речь. Его акцент немного напоминает Стаса, когда тот щеголяет своим украинским. Мы ввосьмером стараемся не вслушиваться в эту тираду. — … Любви, благополучия, счастья, — заканчивает наконец он, — и здоровья погибшим! Браво! Все хлопают кто чем, а я — ушами. Чем умею, тем, собственно, и хлопаю. Пока ребята начинают складывать колбасу и сыр в невесть откуда взявшиеся пакеты, я рассматриваю невесту. Пухлая женщина со светлыми волосами и добрым взглядом вызывает у меня довольно хорошие ассоциации. — Ты бы хотел свадьбу? — толкаю я в плечо Родиона. — Какую? — Со мной, — тихо добавляю я. Родион кладёт руку на мой лоб, проверяя температуру, а затем так же тихо отвечает: — Иногда мне кажется, что ты не гомосек, а просто дебил. Я молчу о том, что мне так кажется постоянно. К ужасу адекватной половины присутствующих, начинается танец жениха и невесты. Свет почти полностью приглушается, включается запись фортепиано, а Пётр Макдональдович со своей невестой выходят в центр. Я уже готов смириться с происходящим (очень и очень зря), как вдруг с обоих концов зала к брачующимся подходит не кто иной, как Гена, а с ним — Тостер. — Серьёзно? — в неверии стонет Бажена. Они вдвоём держат в руках корзинки и, как только жених с невестой сливаются в корявом танце, начинают кидать из корзинок лепестки роз. — Рано я пить бросил, — глухо говорит Жора. Кажется, только моя компания реально этому удивляется: остальные гости и учителя умиляются, глядя, как Гена и Тостер, кружась вокруг пары, изображают из себя фей любви. На самом деле, они могли бы смотреться весьма гармонично, если бы не одинаковые красные спортивные штаны, на задней стороне которых написано «Adidas». У кого-то спорту принадлежит душа. У кого-то — жопа. Я кошусь на мужчину, сидящего неподалёку от меня. Он спит, уложившись лицом в тарелку салата. С таким уровнем жизни к салату нужно прикладываться не реже, чем один раз в месяц, решаю я. — Мы тут не останемся, — объявляет мне Родион, — хватай конфеты и погнали! Я тянусь к огромной вазе и уже выгребаю оттуда всё, что могу достать, как замечаю, что на меня недовольно смотрят две пары старушечьих глаз. Это не наши учительницы, поэтому я кладу перед ними по одной конфетке и с беззаботным видом произношу: — Всем приятного обеда по закону Архимеда! Но вдруг старушки вскакивают со своих мест. Чей-то невнятный голос мычит в микрофон, что сейчас невеста будет кидать букет. Я смотрю в сторону Бажены. Жора на её коленках пьёт что-то из стакана (я надеюсь, что это «фруто-няня»), когда как сама Бажена перешёптывается с Борей. «Тут и букет не нужен», — заключаю я, а затем перевожу взгляд на Родиона. — Даже не думай! — он толкает меня коленкой. Когда Тостер, выпрыгивая, как самый настоящий баскетболист, ловко вырывает у дам букет, я начинаю искать и свой стакан со спиртным. А когда подвязка, которую кидает сам Пётр Макдональдович, приземляется на голову Гены, становится ясно: стакана мало, нужна бутылка. Мы хватаемся за алкоголь, но понимаем, что открытые бутылки нам не унести, а закрытых уже не осталось. — Горiлку в рот i тiкаем! — командует Стас. Так мы и покидаем этот праздник: спасибо, что не вперёд ногами. Дальше — тишина коридоров, позади — доносящийся из столовой рассказ Вазикова о своей «достойной факира, ой, то есть, Шекспира» любви. На самом деле, история весьма увлекательная. Его невеста, как оказалось, тоже работала вместе с ним в цирке, а спустя столько лет нашла своего возлюбленного и осталась. — Вот уж не думал, что у Вазикова ещё может стоять, — в замешательстве произносит Бонифаций. Родион щипает меня за бок. Мы усаживаемся на ту же скамейку, с которой всё началось, и, в ожидании родителей, сметаем добытую пищу. Скоро те выходят из кабинетов, настаёт пора двигать домой. Я прижимаюсь своей тушкой к тушке Родиона в уютной темноте вечерней школы и не горю желанием уходить. — Я так устала, ещё и с дежурства. Может, сам