Выживание. Первые шаги в новом мире
Только сегодня, только сейчас: мы открываем школу для попаданцев! Первый урок: правила выживания. Первый вопрос: что нужно уметь, чтобы выжить в другом мире? Первое и самое основное: играть. Желательно играть так, как не играл никогда! Не умеешь играть? Делай вид, что играешь. Не хочешь? Значит, не хочешь жить. Второе, но не менее важное: уметь запасаться всем, что подает тебе жизнь. Не важно, что это, все пригодится. Только вот, мне интересно, а что делать умному (не очень) попаданцу, если он попал в другой мир в тело ребенка? Наверное, не палиться. К сожалению, это было самое сложное. Не то, чтобы я была плохой актрисой или не хотела жить, просто очень сложно не пугаться и не совершать ошибок, когда тебя подносят к груди незнакомой женщины. Нет, не так, нет ничего более смущающего, когда тебя подносят к груди незнакомой женщины, чтобы ты «поела». Интересно, а стеснялась бы я меньше, если бы это делала та женщина, что меня родила? Нет, определенно. — Она такая деликатная и нежная, — удивленно воскликнула женщина, заставляя меня сильнее зажмуриться и почувствовать стыд из-за того, что мне пришлось сделать. — За всю практику никогда такого не встречала, даже больно не было, — пальцы осторожно прошлись по моему лицу, даря осторожную ласку в благодарность. И вот это происходило по четыре раза на дню. Еще хуже было, когда врач осматривал пуповину, проверяя, как все заживает, хорошо или плохо. Когда меня только начали освобождать от пеленок, то я сразу же почувствовала что-то неладное, даже предприняла попытку уползти, но мужчина, усмехнувшись себе в усы, подтянул меня к себе. Весело улыбаясь, он с долькой веселья в голосе заявил, что позже точно увидит меня в телевизоре, когда я стану самой быстрой женщиной в мире. И вот ему смешно было, а я чувствовала, что именно так и будет. Может, я и не буду известной, но точно буду мастером по побегам с места преступления (я уже предвкушаю веселое время, когда я буду шалить и прикрываться тем, что я ребенок). «К слову, а это даже здорово», — прикрывая глаза, я довольно булькнула ртом, издавая восторженные звуки, когда за меня взялась массажистка. Хоть со стороны и казалось, что мне выворачивали ручки и ножки — мне самой было очень здорово. Все лучше, чем лежать! Да и развиваться я буду быстрее, если позволю с собой вытворять подобное. — Какая послушная девочка, — массажистка широко улыбнулась, поймав мою ножку, которой я пыталась пихнуть ее руку. Пальцы женщины мягко пощекотали чувствительную кожу пяточки, заставляя губы расплыться в улыбке, продемонстрировав беззубый рот. — Ты у нас игривая, да? А после я оказывалась в комнате вместе с другими детьми, где мы все вмести спали. Должна сказать, что за пару дней, которые я здесь провела, я стала самым популярным ребенком. Каждая медсестра считала необходимым при обходе поправить мое одеяло, врач постоянно заходил и осматривал, массажистка тратила на меня больше времени, чем на других. В общем, в восторге были все. А однажды, проснувшись утром, я обнаружила рядом с собой погремушку. Игрушка, конечно, была очень красивая, но не по внутреннему возрасту, так что из вежливости я поиграла с ней минут десять, а после уставилась на смущенного врача. — Витторио, — массажистка, крепкая женщина лет тридцати, недовольно покачала головой, а после подобралась ближе, беря погремушку и протягивая снова мне, так что я была просто вынуждена снова сжать ее ладошками. Алба, сидящая за окном, наверняка просто со смеху умирала. И я бы умирала, взрослая девка, а с погремушкой сижу. — Я же просила тебя вместе со мной подарить, а ты!.. Забавно, но слушая их перепалку, я вдруг вспомнила о своей семье. Я сентиментальна, знаю, но на секунду почувствовала, словно это моя семья. Прислушиваясь к ним, я ощутила их чистую и сильную любовь друг к другу, она пульсировала в кончиках моих пальцев, находя отголоски чего-то теплого в самом сердце. «Вот бы это не кончалось, ощущать их так приятно…» Но у жизни и моей «матери» были другие планы. Женщина пожелала покинуть больницу. От силы были мы в больнице дней пять, быть может. За все это время я видела ее лишь два раза. В первый раз, когда появилась на свет, а во второй раз, когда меня забирали. И обе встречи были не очень «приятными». Не то, чтобы я горела желанием, но женщина на руках меня держала недолго. В первый раз отдала врачу, во второй раз, когда ее забирал незнакомый мужчина, она отдала меня женщине, что тенью следовала за ним. — Это Наги, позаботьтесь о ней, — приказал мужчина. А после я оказалась на руках у нянечки, что нежно улыбалась, укачивая на своих руках. От меня не укрылся презрительный взгляд, который женщина бросила на меня. Еще заметнее было ее показное желание игнорировать меня в машине. Она весело щебетала о больнице, рассказывала о женщинах, с которыми лежала в одной палате (во время этого я ощущала ее недовольство, видимо, она хотела одиночную палату), спрашивала у супруга, как он провел эти дни без нее. Мужчина же лишь равнодушно вставлял какие-то слова, совершенно сухие и холодные. Неохотно рассказал о своей работе, а там уже и женщине стало скучно, она просто потеряла интерес ко всему, отвернувшись к окну. Контраст между этой парой и Витторио с женой был таким ярким, что даже сравнивать их было смешно. Любви у моих «родителей» не было, ей даже не пахло, а вот желание обладать и вожделение просто зашкаливало. Наверное, их союз был вынужденным решением, так как женщина забеременела. «Между ними топор можно вешать, какой ужас, как бы я не попалась под горячую руку», — с ужасом подумала я. И лишь мягкий и мурчащий голос няни успокаивал. — Bambina*, этот мир был рад тебе, — прошептала она тихо, гладя пальцами мое лицо, заставляя погрузиться в сон. В доме было холодно и тоскливо. Может, из-за маленького тела дом казался мне таким невероятно огромным. И совершенно пустым. Невольно задумалась, сколько же людей в нем живет? Родители, нянечка и я. Есть ли кто-то еще? Если есть, то он очень хорошо прячется. Впрочем, какое дело мне до остальных жителей дома? Нянечка отнесла меня в комнату с розовыми стенами и светлым потолком. Положив меня в люльку, она села на стульчик, что стоял рядом, и рукой коснулась игрушек, висящих сверху. Предполагается, что я должна была засмотреться на них, но единственная игрушка, которую я хотела получить, это погремушка, которую