Отцы и деды

Однако, вопреки пожеланию Акменра, спокойного дня у Ларри не получилось. Телефонный звонок разбудил его ровно за два часа до планового подъёма. Что любопытно — звонила Тилли. — Ларри, солнышко, прости: я, наверное, тебя разбудила? Ой, ну ничего, у меня такие новости, такие новости! — Ым-м-м? — нечленораздельно произнёс Ларри в телефон. — Чослучлс?.. — Ой, у нас тут все на ушах стоят! Что, правда в ваш музей попала мумия ребёнка? — Конечно, мы же вчера по этому поводу тебе и звонили, — Ларри наконец обрёл способность воспроизводить слова. — Ой, — было явно слышно, как Тилли хлопнула себя по лбу. — Так это она у вас ожила, да? Клёво! Так я что звоню-то: наши египтологи тут все с ума сошли, бегают, руками машут, говорят — бесценный артефакт, неизученный, как могли его в Нью-Йорк отдать и всё такое... в общем, собираются к вам ехать всей толпой! А чтобы не просто так ехать — везут к вам на временную экспозицию два наших саркофага! Ну, этих — Шепсехерет и Меренкаре! Типа — воссоединение семьи, — Тилли захихикала. — Погоди, какой семьи? Это же чужая девочка?.. — Ну, я не знаю, — растерялась Тилли. — Наши говорят — это будет востребовано у посетителей, семейные ценности и вообще. Я так думаю — им всё равно, чужая она или нет. Будут говорить, что нет, потому что, мол, больше народу привлечёт. — Прекрасно, — Ларри почему-то разозлился, и сильно. — Это им что, зоопарк? Это живые люди!.. — Эм-м-м, Ларри, — робко вставила Тилли, — я тебя понимаю, но вот всё-таки насчёт живых... Они ведь, скажем так, не очень-то живые, а?.. Тут Ларри еле сдержался, чтобы не нагрубить. Что эта девица несёт вообще? Он вспомнил Акменра — как тот вчера держал девочку на руках и пел колыбельную. Вспомнил золотой браслет среди смятых простыней. И ещё то, как Акменра держал его самого за руки, и пальцы у него были сильные и тёплые. И как бешено стучало его сердце — живое сердце! — когда они оба приходили в себя после очередной разрядки. И как Акменра целовался, и как им обоим не хватало воздуха, и они отодвигались друг от друга, и, смеясь, хватали этот воздух ртами — оба!.. Да он живее всех вас, подите вы к чёрту. Ларри сам с ним наконец-то почувствовал себя живым. Чего, правду сказать, не ощущал очень и очень давно. — У вас будет классная тусовка, завидую, — тарахтела тем временем британская коллега. — Прямо хоть всё бросай и тоже приезжай к вам! — А приезжай, — вырвалось у Ларри. — Тем более что Лаа соскучился, наверное: хотя он и не живой! — Здесь уже было трудно удержаться от лёгкого сарказма. — Он не живой? — раздалось в ответ оглушающе. — Да пошёл ты к чёрту! Он живее всех вас!.. Связь оборвалась: видимо, Тилли в сердцах бросила трубку. Ларри усмехнулся и пошёл собираться на работу. Вечером того дня, когда в музей прибыли британские экспонаты, Ларри спустился в хранилище, где временно стояли оба родительских саркофага, и немного сдвинул крышки: чтобы Меренкаре и Шепсехерет после заката могли при желании выйти без посторонней помощи. Торжественно встречать их было откровенно некогда. В музее после приезда британских учёных было всё вверх дном, экспонаты были перевозбуждены, шум и гам стоял дикий, так что работы у Ларри хватало. Он поручил маленькую Нефтис заботам Акменра и носился как угорелый по этажам, наводя порядок: за Макфи бы не заржавело явиться и проверить, всё ли идёт как надо, тем более у него на этот раз такие высокие гости. Конечно, директор постарался, чтобы хоть в первый день гости не остались в музее после заката, но сам вполне мог явиться с инспекцией. Когда село солнце, чета фараонов выбралась наружу и начала осматриваться. — Где это мы? — удивлённо спросила Шепсехерет. — Судя по всему, пока в хранилище, — недовольно ответил ей муж. — Вообще безобразие! Почему нам не организовали торжественную встречу? Почему мы в этом... как оно говорится... в загашнике?.. — Так и хорошо, дорогой, — улыбнулась Шепсехерет. — У меня будет время привести себя в порядок. Ты не знаешь, где моя