сходишь в магазин? — просит меня в гардеробной мама. — Пойдёшь со мной? — сразу же предлагаю я Родиону. Тот смотрит в сторону своего отца, который, очевидно, не слишком доволен тем, что узнал на собрании, и соглашается. Все расходятся по домам; мы прощаемся с уставшими ребятами до следующей недели и топаем к «Пятерочке», яркие вывески которой освещают жёлтый снег. — Ну Вазиков и неждан выдал, — вздыхает Родион, пахнущий неожиданно вкусной смесью сигарет и колбасы, — спорнём, подогнал любимой табуретку в виде сердца или типа того. Держи, сказал, под твою жопу подходит! Не очень смешно, но он смеётся. «Скидка 10% пенсионерам» — отражается вывеска «Пятерочки» в линзах его очков. — Ты когда-нибудь был влюблён? — не в тему спрашиваю я. Он зависает на пару секунд. — А че, твоя мамка спросила, почему я не перезвонил? Я молчу, и он добавляет тише: — Наверное… Влюблён. Без «был». — Давай встречаться, — снова рискую я. — Да иди уже на хрен! Я не могу пойти на хрен, особенно сейчас, когда его стриженные волосы торчат из-под его идиотской шапки, а красные губы такие же обветренные, как мои. Но я всё равно обижаюсь на то, как легко Родион меня отвергает. — Ты никогда не думал, — озлобленно интересуюсь я, — что у меня тоже есть чувства? — А ты никогда не думал, что это просто глисты?! Моё и без того маленькое терпение лопается. Этот кусок протухшего придурка никак не может понять, что всем Эдикам на планете хоть когда-нибудь да тоже хочется получить табуретку в форме жопы и быть обсыпанным лепестками роз Гены и Тостера! Внутри «Пятерочки» я включаю свой хомячиный игнор, важно расхаживая вдоль стеллажей и делая вид, что не замечаю, как беспокоится из-за этого Родион. — Хочешь, куплю тебе хозяйственное мыло? — подлизывается он, но я остаюсь непреклонен и молчалив. — Гречневая мука? Вон те зелёные тапки? Я веду носом на его, честно говоря, заманчивые предложения, пробиваю на кассе нужные мне продукты и ухожу. Через три шага становится слышно, как Родион бежит следом. — Ты охуел? — орёт он, — Я же мог заблудиться! Он пихает меня в плечо и идёт рядом почти вплотную. Я не разрешаю себя проводить, потому что на улице слишком зябко, а этот чудик и так замёрз. На месте, где нам надо расходиться в разные стороны, я останавливаюсь и злобно зыркаю на Родиона. Родион достаёт из своего кармана купленный на кассе леденец-сердечко на палочке. — На. В форме жопы. Порой мне кажется, что Родион — самый лучший человек на земле. Не для других, а именно для меня. К счастью, такие тупые мысли бывают редко, но, а к несчастью, сегодняшний день ими полон. Родион смотрит в сторону своего дома и ёжится. Там его ждёт сердитый отец, и мне не хочется думать, как сильно Родиону достанется. Иногда Родион выглядит очень взрослым, а сейчас совсем мелким. Мы стоим прямо посреди тротуара, то там то сям мелькают люди, поэтому я знаю, что объятий не получу. Вместо этого я подзываю его, чтобы он наклонился, якобы хочу сказать что-то шёпотом. Он наклоняется, и я целую его в мочку уха. — Пойду об этом всем расскажу! — кричит Родион на всю улицу и убегает.***
01:30 Родион Тозик: ТВОЁ ТУПОРЫЛОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ВСЁ ЕЩЁ В СИЛЕ? Эдуард Каспаров: Какое? Родион Тозик: ВсТрЕчАтЬсЯ Эдуард Каспаров: С кем? Родион Тозик: ВСЁ, ЧС 02:02 Эдуард Каспаров: Оно всегда будет в силе Родион Тозик: ФУ Родион Тозик: Я СОГЛАСЕН Эдуард Каспаров: Правда? Родион Тозик: КРИВДА Родион Тозик: В ПОНЕДЕЛЬНИК СКАЖУ ГЕНЕ ЧТО МОЙ ПАРЕНЬ ЕГО ОТПИЗДИТ Родион Тозик: И СТАСУ ТОЖЕ Эдуард Каспаров: Я рад, но никого бить не буду :) Родион Тозик: НУ И ЗАЧЕМ ТОГДА ВСЁ? БЕСПОЛЕЗНЫЙ ПАРЕНЬ Эдуард Каспаров: Может, потом узнаешь, зачем :) Давай уже спать ложиться? Родион Тозик: ИДИ, ШКОЛЬНИК Эдуард Каспаров: Спокойной ночи! ** Родион Тозик: СТАЛА ЖИЗНЬ НА ДЕНЬ КОРОЧЕ СЧАСТЬЯ НЕТ СПОКОЙНОЙ НОЧИ Родион Тозик: КАК ТУТ СМАЙЛИК ПОЦЕЛУЯ СТАВИТЬ Родион Тозик: ЛАДНО ОБОЙДЁШЬСЯ