Витторио подложил мне в кроватку. Пусть я не играла бы с ней, но он подарил ее мне. И я, смотря на нее, собиралась вспоминать о нем и других людях в больнице, что были добры ко мне. Сейчас меня еще сильнее испугала неизвестность и собственная беспомощность. Я не могла говорить, что было ожидаемо. Мне даже сказать о собственных нуждах будет сложно, здесь вряд ли со мной будут носиться так, как в больнице. Пусть нянечка и выглядела доброй и внимательной женщиной, достаточно опытной, но первое впечатление всегда обманчивое. Нельзя доверять первому впечатлению. А еще меня пугало то, что Алба пропала. Я знала, что она летела следом за машиной, в окошко я даже могла наблюдать за ее белоснежными крыльями, но вот ее отсутствие сейчас пугало. Могла ли она меня бросить здесь одну? Могла. Почему? Судя по всему, если это так, то этот вопрос я буду задавать себе вечность. — Как она? — грубый мужской голос нарушил и без того хрупкий и беспокойный сон, заставляя открыть глаза и попытаться повернуть голову в сторону звука. Не видеть вошедшего — это лишний стресс, которого я предпочла бы избежать. Но вот мужчина подошел ближе к колыбели. Мы с ним внимательно оглядели друг друга, знакомясь и примеряясь. — Она должна быть… такой маленькой? — он уже было протянул руку, но после одернул ее, сквозь изящные прутья колыбели я видела, как он сжал ладони в кулаки, пытаясь себя сдержать. Нянечка, поднявшаяся на ноги, как только в комнату вошел хозяин, слегка подняла голову, не смотря ему в глаза. — Она ведь только-только родилась, конечно же, она маленькая, — учительским тоном заявила она. — Хотите взять ее на руки? — предположила нянечка, уже запуская руку в кроватку и поднимая меня. Я недовольно дернула ножкой, явно показывая, что ни к кому в руки я не хочу попадать, кто бы меня еще услышал… — Думаете, я смогу? — неуверенность, скользнувшая в его голосе, удивила меня. Еще больше удивило смущение, которое я почувствовала, когда оказалась достаточно близко к нему. — Пока не попробуете — не узнаете, — мягко сказала женщина и позволила «отцу» взять меня на руки, держал он меня неуверенно и не очень удачно, ножки были выше головы, что мне не понравилось. Да и голова болталась. — Одной рукой придерживайте голову, разместите ее на руке. Вооот так, — поправила она мужчину, за что я была благодарна. «Отец» осторожно прижал меня к себе. От него приятно пахло одеколоном и кофе, запах, смешавшись, был нестерпимо вкусным, так что я жадно вдыхала его. Моя голова идеально уместилась в большой ладони мужчины, тот, если я верно почувствовала, был тронут этим до глубины души. Рассматривая меня, он слабо улыбался кончиками губ, казалось, что даже черные глаза стали смотреть чуточку нежно. — Такая маленькая, — удивленно сказал он, бросив на нее странный взгляд. — Да, — но женщина явно беспокоилась, потому что спустя мгновение уже забрала меня, снова положив в кроватку и накрывая одеялом. — Уже довольно поздно, девочке нужно много спать, поэтому давайте оставим ее и… Она замолчала, как только громко хлопнула дверь. Послышался громкий цокот каблучков по полу. — Милый, куда ты делся? — от женщины потянуло злостью и раздражением, а в голосе были игривые нотки. Я не видела, но знала, что у нее на лице улыбка. Противно. — О, ты с Наги, как она? — женщина, игнорируя протест мужа и недовольство нянечки, вытащила меня из колыбельки, сжимая слишком крепко. — Завтра приедут наши друзья, Лауретта, вы же оденете Наги во что-то красивое, чтобы я могла представить ее своим друзьям? Это не был вопрос, это был приказ, мастерски замаскированный под вопрос. — Сеньора, малышка еще слишком мала, она испугается большого количества людей, — шепотом сказала нянечка, руки женщины сжались сильнее, вынуждая меня громко вскрикнуть. — Вы делаете ей больно! — даже мужчина дернулся ко мне, чтобы помочь. — Это моя дочь, я сама разберусь с ней. А вы делайте то, что вам говорят. Да, милый? В комнате ощутимо зазвенело напряжение. — Простите, сеньора, я забылась… — Если вы еще раз забудетесь, — женщина промолчала, но конец фразы и так был известен всем в комнате. — Я надеюсь, что завтра не будет никаких оплошностей, — с этими словами она передала меня женщине, презрительно скривившись, а после, подхватив под локоток мужчину, увела его из комнаты. На следующий день я отрыгнула пюре прямо на шикарное платье «мамочки». Крику было много, но всеобщее веселье полностью заглушило негодование единственного недовольного человека в комнате. Мне была неделя. Я уже знала, кто мой враг. А еще я с отчаяньем спрашивала себя о том, почему никто еще не додумался показывать младенцам зеркало. Так хотелось узнать, как я выгляжу!***
Два годика. Хожу сносно. Говорю также. В смысле можно было и лучше, но и того, что я говорила, хватило, чтобы нянечка билась в экстазе. Кажется, что она радовалась моему первому слову больше, чем я сама (что, конечно же, было не так!). А уж мои первые шаги, неумелые и неустойчивые, заставили нянечку весело щебетать. Она стояла напротив, широко разведя руки, готовая поймать меня в любой момент, а сзади стоял отец, равнодушно поглядывая в окно, делая вид, что его совершенно ничего не интересует, и он просто перепутал мою комнату со своей и случайно застыл у кроватки вместе с газетой, распространяя волны страха. Клянусь, я слышала, как билось быстро его сердце каждый раз, когда я делала шаг! В итоге, ради шутки, я показательно плюхнулась назад, а мужчина тут же сорвался, поднимая меня на ноги вместе с нянечкой и целуя каждую мою ладошку, которые я тянула к его лицу. Эта игра меня забавляла, но часто я этим не пользовалась. В третий раз мужчина уже просек фишку и недовольно хмурился. — Лауретта, она… Женщина кивнула, так же хорошо понимая причину падения. — Она растет хитрюгой, — рассмеялась женщина, прикрыв ладошкой рот, когда я булькнула ртом. — Padlee. Padlee**, — протягивая ладошки к мужчине, я постаралась улыбнуться. Произносить некоторые звуки для меня было очень тяжело, поэтому простое слово «Padre» превратилось в нечто непонятное, от чего даже я корежилась, но взрослые лишь умилялись. Когда отец подхватил меня на руки, я обняла его за шею, смотря в сторону окна, наблюдая за тем, как Алба скачет по ветке дерева, размахивая крыльями и давая знак, что приехала «мать». Обычно в такие моменты мужчина уходил и оставлял меня с Лауреттой, которая становилась непривычно серьезной и нервозной. Мне такие моменты не нравились, но выкинуть «мать» из дома нельзя было, так что так я и жила в большой комнате, даже не увидев других частей дома. — Милый, — услышав крик за дверью, мы вместе переглянулись, и я тут же оказалась на руках нянечки, которая уложила меня в кроватку (как же уже хотелось нормальную и полноценную кровать без ограничений в виде перил, да и игрушки раздражают!). Проводив взглядом мужчину, я прикрыла глаза. — Все хорошо, малышка, — Лауретта мягко поглаживает по голове, а после бросает странный взгляд на дверь. — Все хорошо. «Если все хорошо, то почему у тебя тогда такой печальный голос?..» Спросить я не могу, лишь посочувствовать сильной женщине, в сердце которой распустился самый нежный и самый хрупкий цветок. Любовь.***