косметика? — Делать мне больше нечего, кроме как за ней смотреть, — проворчал старый фараон. — Ты привыкла, что раньше всё за тебя рабыни складывали, вот и не можешь толком свои вещи собрать. — Великая Исида, какие рабыни? Четыре тысячи лет уже всё сама, сама... — Шепсехерет рылась в саркофаге. — О, нашла! — Глаза лучше зелёным, — вставил Меренкаре. — Мне так больше нравится. — Не смеши людей, дорогой: насколько я видела в интернете, зелёный уже не в моде. — Так это когда ты видела? Сколько времени уже прошло. Потом, ты делай не как модно, а как муж тебе говорит. И наконец, вообще безобразие этот ваш интернет! Вот Акменра появится — клянусь Осирисом, я его отлуплю. Как отец. За всё: и за интернет, и за то, что он сюда опять сбежал, и за... — Опомнись, милый, — усмехнулась супруга. — Он ведь не сам уехал. Его музей затребовал назад, понимаешь?.. Посмотри лучше — стрелки у меня не кривые? — Да какая разница! Кто тебя тут знает?.. — Перестань, Меренкаре. Я должна хорошо выглядеть. Нужно будет произвести первое впечатление на целую толпу народа. Я царица Египта, в конце концов, и я выйду к людям с криво подведёнными глазами? К тому же я ещё молодая женщина... — Да, — неожиданно вздохнул старый фараон. — Ты рано от нас ушла в царство мёртвых. — Можно подумать, ты сильно расстроился. Тебе же стало проще: другие жены, наложницы, то, сё! — Не было у меня других жён, — мрачно ответил Меренкаре. — И наложниц не было. На кой, к Сету, они мне были нужны? Я один жил. Очень по тебе скучал... — Голос его дрогнул. — Ой, я тебе прямо верю! — рассмеялась Шепсехерет. — Великий Ра, ты именно так и делал!.. — Не веришь — и не надо. А если хочешь — вон хоть у Акменра спроси. Он наверняка помнит. — Кстати, а где он? — Сет его знает! Болтается где-нибудь с этим своим... — С кем? — Шепси, ну что ты, в самом деле. С этим евреем своим! Шепсехерет даже краситься перестала. Посмотрела на мужа: — Погоди, ты про кого? — Да про того! — разбушевался Меренкаре. — Помнишь? Чернявый такой. С нами ещё тогда разговаривал. Про тайну пластины выспрашивал всё. Ну, попадись он мне... — Меренкаре, — укоризненно сказала жена, — что с тобой? Опять неприятности с желудком? Что ты несёшь, во имя Осириса? Этот человек тогда нашему Акменра жизнь спас. Ты ещё ему сказал: спасибо, что вернул мне сына. — Ага! Вернул — и убирался бы насовсем! А то снова потом припёрся... а там вообще обратно его увёз! Шепсехерет молчала. — Неспокойно мне, жена, — признался старый фараон. — Что-то тут не то. — Люди вместе работают, — усмехнулась Шепсехерет. — Что тут такого? — Шепси! Ты же женщина! У тебя же чуткое материнское сердце! Ты видела, как мальчик на него смотрит? — Видела, — ответила супруга с убийственным спокойствием. — И что теперь? Ты вот тоже... много на кого смотрел. — Во-первых, я не так смотрел. А во-вторых — всемогущий Ра, ты не слышала! Вы как раз там про львов какую-то чушь несли! Я этому чернявому тогда сказал — так странно видеть, что твой сын стал мужчиной. Ты бы видела, как он дёрнулся! — Твой сын, Меренкаре, стал мужчиной в день своего четырнадцатилетия. И что? — Да ничего! Я не могу просто. Вот тут вот корёжит прямо, — Меренкаре поводил рукой по груди. — Не знаю, почему! — А ты, старый балбес, Гор тебя задери, — не выдержала Шепсехерет, — думал, что твой сын женится на симпатичной девочке из хорошей семьи и они нарожают тебе внуков? А вот я не согласна. Мне рано иметь внуков. И вообще, Акменра ещё маленький. — Маленький?! Ты ушла в царство мёртвых, когда ему не было пяти, а сейчас ему двадцать! Я в его возрасте уже... — Да при чем здесь ты, — пожала плечами царица. — Оставь его в покое. У него своя жизнь. Пусть он смотрит, на кого хочет, пусть живёт с тем, с кем хочет. Сейчас другое время. И потом... Шепсехерет помолчала, потом отложила косметику и вздохнула. — Видишь ли, Меренкаре, я слишком хорошо знаю, что это такое: жить с тем, кого выбрало не твоё сердце. И не хочу любимому сыну такой судьбы. Старый фараон изменился в