дыши/не дыши

      На протяжении недели Чанёль каждый день носит для Бэкхёна обеды и наблюдает, как ближе к четвергу-пятнице впалые щёки юноши немного приходят в норму. Бэкхён ругается, шипит, бурчит, что он должен учиться, а идиот Пак отбирает у него драгоценное время, но обеды, после недолгих уговоров, всё же съедает.       Подвезти себя Бён позволяет только спустя два дня, в среду, потому что ему слишком неловко от того, что пианист тащит за собой тяжёлый байк, провожая его пешком до общежития, — только этого Бэкхён никому никогда и ни за какие деньги не скажет. Он просто закатывает глаза а-ля «как же ты меня заебал», строит такое лицо, будто делает огромное одолжение, садясь позади Чанёля и цепляясь пальцами за его куртку на боках, на что тот усмехается и советует обхватить его посильнее и покрепче, если он не хочет слететь где-то по дороге. Бэкхён фыркает, а потом краснеет и обхватывает торс Пака руками, стараясь не придвигаться к нему слишком близко. Но когда Чанёль даёт по газам и байк срывается с места, почти сразу набирая высокую скорость, он полуинстинктивно прижимается к спине Пака, потому что, на самом деле, Бэкхён до дрожи в коленках боится скорости, и первые пару минут их поездки он проклинает себя за то, что вообще согласился на это, но потом ловит себя на мысли, что ему в какой-то степени даже нравится этот страх вперемешку с восхищением — юноше всегда нравились байки и он мечтал когда-нибудь прокатиться, хоть в то же время и боялся. Когда Бён слезает с сиденья вслед за Чанёлем, его колени ощутимо подрагивают, и он, не желая, чтобы пианист заметил это, бросает короткое пожелание доброй ночи и сбегает в общежитие, не замечая самодовольной улыбающейся морды с хитрым прищуром глаз, глядящих ему вслед.       Бэкхён всё время в страхе ждёт момента, когда Пак бросит пускать ему пыль в глаза своим милым и обходительным поведением и начнёт его шантажировать, потому что ему больше не приходит в голову вариантов того, чего этот парень добивается и почему он стал делать все эти вещи после того субботнего инцидента. Было и предположение, что Пак Чанёль просто маньяк, но юноша быстро отбросил его в корзину своих параноидальных заскоков, ещё не хватало начать пугаться однокурсника.       А ещё Чанёль продолжает каждый день, а то и по несколько раз на дню допытываться его номера телефона, и Бён боится, что в скором времени нарушит своё правило и сдастся, глядя в эти огромные блестящие глаза и наполненную искренней, даже какой-то детской радости улыбку — Бэкхён каждый раз недоумевает, как ему удаётся так улыбаться?       — Что ты собираешься делать завтра? — спрашивает Чанёль в пятницу вечером, остановив скрипача прежде, чем тот, как обычно, улизнёт в общежитие.       — Практиковаться и выполнять домашнее задание, разумеется, — бросает через плечо Бэкхён.       — Давай сходим в кино вместе, — услышав это, юноша полностью разворачивается к Чанёлю, позволяя ему лицезреть ухмылку на своих губах, будто бы он ни капли не удивлён.       — В кино? Это что, приглашение на свидание?       — А что, если да? — Пак уже уяснил, что обычно подобными словами Бэкхён пытается просто вывести его из равновесия или смутить, и уже отчасти научился реагировать на такие выпады. Но, видимо, Бёна его ответ ничуть не впечатляет, потому что он смотрит на пианиста презрительным взглядом (хотя если бы было не так темно, Чанёль мог бы заметить лёгкий румянец, проступивший на откормленных им же щеках).       — Тогда я вынужден сразу тебя огорчить, у тебя нет никаких шансов. Я бы даже сказал, твои шансы отрицательны, — Бэкхён делает сочувствующее выражение лица, будто ему жаль расстраивать Пака, но тот не теряется, продолжая вести эту игру.       — Я живу по принципу «не сдавайся, даже не попытавшись», поэтому всё-таки попробую. Бэкхён, пошли со мной в кино, — Бён фыркает.        — Ты такой упрямый, как баран, — закатывает глаза, — но так уж и быть, я схожу с тобой завтра в кино только потому что знаю, что если я откажу, ты будешь доставать меня, пока я не соглашусь, — ложь. Бэкхён на самом деле очень даже не против похода в кино с Пак Чанёлем, но, конечно же, он этого никогда и никому не скажет.       — Я заеду за тобой в три часа, будь готов! — Чанёль не может сдержаться и улыбается во все тридцать два, снова озадачивая парня, который не понимает, чему этот долговязый так радуется?       Но когда Бэкхён заходит в свою комнату, переодевается и садится за уроки, с его лица не сходит глупая, по его мнению, улыбка, как скрипач ни старается её стереть.       