Мне пять. В моей жизни появился новый человек, которого я искренне ненавижу. Мне пять. Я сижу в своей комнате, ловлю сочувствующие взгляды нянечки и отца. Мне пять. Я учусь этикету, пению и танцам. Мне пять. Мне запрещено выходить из комнаты. Мне пять. Я разбрасываю по комнате игрушки и, слушая крик «матери», радуюсь, когда она спотыкается и падает, а еще «заражаюсь» эмоциями тех, кто рядом со мной. Мне пять. Я выживаю и веселюсь, как могу. Мне пять. Я генерал, я нахожусь в состоянии войны с остальными жильцами дома. Все началось с простого. Просто утром после скромного празднования дня рождения, на котором мы с отцом и Лауреттой наперегонки ели эклеры и прятались по всему дому, в мою комнату заходит чужак. У чужака седые волосы, лисье выражение лица и слегка прищуренные черные глаза. Губы он недовольно кривит в усмешке. Первое, что я слышу от него, это: «Да, запустили вы ребенка, что за замарашка, но я это исправлю!» Первое, что я говорю ему: «Не вежливо говорить о человеке в третьем лице, когда он рядом!» После получаю тонкой указкой по ладоням. Отец не двигается, удивленный. Я чувствую его гнев, но терплю, сжимая ладони и назло чужаку улыбаясь. Второй удар вызывает ярость у Лауретты, которая заходит в комнату, она роняет вещи, принесенные для меня, но не двигается с места. — С этого дня, юная леди, ты будешь учиться жить по-человечески, — он выделяет последнее слово, а после ногой пинает игрушку, что лежит на его пути. У мужчины идеальная осанка, что позволяет ему смотреть свысока на всех, а еще у него характерный мужской шаг. — Ах, какой беспорядок, начнем с уборки, — он кивает, а после проводит ладонью по полке, стирая невидимую пыль. — Я буду учить тебя танцам, пению, этикету, также буду твоим учителем и по другим предметам. Советую уважать меня. — Маленькая госпожа еще крошка, недостаточно взрослая, — онемевшими губами шепчет женщина, стараясь подойти ближе, но ее останавливает чужак, поднимая руку. — Она уже достаточно взрослая, чтобы знать основы основ. «О, ты даже не представляешь, сколько я знаю», — думаю я, ощущая предвкушение от «учебы». Я уже готовлю план, как выселить этого человека, но останавливаюсь, когда отец, знающий мой нрав, качает головой. — О каких основах идет речь? Ей пять! — возмущается нянечка, но ее перебивают. — В вашей стране, быть может, но мы в Японии, — он пододвигает стул к углу, садится на него и складывает руки на коленях, замирая в такой позе. — Приступайте к уборке, юная леди, всех остальных прошу удалиться, — когда отец выводит растерянную женщину, учитель внимательно оглядывает меня, демонстративно проводя пальцами по указке. Намек понят, зануда. Я собираю игрушки, расставляю их на полке. Специально вожусь долго с сортировкой вещей в шкафу. Заправляю кровать. Даже достаю из-под нее сундук с сокровищами, пряча его в нижний ящик тумбочки. Послушно замираю посреди комнаты, разглядывая мужчину, который сидит на стуле. — Прекрасно, вы справились за тридцать минут, впредь поддерживайте такой порядок постоянно, — он хлопает в ладоши, а после выходит из комнаты. Алба, наблюдающая за всем с дерева, складывает крылья и склоняет голову. В голубых глазах загорается недобрый огонек, так что следующим утром я не удивляюсь, когда слышу ругательства на улице. Алба садится на подоконник, пробираясь через открытое окно в комнату. Глаза ее насмешливо сверкают. — Ты совершенно несносная птица, — ласково говорю я, поглаживая кончиками пальцев белые перышки на груди. — Слишком часто не пользуйся, я слышала, что он занимается стендовой стрельбой, — птица ехидно каркает, а после удобно устраивается на подоконнике, поджимая под себя лапки. Моя тактика учебы не работает с этим человеком. Чем больше понимания демонстрирую, тем сложнее становятся задания. Причем, успех в одном деле навлекает усложнение всех предметов, словно это связано. Со временем он начинает брать примеры из третьего класса, а после резко перескакивает на пятый и мне приходится отступать, потому что настолько умной я быть не должна. Балансируя на границе разоблачения и признания себя гением, я подумываю уже о том, как мне выкинуть учителя за пределы моего игрового поля, за пределы дома. Каждый день в течение всего месяца мы сходимся в словесном фехтовании, и каждый раз расходимся в ничью. Кажется, его уже давно перестал удивлять мой стиль разговора. Он лишь понимающе ухмыляется, когда мне в очередной раз приходится скромно потупить взгляд, сделав вид, что я ответила верно, но не поняла, что сказала. Играть дурочку с ним тоже не прокатывает, этот тип ухитряется меня выбесить и развести так изящно, что я понимаю, что случается лишь в тот момент, когда уже говорю правильный ответ, который знать пятилетний ребенок не может. — Вот как, — в очередной раз мужчина что-то помечает в блокноте. От него разит чувством собственного достоинства, меня выворачивает наизнанку, когда я ощущаю его эмоции. — Что ж, юная леди, думаю, что вы уже готовы к тому, чтобы присутствовать на приемах. Осталось лишь провести экзамен по танцам, — с этими словами он уходит. Алба, сидящая на ветке дерева, взглядом спрашивает: «Какого черта ты запретила мне выклевывать людям глаза?!» Я задаю себе тот же вопрос.***