лице: — Ты это знаешь? Откуда? — А ты думаешь, как меня за тебя просватали? Думаешь, меня кто-то спрашивал? Я — сияющее сокровище девяти царств. Все девять царств считали меня своей вещью: пусть драгоценной, но вещью! Сказали — выйдешь за этого, и увезли!.. — Вещью? — возмутился Меренкаре. — Откуда ты такого набралась? — Да! Набралась! Это ты думаешь, что если у тебя пшент на голове, так больше ничему не нужно учиться! А я читала. В интернете, и не только! Акменра, когда был с нами, мне и сайты показывал, и книги приносил. Про всё, и про это в том числе! — Нет, я его точно отлуплю, — произнёс Меренкаре убитым голосом. — Шепси... А я-то тебя любил... Я тебя так любил! Бестолковая ты... Он подошёл к жене и неловко обхватил её за талию, прижав к себе. Шепсехерет мелко задышала, застыв от удивления, а супруг всё сильнее обнимал её. Наконец она выдохнула и обрела дар речи: — Я только потом это заметила... как ты меня любил. Старый ты болван. А сейчас что? Сейчас уже не любишь, да? — Я же говорю — бестолковая. Сейчас ещё сильней люблю... Помнишь? Стихи тебе читал: «Сердце взыграло, как бы имея вечность в запасе. Царица моя, подойди, — не медли вдали от меня!» — О, великая Исида, — улыбнулась Шепсехерет. — Сколько тысяч лет назад это было? А я-то думаю, в кого Акменра такой романтичный. Меренкаре, ты с ума сошёл, убери руки. В любую минуту сюда могут зайти. Но на старого фараона откровенно нашло: — Да и Сет с ними! Моему сыну, значит, можно на какого-то мужика при всех пялиться, а мне нельзя собственную жену... Тут Шепсехерет резко выпрямилась и отвела руки супруга, а потом сверкнула глазами: — Запомни, Меренкаре: когда твой ребёнок приходит к тебе и говорит с таким лицом, как тогда — мама, папа, это Ларри, Хранитель Бруклина — или Птахотеп, или Нефертити, да кто угодно! — твоя задача смотреть не на то, как твой ребёнок пялится на этого хранителя или как там его, а как этот хранитель смотрит на твоего ребёнка! И вот этот Ларри... ты помнишь, как он на Акменра смотрел? А ты всё — целуй жезл, целуй жезл! — Так ты всё знала и голову мне дурила! — заорал Меренкаре. — А Акменра я бы этим жезлом точно отлупил! — Как ты сказал тому же Ларри — поздно! — Шепсехерет не скрывала мстительного сарказма. — Твой сын стал мужчиной! У него своя жизнь и своя любовь. А нашей династии давно нет, и наши наследники уже никого не заботят. — Но, Шепсехерет, преемственность власти... — Ты мне надоел, — решительно сказала царица. — Я пойду пройдусь. Она отошла к своему саркофагу и стала что-то ещё там разыскивать. — Давай, — усмехнулся Меренкаре. — Но глаза всё-таки лучше зелёным! Тут внезапно раздался какой-то непонятный звук — кажется, со скрипом, медленно отворилась не запертая дверь хранилища. И откуда-то снизу раздалось: — Что за шум, а драки нет? О, клянусь дохлой лошадью: фараоновы родители собственной персоной! Эй, поставьте меня на стол, я к вам целый час добирался! — Что за наглый скарабей? — прищурился Меренкаре. — Я не скарабей, я ковбой! Меня зовут Джедидайя Смит. Мы с вами прошлый раз виделись, когда Ак в Лондоне оставался. Вот мы сглупили-то, а? Но Гигантор тоже хорош, молчал как рыба об лёд. Если бы я знал, я бы первый сказал — не вздумайте этого делать, уж при всём к вам уважении! — Очень приятно, — подошла Шепсехерет. — А где Акменра? — Скоро явится, видимо. Ой, у него столько хлопот, столько хлопот с ребёнком! — С каким ребёнком? — нахмурился Меренкаре. — С маленьким, — невозмутимо ответил Джедидайя. — Что? — распахнула глаза Шепсехерет. — Откуда он взялся? — Не он, а она. Девчонка. Во-от такая девчонка классная! Ей четыре годика. Ездит на шакалах, как всю жизнь в седле сидела. По-английски уже болтает! Здрасьте, до свидания, спасибо, все дела. Ник приходит — они вдвоём весь музей на уши ставят. Ник — это сын Ларри, нашего сторожа. Ему девятнадцать, но он всё равно... Тут родители среагировали одновременно. — Девочке четыре года? — переспросила поражённая Шепсехерет. — Сыну Ларри