К походу в кино Бён Бэкхён готовится основательно, сам не зная почему. Он обычно всегда следит за собой и хорошо выглядит, но в этот раз ему понадобилось вдвое больше времени на то, чтобы сделать укладку и выбрать одежду. Он даже подводит глаза чёрным карандашом. Бэкхён просто впервые в жизни идёт с кем-то в кино. Его, разумеется, приглашали, и не один раз, но принял приглашение он только сейчас, уверяя своё отражение в зеркале, что это лишь по той причине, что Пак просто самый упёртый из всех. И вот, вышло так, что это первый поход Бэкхёна в кино, что не может не волновать (Бён убеждает себя, что его волнение вызвано исключительно этим фактором, а никак не тем ушастым пучеглазым эльфом-переростком, нет).       Чанёль думает, что Бэкхён выглядит очаровательно с подведёнными глазами, что и говорит вслух сразу, как только эта мысль приходит ему в голову, а именно, стоит ему увидеть Бёна, спускающегося по ступенькам с крыльца.       — Я знаю, — снова этот холодный тон, а за ним следует тихое бурчание, — но спасибо, — и Бэкхён быстро усаживается на байк позади пианиста, чтобы тот не заметил его смущённой улыбки.       Фильм, на который они собирались пойти, оказывается ужастиком, и Бён нервно сглатывает, глядя на одну только афишу, — ужасы он никогда не жаловал.       Пак покупает огромное ведро попкорна и сам сметает его за половину фильма, потому что его спутнику слишком страшно, чтобы есть, но он пытается этого не показывать. На очередном особенно страшном скримере Бэкхён непроизвольно вскрикивает и вцепляется своей рукой в руку Чанёля, до этого мирно лежавшую на подлокотнике, однако секундой позже, спохватившись, разжимает пальцы и возвращает руку на своё колено, буркнув «прости, это я от неожиданности».       Чанёль ничего не говорит на это, делая вид, что ничего не произошло и пытаясь нашарить на дне ведра остатки сырного попкорна. Но как только появляется следующий скример, по сравнению с предыдущим совершенно не пугающий, пианист кладёт свою ладонь поверх ладони Бэкхёна, переплетая их пальцы.       — Прости, я от неожиданности, — произносит Пак, наклоняясь к его уху.       Бэкхён сначала хочет вырвать руку, но почему-то этого не делает. У него кровь стучит в висках, а сердце проламывает ребра уже не от страха, и он благодарит небеса за то, что в зале темно, и Пак не может увидеть его лицо, которое сейчас, судя по ощущениям, по цвету близко к спелому помидору.       Чанёль не отпускает руку Бэкхёна до конца фильма. А ещё у него пальцы липкие от попкорна, но Бён этого даже не замечает.       Когда фильм, к великому облегчению Бэкхёна, заканчивается, и они выходят из кинотеатра, оказывается, что прошёл небольшой дождь, и теперь вся земля блестит, отражая свет уличных фонарей, воздух пахнет осенней свежестью, а солнце только село, и небо всё ещё окрашено в оранжево-розовые оттенки. Эта красота становится предлогом для Чанёлева «не хочешь прогуляться?» и неуверенного «давай» в ответ.       — Погоди, холодно, ты так замерзнешь, — говорит Пак, снимая с себя длинный красный шарф, а после заматывая в него Бэкхёна почти по самую макушку, — вот, — пианист доволен, а Бён снова смущается. Всего на пару секунд, после поднимает сердитый взгляд на Чанёля.       — Ты сам заболеешь, — бурчание сквозь шарф возможно услышать только благодаря музыкальному слуху, который у Пака, к счастью, имеется.       — Тогда ты полечишь меня, и я сразу выздоровлю, — и он улыбается, как всегда, лучезарно.       «Ты красивый», — проносится в голове у скрипача, но он тут же одергивает себя.       — С какой стати я буду тебя лечить? Могу разве что скинуть денег на лечение, если скажешь куда.       — А как же благодарность за шарф? — наигранно грустная моська, а Бэкхёну хочется схватить его за щёки, пощекотать (читай: потыкать пальцами под рёбра), рассказать глупый анекдот своего дедушки, только чтобы на лице Пака не было этого расстроенного выражения. И он мысленно бьёт себя по рукам.       — Так уж и быть, я только прослежу, чтобы ты не умер, — сдаётся юноша. Чанёль смеётся, и Бэкхёну становится трудно не засмеяться вместе с ним. Они доходят до общежития, беседуя почти непринуждённо.       — Оставь его себе, — говорит Чанёль, когда Бён пытается выпутаться из длиннющего шарфа, который явно не хочет его отпускать. — Тебе он больше идёт, — отвечает на непонимающий взгляд юноши. Тот просто молча кивает, потому что слов нет впервые в жизни, и это бесит.       — Может, теперь дашь мне свой номер? — с надеждой спрашивает Пак. А Бэкхён уже устал отбиваться от него всеми силами, да и к тому же смысл в этом действии видеть перестал.       — Ладно, — скрипач вздыхает и закатывает глаза. — Но если будешь много писать или звонить, я тебя заблокирую.       — Обещаю, что не буду! — Пак чуть ли не прыгает от радости.       Обменявшись номерами, они желают друг другу доброй ночи и прощаются. Чанёль радуется как ребёнок, глядя на наконец-то созданный в телефоне контакт с именем «Бэкхённи», а Бэкхён в смешанных чувствах долго не может сконцентрироваться на своём домашнем задании, в его мысли настойчиво лезет парень с большими глазами и торчащими ушами.