Мне шесть, и я уже готова к обучению. — Престижная школа, это просто потрясающе, Наги! — Лауретта скачет вокруг меня, наряжая. Украшает мои волосы красивыми заколками, одергивает юбку. В который раз поправив прическу, она удовлетворенно вздыхает. — Только представь, сколько друзей у тебя будет! Это же невероятно здорово! И мне очень хочется согласиться, чтобы ее успокоить. Наги, быть может, и порадовалась бы, но Страннице все равно. Странница игрива и слегка легкомысленна, она с нетерпением ждет школы лишь из-за того, что там будет свобода и меньше контроля. Наги же обязана чувствовать волнение. И волнение я старательно рисую на своем лице, даже тихо прошу разрешение остаться дома. Конечно же, мне отказывают. А в школе так скучно, что я быстро теряю интерес ко всему. Я знаю ответ на каждый вопрос, даже на те, на которые не каждый взрослый найдет ответ. Подперев рукой подбородок, я пристально оглядываю класс, но все мои одноклассники выглядят серьезными, они с интересом слушают учителя. Лишь один скучающий хмурый ребенок, сидящий рядом, интересует меня. Я знаю этот взгляд. Он знает все, о чем говорят. Меня распирает любопытство, как много он знает. «С ним можно подружиться», — я пишу эту фразу на полях тетради, а после с нетерпением жду переменки. У мальчика черные волосы и серые глаза. Он недовольно хмурит брови, тихо бурчит что-то себе под нос, а на других смотрит так, что даже взрослые шарахаются, что же говорить о других детях? От меня тоже все шарахаются, но из-за того, что я с первых минут дала понять, что с другими дружить не собираюсь. Показав, что общение мне не интересно, я поставила на себе метку одиночки, что меня устраивало, ведь Алба все еще была со мной, да и интересный мальчонка был бы хорошим товарищем. Мы с ним сталкиваемся в коридоре, а после на крыше. Я щедро делюсь с Албой бенто, что мне приготовила нянечка, а мальчишка только что выгнал с крыши других детей. «Забавно, что в престижной школе никто не следит за безопасностью детей на крыше», — я мысленно делаю себе пометку пожаловаться на это Лауретте, которая точно решит эту проблему. Мне совсем не хочется, чтобы эту школу закрыли из-за халатности работников, которые не соизволили проследить за детьми. Мало просто поставить ограждение, нужно было, чтобы кто-нибудь следил за тем, как дети играют на крыше. — Уходи, это мое место, — мальчонка упрямо поджимает губы, пушистые ресницы слегка дрожат и он слегка щурит глаза, бросая странный взгляд на белоснежную ворону. — Это Алба, — я указываю на птицу, что с жадностью ест прямо из коробочки с бенто, а после смотрю на небо, потому что чувствую его смущение. Ему не нравится взгляд. И я это принимаю. Каждому нужно свое личное пространство, необходимая дистанция для комфортного общения. — Она бы очень хотела узнать твое имя, к незнакомцам на руки не пойдет, — делаю хитрый ход я и широко улыбаюсь, когда от мальчика приходит волна недовольства и нетерпения. — Хибари Кея. «Что-то знакомое…» — Наги, — киваю я, позволяя хитрой птице оказаться на плече у Кеи, который, похоже, просто млеет от птиц. — Ты не очень интересуешься школой, хорошо знаешь программу первого класса? — Да, — растерянно бормочет мальчик, пальцами поглаживая голову птицы. — Я собираюсь сказать родителям, чтобы они перевели меня на домашнее обучение. Похоже, что там я узнаю больше, чем здесь. — Но здесь же веселее, ты так не считаешь? — хотя отдаленно сама понимаю, что здесь совсем скучно, но мне вряд ли позволят оказаться на домашнем обучении. Сомнение вызовет даже возможность сменить школу. Что уж говорить об остальном? — Толпа глупых травоядных мне не нравится, — бормочет под нос ребенок. Забавно. Мысленно я делаю себе еще одну заметку, что из мальчика можно вытянуть информацию, если занять его животными. Он ведь даже не понимает, что говорит. И такая волна спокойствия от него исходит, что я сама невольно успокаиваюсь, забывая обо всем, что меня беспокоило. Даже об учителе, что наверняка будет недоволен тем фактом, что я ничего не написала в тетради на уроке японского. И ему будет все равно, что мы знакомились друг с другом на уроке. — Если надумаешь остаться, то давай завтра встретимся у ворот, — я широко улыбаюсь и собираю бенто, оставляя мальчика с Албой, которая щурит голубые глаза, наслаждаясь нехитрыми ласками. На следующее утро мальчика у ворот я не встречаю, хотя жду до самого звонка на урок.***
Семь лет. Этот год я наблюдаю за всем, словно со стороны. Никак не влияю на события, никак не вмешиваюсь в них. И даже не потому, что я не хочу этого. Просто из-за того, что я, черт тебя подери, не имею права вмешиваться. Об этом мне дает знать «мать» каждым своим словом и жестом, об этом говорит мне предупреждающий взгляд отца, непривычно холодный и отстраненный. Об этом мне говорят тихие шаги Лауретты и ее боль, которая сворачивает внутренности у меня в животе. Об этом говорит учитель, который с долей ехидства отпускает комментарии о моей семье и иронично интересуется, почему это я стала проводить меньше времени с няней? Алба поддерживает меня, как может. Мы часто ночью садимся у открытого окна, кутаемся в теплый колючий плед, а еще мы с ней говорим. Обо всем. О том, как ночь хороша, о пути Странницы, о Наги, о Хибари Кее. Я ей рассказываю об этом мальчике, рассказываю о его будущем. А еще я в тайне надеюсь, что я попала в тело какой-то обычной девочки, и не буду участвовать в играх мафии. Наги. Наги. Наги. Я отчаянно цепляюсь за воспоминания, пытаясь вспомнить, был ли кто в той истории с таким именем? А вспомнить никак не могу, из-за чего меня выворачивает наизнанку. Неизвестность, быть может, и веселое бремя для кого-то, но не для меня, знающей, с чем я столкнулась в этом мире. После мы, конечно, идем спать, а утром меня будит Лауретта, уставшая и бледная, словно эту ночь она не спала. Она растоптана, я это чувствую. Цветок, что у нее в груди… она отчаянно пытается с корнем его вырвать, затоптать его ногами, но он упрямо продолжает расти. И мне становится страшно, что она не выдержит этого. — Лауретта? — я тихо зову ее за завтраком, когда мы собираемся всей семьей за большим столом. Женщина пустыми глазами смотрит в душу, как мне кажется, даже не узнавая меня. — Ты ведь не уйдешь? Женщина удивленно моргает, заставляя обрадоваться тому слабому огонечку узнавания и эмоциям, таким привычным, которые поддерживали меня с самого детства. — Конечно, bambina, — она мягко улыбается, бросает косой взгляд на отца, а после покидает столовую, оставив нас троих наедине. «Да уж, вот она обратная сторона моего дара, я эмоционально голодаю…» А в школе и того хуже. Сидя на самой первой парте в ряду у окна, я постоянно дергаюсь, потому что за спиной у меня сидит недоброжелатель. Он тыкает меня ручкой в спину, больно дергает за волосы, собранные