девятнадцать? — вскричал Меренкаре. И уже в унисон оба произнесли: — О, великий Осирис, какой кошмар. — А что вас смущает-то? — разглагольствовал Джедидайя. — Девочка — экспонат, её с раскопок привезли. Какая была, такую и привезли! А вы, мамочка, небось думали, что это ваша внучка? Хе-хе, нет. Вы же понимаете — они оба мужики, все дела, это невозможно. — Пожалуйста, говорите помедленнее, — побелела Шепсехерет. — Я не понимаю... — Ну а вы, папаша, чего напряглись? Что сыну Ларри девятнадцать лет, а вашему Аку двадцать? Вы не забывайте, что Ник взрослеет, а Ак — нет! Десять лет прошло, как они с Гигантором познакомились... даже одиннадцать вроде. У меня плоховато с арифметикой. Аку фактически сейчас больше тридцати, и я считаю — в самый раз! Ну а вообще все эти цифры — ерунда, я же не буду вам говорить, сколько мне лет, а уж сколько Октавиусу... — Кто такой Октавиус? — нахмурился Меренкаре. — А, неважно. О, слышите? Вот и сынок ваш идёт. За дверью действительно раздались шаги и детский голос. — Акменра! — всплеснула руками Шепсехерет, едва сын оказался на пороге. — Наконец-то! Однако он вскоре вывернулся из материнских объятий и сказал кому-то у себя за спиной — на древнеегипетском: — Неби, иди сюда. Поздоровайся. Можешь сначала на стареньком языке, а потом на новеньком. — Великая Исида, что вообще происходит? — произнесла убитым голосом царица Египта и от полноты впечатлений лишилась чувств. Вскоре через забытьё она начала слышать, как кто-то её зовёт: — Мама! Мамочка, вставай! Голос звал её на родном языке. О священный Амон-Ра, неужели всё пережитое — только сон? И что сейчас можно будет открыть глаза — и снова оказаться дома, в знакомом дворце? Наверное, опять она упала в обморок, и младший сын снова перепугался. Снова она, бестолковая мать, напугала ребёнка. Надо подниматься. Шепсехерет открыла глаза: незнакомое детское личико. Какая-то девочка. — Кто ты? — Неби. Небетхет... или Нефтис. Богиня сумерек. Говорит по-нашему: — Мама, вставай! Пойдём! Смотри, что у меня есть! Шепсехерет открыла глаза и села. Девочка показывала что-то, скрученное из куска ткани и верёвочки. Реальность возвращалась медленно, и оказалось той самой, к которой не хотелось возвращаться. Незнакомые стены, незнакомые голоса. Постаревший муж. И взрослый сын, присевший рядом: — Мам, ты как? Неби тебе свою куклу показывает. Очередную. Ларри ей сделал. Мы у него все носовые платки перетаскали. И шнурки от ботинок. Шепсехерет разглядела наконец: боги, это же кукла-мотанка. Любимая игрушка тогдашних девочек. У неё самой, несмотря на знатное происхождение, в детстве была такая, даже несколько: из кусков холста и верёвочек. И без лица, чтобы не призывать злых духов. — Мама, пойдём! — девочка тем временем уже тянула царицу за руку. — Пой песенку. — Какую песенку? — удивилась Шепсехерет. — Про луну и дорожку. Где песочек спит. Всемилостивая Исида. «Лунная дорожка бежит по Нилу, спят пирамиды и пески...» Она когда-то сама это сложила. Для младшего сына. — Акменра? Откуда она это знает? — От меня, от кого же ещё, — пожал плечами сын. — Я же её спать укладывал. — А ты... помнишь? До сих пор? — Конечно. «Спи, мой малыш, набирайся сил, будешь править страной и жить долго»... А ведь ты была права, мам! Насчёт жить долго. А?.. — Великие боги, — Шепсехерет так растрогалась, что у неё перехватило горло. — А Ларри... где Ларри? — Скоро должен быть, — Акменра посмотрел на дверь. — А, вот он! Через секунду дверь отворилась, и действительно, вошёл ночной сторож музея Ларри Дэйли. — Добрый вечер, — он наклонил голову. — Ак, ты мне так и не рассказал, как по протоколу нужно приветствовать чету фараонов, прибывшую к нам с официальным визитом! — Прекрати, Хранитель Бруклина, — усмехнулся Акменра. — Мама, он шутит. От смущения. — Я вижу, сынок, — ответила Шепсехерет. — Ларри? Дождавшись, когда ночной сторож подойдёт ближе и внимательно прислушается, она сказала негромко: — Спасибо вам, Ларри. И дайте мне, пожалуйста, руку, мне нужно подняться.