в косичку, а еще громко смеется над каждым моим шагом и действием. От него волнами расходится злоба и зависть, что действует на меня, словно удавка на шее. Иногда он умело дергает за нее вверх, и я болтаю ногами, пальцами вцепившись в крепкую нить, а иногда он игриво отпускает ее, словно даруя свободу. И я не перестаю удивляться детской жестокости. В конце концов, первой не выдерживаю я, поворачиваясь и со всей силой залепляя ему пощечину. Маленький террорист смотрит на меня широко распахнутыми глазами, класс затаил дыхание, а учитель нервно поправляет очки, даже не зная, что сказать. И я не знаю, потому что ни я, ни Куронума-сенсей не ожидали такого. Ладонь горит от боли, но я плотно сжимаю зубы, наблюдая за тем, как в уголках глаз мальчика собираются слезинки. Щека у меня горит еще сильнее, потому что я была настроена на этого мальчишку. «Эмпатия — палка о двух концах», — думаю отстраненно, нервно поджимая губы и ожидая своей участи. — Наги, в учительскую, — устало просит учитель Куронума, я с ужасом понимаю, что натворила и что мне будет за это дома. Слез нет, только щека горит так, что хочется выть. В учительской сидит лишь один мужчина, старый преподаватель с большим животом и лысиной. У него на животе с большим трудом сходится рубашка, и я вижу кусочки светлой кожи, потому что, когда он сидит, она натягивается так, что пуговицы вот-вот оторвутся и покатятся по полу. Поправляя галстук, мужчина, тяжело дыша, поднимается, платком вытирая испарину на лбу. От него веет непривычным холодом, особенно остро я это ощущаю, когда он подходит ближе ко мне. Знакомый холод. — Что ты натворила? — спрашивает он, внимательно оглядывая меня и останавливая взгляд на лице. Я вспоминаю, что держусь за щеку, потому что она все еще болит. — Не волнуйся, расскажи. — Сора доставал меня, — я начинаю с этого, потому что мне кажется, что так будет проще. Конечно же, виновата я, а не Сора. Пусть он и доставал меня, а драться все равно нельзя было, как бы мне не хотелось. Но если начать с этого, то, возможно, что шишки посыпятся на мальчика, а не на меня. — И я ударила его по щеке. Учитель смеряет меня долгим взглядом, а после неожиданно его лицо расплывается в улыбке. От него не исходит эмоций, что заставляет меня удивленно глядеть на него в поисках ответа, как так получается. Он указывает мне на стул, на который я тут же сажусь, готовясь к взбучке. — Это плохо, девочка, — учитель садится напротив меня, платком протирая лицо и качая головой. Мне все интересно, жарко ему или же это все из-за того, что он до этого ходил за журналом? — Но Сора известный хулиган, так что думаю, что в первый раз тебе это с рук сойдет, но постарайся больше не конфликтовать с ним. — А если он будет снова меня доставать? — упрямо спрашиваю я, намекая на то, что сдерживаться я явно не буду. — Наги? С кем ты говоришь? — тихий голос учителя Куронума заставляет резко повернуться к нему, подпрыгнув на месте. — С учителем, — быстро отвечаю ему я, указывая рукой на полного человека. Куронума взглядом следит за моей рукой и вздыхает, от него исходит удушливая волна усталости. — Там никого нет, Наги. Понимаю, что ты испугана, но не придумывай ничего. Я знаю, что Сора известный хулиган в школе, так что в первый раз ты отделаешься объяснительной, но постарайся больше так не делать. Я растерянно киваю. Дома я пытаюсь переварить все это. Итак, я видела призрака. Возможно. Возможно, что я видела призрака. Или же это был остаточный след от эмоций, настолько сильный, что я могла его видеть. Не знаю, бывает ли такое, но этот вариант меня полностью устроил. Вопрос лишь в том, почему я ничего не почувствовала, если это были эмоции? Я ведь чувствую эмоции мертвых, там я их чувствовала. Черный силуэт испытывал эмоции, был ими переполнен. Возможно, что пока я была мертва, то могла чувствовать их эмоции, потому что была им подобна и могла улавливать их. Но тогда почему я чувствовала эмоции своего сопровождающего? Почему чувствовала его тьму? Эти вопросы останутся без ответов, зато парочка теорий у меня все же есть. Моя теория могла ответить на вопрос, почему я вижу призраков (если это был призрак, лично мне нравится думать, что Куронума-сенсей похоронил в себе юмориста или же забыл очки дома). Итак, призраков я могу видеть из-за того, что прошла свой путь по мирам. Я путешествовала за гранью жизни. Естественно, что видеть их я могу, я знаю их энергетику и впитала ее настолько, что даже не могу различать с энергетикой живых. Это вполне логично, кажется, что теперь слова силуэта о том, что на мне останется метка смерти в прошлой жизни обретают смысл. Вот результат. Надеюсь, что это все сюрпризы, преподнесенные мне этим миром. — Притянуто за уши, как мне кажется, — сказала я вороне, сидящей на столе возле раскрытой тетради, в которой я разбирала причины, по которым я могла видеть духов. И, черт, почему я не могу чувствовать их эмоции? Плата за то, что я вижу? — Или же просто я могу их видеть вместо того, чтобы чувствовать? Алба ответ не знала, как и я, но беспокоило это нас одинаково. — И почему я тогда не могу чувствовать тебя? — этот вопрос приходит мне в голову неожиданно, заставляя удивленно посмотреть на птицу. Алба раскрывает клюв, издавая пронзительный звук. — Я всегда лишь предполагаю твои эмоции, но не чувствую их. Ладно, вопросов еще больше, потому что я люблю загонять себя в тупики. Убирая тетрадь в рюкзак, я принимаюсь за чтение книжки, поздно вспоминая, что должна была прочитать одну главу, а после написать сочинение-пересказ того, о чем прочитала. Отвлекает меня лишь тихий скрип двери. — Наги, — отец заходит в комнату, как всегда без стука. Он оглядывает комнату, ощущая ностальгию и легкую печаль. Он замирает рядом с письменным столом, с высоты своего роста наблюдая за тем, что я делаю. — Ты молодец, что учишься, — говорит он, и ему явно неловко, потому что он не знает, о чем со мной говорить. Вытащив из кармана несколько купюр, он кладет их на стол в уже привычном жесте. — Купи себе завтра что-нибудь вкусное, — просто говорит он и уходит. В последнее время он часто стал давать мне деньги, приучая к ним, видимо. Каждый день он заходит в мою комнату, когда я сплю, и оставляет их на тумбочке рядом с кроватью. Я это расцениваю, как побег, потому что мужчина вполне может и вечером за ужином дать мне деньги на обеды. Сегодня он хотел поступить также, но вот незадача! Дочурка не спит. — Я не понимаю, что с ними со всеми происходит, — я качаю головой, погружаясь снова в чтение. За окном бушует гроза, оглушая своими раскатами. Утро не особо доброе. Дождь льет, как из ведра, а в доме полно гостей, многих из которых я даже не знаю. Впрочем, мне и не интересно, даже когда «мать» представляет меня им. Я позволяю себе сдержанно улыбаться и бросать фразы, содержание которых минимально. Лица меняются, а суть у всех одна. Никто не рад оказаться на приеме, все с нетерпением ждут конца, и я вместе с ними. Вечеринка, откровенно говоря, занудная, хотя «мать» готовилась к ней в течение недели. Она была самой яркой, на ней было красивое платье, она сделала себе красивый макияж у лучшего специалиста, сходила в парикмахерскую. Точно такой же была и ее дочь, которая, впрочем, не проявила должного интереса ко всему этому. Замерев в углу комнаты, я равнодушно разглядывала шоколадные эклеры на своей тарелке, вспоминая свой день рождения, когда все было радужно и здорово. Там было все так ярко, нежно, а здесь царит холод и пустота. Гости танцуют, гости смеются, гостей внутри выворачивает от этого всего. Лауретта тенью ходит между людьми, держа в руках поднос. Она сдержанно улыбается и одергивает нервно подол платья, которое ее заставили надеть. Выглядит здорово со стороны, но ее неуверенность в собственном виде портит все впечатление. — Наги, — нянечка ставит пустой поднос на стол и укоризненно смотрит на тарелку с эклерами. На секунду ей становится больно, а после ее отпускает. Меня, задержавшую дыхание и хотевшую было спрятать по-детски тарелку за спину, тоже. — Будешь кушать эклеры, и будешь выглядеть как женщина в шарфе, — шепчет она мне на ухо, а после мы тихо хихикаем, потому что полная женщина в обтягивающем платье выглядит просто отвратительно и безвкусно, хотя ей и говорят все, что она выглядит превосходно. Отец на прием приходит последним, но он тоже заранее подготовился. Начищенные до блеска туфли, идеальная прическа, безукоризненно черный костюм. Он обнимает жену одной рукой и сдержанно целует ее в макушку, ища взглядом, скорее всего, меня. Он еще перед уходом на переговоры говорил, что ему нужно со мной поговорить о чем-то важном. Надеюсь, что это не известие о ребенке, еще одну несчастную душу в доме я не выдержу. Лауретта неловко поправляет волосы, когда отец подходит ближе. — Замечательно выглядите, — кивает он, вежливо улыбаясь. Я ощущаю нотку желания и чего-то трепетного, направленного с его стороны в сторону служанки. — Это платье превосходно… И он замолкает, потому что не может никак подобрать слов. Глупый. Не понимает, что они не нужны, все уже было сказано. — Папочка, — я дергаю мужчину за рукав, прекрасно зная, что его нужно подтолкнуть. — Пригласи Лауретту на танец! Ее еще никто не приглашал, а ей ну очень хочется потанцевать! — с детской непосредственностью заявляю я. Наверное, это будет самый замечательный день в моей жизни. Я, оголодавшая и нуждающаяся в подпитке «хорошими» эмоциями, просто летала на крыльях счастья, ощущая любовь и нежность, исходящую от этих двух. Да и наблюдать за отцом с няней было здорово, они идеально бы сошлись. Она, низкая и прекрасная, и он, сильный, высокий и мужественный. Словно рыцарь и принцесса. Я пропустила тот момент, когда они потянулись друг к другу, когда он, забывшись, запустил руку в ее волосы и мягко коснулся губами ее губ. Но я навсегда запомню перекошенное лицо женщины, «матери», которая оттолкнула Лауретту с такой силой, что та ударилась об стенку. — Вот так ты мне отплатила?! — ее крик заглушает музыку, а я дрожу, понимая, что я натворила, сведя этих двух. — Убирайся из моего дома! Ноги твоей больше здесь не будет, грязная потаскуха! Ее ярость бьет по мне молотком, заставляя отшатнуться. С ужасом я вжимаюсь в стену, наблюдая за тем, как Лауретта уходит, как сжимает плечи моей матери отец и как вырывается из его рук женщина, не стесняясь бить его по груди руками, сжатыми в кулаки. Гости, смущенные, расходятся как-то быстро, оставляя в комнате лишь нас троих. Никто из нас не реагирует на их прощание. — А ты, маленькая чертовка, на что уставилась? Сделала свое черное дело? Чего молчишь? Женщина не унимается, а я, ощущая ее ярость, начинаю сама раскачиваться. — Ревнивая сука, — выплевываю тихо я, прекрасно зная, что буду услышана. К концу этого дня Лауретта уходит из моей жизни, оставляя после себя нестерпимую боль и чувство предательства. От отца я ощущаю лишь холодную ярость, скрывающуюся за безразличным лицом. И лишь «мать» довольна всем, что произошло. «Сука», — в который раз за день думаю я.***
Восемь лет и полная неразбериха в жизни. — Не хочу учиться, — бурчу я, потирая холодные ладони и разглядывая через окошко школьный двор, засыпанный снегом. Как вообще можно в холод заставлять людей учиться? Я вот в холод даже двигаться не хочу, меня можно, словно растение, переносить, а тут ребята все такие активные, в снежки под окном играют, бегают и прыгают. — И я совсем одна, — вздыхаю я, прекрасно понимая, что это моя вина. Девочки из класса осторожно старались меня пригласить, но я отказалась. «Наверное, следовало быть помягче, что ли», — думаю я, наблюдая за тем, как в голову Соры прилетает снежок. Мысленно я ликую, но ненадолго, потому что после приходится отвернуться, когда мальчик смотрит на меня. По какой-то извращенной логике он стал думать, что я в него влюблена, раз так общаюсь с ним. А я так общаюсь со всеми, иной раз даже с родителями. После того, как Лауретта уехала, я больше не завтракала и не обедала с родителями. Постепенно в обеденном зале я перемещалась от них на один стул к двери. А после и вовсе стала есть в своей комнате, игнорируя всяческие попытки учителя вразумить меня. К слову, он тоже вскоре съехал, так что теперь никто не пилил меня за беспорядок в комнате и несделанное домашнее задание, которое я обычно делала перед уроком. Устраивало ли это меня? Да. С уходом Лауретты на меня вовсе напала какая-то апатия, равнодушие ко всему. Лишь изредка я ощущала вину за то, что сделала. Если бы я знала результат заранее, то не поступила бы так. Но я сделала так, как сделала. Уничтожила относительное спокойствие в доме, оставив лишь всепоглощающую пустоту и холод, от которого мерзли кончики пальцев. Стыдно. И эмоциями питаться я тоже перестала, потому что просто отказывалась принимать их от других. Этот голод ничто. — О чем думает маленькая мисс? — Чарльз, призрак актера, замер напротив меня. Он сидел на стуле перед моей партой, закинув ногу на ногу. Чарльз был веселым и беззаботным мертвецом, которому вообще было все равно на то, что с ним случилось. Он называл это новым началом, а после с широкой улыбкой рассказывал о том, как умер. Они все любили рассказывать об этом. Чаще всего это преподносилось, как трагедия, и лишь Чарльз рассказывал это как пикантный семейный анекдот, склонившись к моему лицу и хохоча так, что было сложно не улыбнуться в ответ. — Знаешь, даже в современном мире никто не любит умных женщин, — замечает он, когда я показываю ему учебник по алгебре, а после касается кончиками пальцев моей руки. Естественно, она проходит сквозь мою ладонь, заставляя его вздохнуть и с сожалением посмотреть на меня. — Знаешь, — в тон отвечаю ему я. — В любое время никто не любил умных женщин. Наверное, даже сами умные женщины, — а после мы тихо смеемся, заполняя класс слабыми отголосками спокойствия. Вернее, я заполняю, эмоции Чарльза для меня загадка, но я прекрасно читаю их по его лицу. — Ты опять разговариваешь с пустотой? — Сора заглядывает в класс, пристально рассматривая помещение, словно ища того, с кем я могла бы говорить. Не найдя такого, он садится за первую парту, прямо туда, где сидит Чарльз, возмущенный тем, что на него «сели». — Ты могла бы и выйти с нами, Наги, было весело, — улыбается мальчишка солнечно и ярко, слегка щуря карие глаза, будто он что-то задумал. Нахожу в его улыбке отражение улыбки Лауретты, становится тошно. — Что веселого в разбрасывании снега, Сора? Я же не маленький ребенок, — нормально ли наслаждаться тем, как меняется его лицо? — К тому же, наличие экзаменов в ближайшем времени вынуждает меня больше готовиться, чем веселиться. Тебе тоже не помешало бы почитать книжку, пока ты еще не забыл, что это такое. «В последнее время я слишком много язвлю и грублю, как бы это не вошло в привычку», — подумала устало я, наблюдая за тем, как улыбка на лице мальчика меркнет, сменяясь удивлением и даже некоторой обидой. Ненавижу чувствовать чужие эмоции. Его обида бьет по сердцу, не давая мне трезво мыслить. — Прости, я немного не в себе сейчас, — шепотом говорю, уткнувшись взглядом в книгу и стараясь выровнять дыхание. — Но я на самом деле считаю, что тебе следует подготовиться, твои оценки очень низкие, — добавила уже более спокойно, ощущая, как меняется эмоциональный фон мальчишки. — Наги, даже ты бываешь милой! Особенно, когда беспокоишься за меня, — Сора рассмеялся, неожиданно растрепав мои волосы рукой. — Если ты просишь, то я… — Сора-кун! — несколько девчонок заглянули в класс, улыбаясь. — Пошли с нами, там ребята снова устроили войнушку! Оттолкнув руку главного хулигана нашего класса, я хмуро поглядела на него. — Иди с ними. — Но я… — он растерянно поглядел на меня, а после на девчонок. — Сора-кун? — похоже, что не только я удивлена тем, что он колеблется. Проводив его взглядом, я вздохнула и растеклась по парте, смотря устало на доску. И почему я в последнее время чувствую себя так странно? Кажется, что вместе с моим состоянием весь мир начинает меняться и меркнуть, становясь уже не таким прекрасным, каким я запомнила его. — Старается мальчик, — Чарльз усмехается где-то у меня над головой. Он нервно дергает ногой, а после опускается на корточки перед моей партой, заглядывая мне в глаза. — Если маленькая мисс будет так себя вести, то перестанет быть счастливой, а она ведь пришла в этот мир за этим. Точно. Это одна из способностей призраков, узнавание. Они способны видеть, сколько раз человек был у смерти на виду, порой, они даже способны сказать, дышала ли смерть в затылок или игралась. И они все видят меня, а не Наги. Видят Странницу, и охотно общаются с ней. До сих пор никто охотно не общался со Странницей, внутри меня что-то рвется к призракам из-за этого, пусть иногда они и пугают. «Я… опять разделяю себя на две части, рассматривая Наги и Странницу, как две разные личности», — это была еще одна очень серьезная проблема, привычка, к которой я пристрастилась, начав отрицать тело ребенка, в котором оказалась. Сейчас я немного беспокоюсь, как бы не начали эти две личности жить сами по себе. Впрочем, стоит понимать, что Наги в этом мире нет. И не было. Что это тоже я. И Странница я. Иногда мне кажется, что в этом теле слишком много меня. — Знаю, лучше других знаю, — скидывая вещи в рюкзак, я недовольно хмурюсь. Нет нужды говорить мне об этом. Напоминать, через что я прошла, чтобы оказаться здесь. И это не то, что забываешь быстро. — Просто я расстроена и пытаюсь… найти… что-то новое, — а вернее что-то, что хоть как-то зафиксирует меня на земле. Хочется стоять на земле крепко, без возможности быть выбитой из седла. Очень долгое время я думала, что Наги и я — это одно существо. Но после того, как семья сломалась (а была ли вообще эта семья?) пошло это разделение. Было ли это вызвано тем, что в Наги нуждались меньше, а Странница была нужна и потому окружена вниманием, пусть и мертвых, я не знала. Почему-то мысли о Наги не давали мне расслабиться, что уж говорить о нескольких навязчивых идеях? Глядя в зеркало, маленькая и забитая девчонка с огромными глазами, бледным лицом и волосами невероятного цвета выглядела до боли знакомой. Чем старше, тем знакомей. Словно я уже где-то видела это бледное лицо с пухлыми губками. Постоянно смотрю в ожидании, что она что-то скажет и даст намек. История, печальная и местами позабытая мной, просмотренная в другом мире, постоянно показывала, что я в ней замешана. Память услужливо подкидывала образы, но сходства этого ребенка с кем-либо из персонажей я пока не могла найти. Может, персонаж сильно изменился, может, был эпизодическим, на последнее я молилась, кстати. Но то, что я буду втянута в историю, я уже понимала и готовилась к миру мафии в своем стиле, а именно: училась быстро бегать и прятать лицо за маской. Проигнорировав Чарльза, что рукой прошел сквозь мою голову, заставив почувствовать легкий дискомфорт, я застегнула молнию. — В путь, Чарльз, — я обещала призраку, что приведу его к семье, которая живет в маленьком городке рядом. Кажется, туда можно было добраться на автобусе. Впрочем, интернет сказал, что несколько станций закрыли, поэтому мне придется и на своих двоих походить немного. — Надеюсь, что не в последний, — хихикнул призрак, растворяясь прямо рядом со мной и уже весело размахивая руками у лестницы в конце коридора. Я вздохнула. Это приключение мне запомнится надолго. Если вы на секунду остановитесь, нарушив ритм жизни, и внимательно послушаете сам мир, то вы найдете закономерности. Вы уже встречались с этим, этому даже дали свое собственное слово: «совпадение». Но, как правило, «совпадений» не существует. Это навязчивая идея вашего разума. Разум — восхитительная вещь. Такая же потрясающая, как и вселенная. С детства верю в то, что наши мысли способны заставить работать вселенную на вас. И вы тоже верите, просто никогда не замечали этого. Замрите. То, о чем вы думаете, будет притянуто к вам. Так всегда бывает. Я не знаю, почему одни вещи притягиваются, а другие нет, но это так. Допустим, думая об консервированных ананасах вы вполне скоро можете встретиться с ними в магазине, проходя мимо них в поисках любимой газировки. И именно тогда вы обратите на них внимание, потому что вселенная решила, что, черт подери, именно эти ананасы вам и нужны. Или же думая о новой кастрюле вы можете получить ее в подарок от соседа, который переезжает, а вещи все забрать не может. Совпадение? Нет, черт возьми! Поэтому я, встретив на карте маленькую точку, совсем рядом с городком Чарльза, совсем не удивилась, когда это оказался Намимори. Единственное, что я сделала, это показала фак небу, потому что я вполне могла обойти это место стороной. И я это сделаю. — Думаю, что через Намимори проехать будет проще, — Чарльз задумчиво почесал кончик носа, разглядывая небо над головой, все еще интересуясь, кому я показывала неприличные жесты. — Уже темнеет, родители не будут беспокоиться? — Едва ли, — тихо бурчу я, доставая из рюкзака кошелек и думая о том, что пешком вполне смогу добраться до Оросимы, городка Чарльза. Пешком, зато дешево! Мысль о родителях заставила меня поморщиться. Отец с матерью уехали на неделю в «отпуск», оставив меня дома вместе с… Впрочем, ни с кем, потому что слуги с моей легкой подачи тоже уехали к себе, а вернуться должны были за день. Денег отец мне оставил столько же, сколько у него обычно берет мать, когда идет в магазин. Хватит на то, чтобы купить себе уютный небоскреб в центре Токио. Наши шикарные взаимоотношения уже перестали меня беспокоить, я просто с вежливой улыбкой брала все, что он давал, и складывала в своем тайнике, прекрасно понимая, что мне деньги понадобятся, если я надумаю сбежать. Конечно, от мира мафии не убежать, сколько бы свидетелей ты не убрал, но я хотя бы поживу на полную катушку оставшееся время. Буду кушать сладкое, буду покупать вещи, которые мне понравятся. Буду покупать все, что мне понравится! Может, даже заведу кота и куплю ружье. «Я буду очень вредной бабкой, возможно, что даже куплю себе ружье», — я тихо хихикнула, вспомнив старую шутку, найденную на просторах интернета. — Маленькая мисс, я никогда не спрашивал, но как звучало твое имя в том мире, который ты покинула? — Чарльз идет рядом не торопясь, осматривает с любопытством каждый кустик, попавшийся на пути. Он радуется, словно ребенок, всему, что его окружает. — И где твоя птица? Я вздыхаю. Об Албе я забыла, пока была в школе. Боюсь, что ей это не понравится. — Дома, — отвечаю ему, а после задыхаюсь от осознания кое-чего важного. Мое имя в том мире. Как оно звучало? Я слегка хмурюсь, потирая кончиками пальцев виски, ощущая, как внезапно начинает болеть голова. Не могла же я забыть свое старое имя? Чарльз с интересом наблюдает за мной. — Ты не вспомнишь, потому что уже выбрала себе другое имя. Тогда почему я помню о других вещах? Не забыла полностью свой мир? Я помню родителей, школу, аниме, помню все до мельчайших подробностей, словно это было вчера, но не помню имя. Что такого в имени? Интересно, а русский язык я помню? Надо бы после позаниматься немного и вспомнить, если я забыла. И выучить, если я не помню. — Спасибо тебе, Странница, — Чарльз улыбается, с весельем разглядываю людей, что встречаются нам в городе. Они все улыбчивые и счастливые. — Знаешь, я пожелал остаться призраком, чтобы быть с родными, но мы привязываемся к месту, где умерли. Или же к близким людям. Но так как я умер в другом городе, то я не мог вернуться, если рядом нет проводника. Интересная информация, почему я узнаю об этом спустя год?.. — Теперь ты дома, — замечаю я, указывая рукой на мужчину, который стоит перед уютным домиком и курит, разглядывая небо. — Удачи тебе, Чарльз. Мы прощаемся с Чарльзом, словно добрые друзья. Я некоторое время наблюдаю, как он говорит с молчаливым мужчиной, который его не видит даже. Чарльз широко улыбается, обходит его со всех сторон, восхищается тем, как тот вырос, а еще зовет его младшим братом. За этим больно наблюдать, поэтому я ухожу сразу же, как только появляется такая возможность. Возвращаться домой приходится тем же путем, каким я дошла до Оросимы, то есть через заброшенные автобусные пути. Пробираясь сквозь деревья, я недовольно разглядываю небо, которое совсем скоро окончательно почернеет. Меня радует лишь то, что я сэкономила деньги и сделала доброе дело. Хотя, конечно, темнота не пугает меня так сильно, как должна. А вот черный силуэт впереди, размахивающий руками — очень даже. В какой-то момент мне хочется развернуться и уйти, но меня уже заметили. — Помогите, пожалуйста, — тень делает несколько шагов в мою сторону, а я в свою очередь делаю несколько шагов назад. — Почему вы убегаете?! Поражаюсь этим вопросам, а что мне еще сделать? С предполагаемым маньяком чаи гонять?! Хотя, конечно, дрожащее нечто на тоненьких ножках едва ли похоже на маньяка. Да еще и этот низкий росточек. Дождавшись, когда человек упадет мне под ноги, не заметив корень, торчащий из земли, я внимательно разглядываю то, что еще возможно увидеть. Фонариком в телефоне свечу на незнакомца, замечая взъерошенные каштановые волосы и большие оленьи глаза, в уголках которых собрались бусинки слез. Покрасневший кончик вздернутого носа и характерные всхлипывания сразу говорят о том, что ребенок в панике. Ребенок. Вряд ли взрослый стал бы плакать. — Как тебя зовут? — спрашиваю я, предвкушая «приключение». О, намучаюсь я еще с этим неуклюжим чудом. Мальчонка, схватившись за мою руку, ухитрился уронить еще и меня. — Прости, — просипели мне в ухо. Он протянул мне телефон, выпавший из рук при падении. — Меня зовут Савада Тсунаеши. Знаете… Иногда вселенная тоже показывает нам фак.