Три тысячи журавликов

— Я совсем не удивлён, — вздыхает Исайя, встречая их у аэропорта. — Почему ты не спрашиваешь, во что ввязался? — Потому что уже давно всё понял. Судьба у меня такая. Они набиваются втроём в урчащее, пропахшее дешёвым бензином такси. По его крыше рокочет крупный дождь, и Мапон рассеянно думает, что в этом городе не бывает другой погоды и она ему очень идёт. Исайя рассказывает Клинту, что поменялось в Нью-Йорке, описывает новые здания. Говорит, что дядя Фогги улетел рано утром вместе с семьёй — они разминулись часа на четыре. — Меня беспокоит, как мы поместимся все в одной квартире, — задумчиво выдаёт Клинт, бессознательно барабаня в такт дождю по коленке. — Я снял соседнюю. — Это же помойка. — Всё меняется, Клинт. Там хороший ремонт. А вот у тебя наверняка помойка. Зря вы не дали мне там убраться четыре года назад. Жаль, что вы не сможете оценить космические пейзажи из плесени и грибов, выросших на остатках пиццы. Мапон заранее предвкушает аромат описанного Исайей и брезгливо высовывает язык. Она пытается вслушаться в город, но не слышит того, кого ищет. Осиротевшая девочка не могла простить его в четырнадцать; взрослая дочь готова встать с ним плечом к плечу. Она — воин. И должна же, чёрт побери, сработать та тысяча журавликов, которую она сложила давным-давно… Подниматься в квартиру Клинта не по пожарной лестнице так странно, что Мапон замечает подозрительное лишь этажом ниже. Останавливается. Вытягивает кий из чехла с оружием, висящего за спиной. — Что такое? — настораживается Исайя. — Клинт, в твоей квартире кто-то ходит, — хмурится Мапон, и Бартон перестаёт звенеть ключами. — Кто? — Шаги женские. Лёгкие. Она босиком. Сердцебиение хорошее, ровное, здоровое и спокойное. Что-то льётся, кажется, в керамическую кружку. Пьёт. Громко прихлёбывая. Чёрт, как так можно? Сердце у Клинта вдруг начинает колотиться быстро-быстро, взволнованно, как у молоденького парня. — О чёрт, — говорит он. — Нам туда нельзя. — Почему? — Потому что. — Это не ответ. — А ты всё время мне так отвечаешь! — Потому что на некоторые твои вопросы, Клинт, только так и можно ответить. Он прислоняется к перилам, дышит очень глубоко и задумчиво. Исайя почему-то начинает посмеиваться в кулак. — Ладно, — выдыхает наконец Клинт и уверенно обгоняет спутников. — Только вы не заходите, пока я не закричу, что меня убивают. — А я потом смогу выложить это на YouTube? — интересуется Исайя. — Ой, мне уже будет всё равно. Клинт машет рукой, проворачивает ключ в замке и заходит в свою квартиру, прикрывая дверь. Исайя задерживает дыхание. — Смертельный номер, исполняется один раз, — успевает выпалить он перед тем, как в квартире раздаётся душераздирающий женский визг, плеск и звон разбившейся о стену кружки. Отколотая ручка весело и округло скачет по кафелю. — Скотина!!! — кричит на весь Нью-Йорк женщина неопределённого возраста, и Мапон надевает наушники, чтобы приглушить этот воинственный клич. — Ауч, — Исайя сочувственно выдыхает вполголоса. — Пойдём его спасать? Вместо ответа Мапон складывает руки на груди и с интересом прислушивается. — Мерзавец! Подонок! — Кейт, я так рад встре… — Четыре года я ходила по моргам! Нанимала водолазов! Четыре года люди побулькивали на дне Гудзона в поисках твоего трупа! А ты всё такой же глухой, живой и мудак! — Кейт, я не глухой! — Дай мне поорать и не перебивай! Исайя начинает давиться хохотом. — Меня вылечили! — А все думали, что ты умер! — Да конечно! — Где тебя носило? Опять бабы? — Нет. — Не верю! — В каком-то роде да. Исайя стонет в ладонь. Мапон старается заранее сделать серьёзное лицо. — Мужики?!! Исайя складывается пополам. Мапон толкает дверь. — Простите, — говорит она громко. — Я хотела подождать, пока его не начнут убивать. Тогда я прибежала бы его спасать и он задолжал бы мне по гроб жизни, но ваш конструктивный диалог затянулся. Оба замолкают. Мапон изучает женщину, стоящую рядом с Клинтом. Дорогой шампунь, дорогой гель для душа, дорогие духи, длинные волосы, собранные в хвост и перекинутые через плечо. Возраст не угадать — у неё звонкий и молодой голос, но по ощущениям она годится Мапон в матери. — Ей вообще есть восемнадцать? — упавшим голосом спрашивает женщина. — Ты вкрай охерел, Бартон?... — Мапон Романова, — перебивает Мапон, стягивая перчатку без пальцев и протягивая руку женщине. — Ээ. Кейт Бишоп, — растерянно отвечает она. — А я о тебе слышала. Рукопожатие у неё хорошее. Крепкое и открытое. — Ты… — Дочь Наташи Романовой. Пришлось присмотреть за её напарником, да. — А я погляжу, ты классная. — Спасибо. — Неправильный ответ. Когда тебе говорят, что ты классная, надо отвечать «знаю». Клинт не выдерживает. — Как хотите, — говорит он. — Если вы споётесь, я уйду жить к Исайе. — Кто такой Исайя? — интересуется Кейт. — Он тоже тебе понравится, — обещает Мапон. *** — Почему у тебя нет парня? — У меня два мужика. Зачем мне ещё один? — Резонно. Кейт посмеивается, стоя у кофемашины и ожидая, когда она выдаст бодрящего нектара на всех. Мапон стоит над душой у Исайи, согнувшегося за ноутбуком, разминая его ссутуленные плечи. Клинт, на которого Кейт всё ещё обижена, сидит в углу и очень, очень аккуратно дышит через раз. — Всё рассыпалось четыре года назад, — рассказывает Кейт, расставляя на столе ароматные кружки. — После вторжения скруллов. Те, кто выжил и не покалечился, теперь рассеяны по всему свету. Кажется, в Нью-Йорке остались только я да Питер Паркер. Нам, конечно, далеко до уважаемого президента Соединённых Штатов Америки Сэмюэля Уилсона, но на жизнь не жалуемся. Впрочем, я давненько с ним не пересекалась. Привлечь кого-то на помощь будет сложно. — У Руки сомнительный юридический статус, — замечает Исайя, похрустывая плечом. — Всё, что я читаю, напоминает легализованную секту. Может, это получится уладить мирным путём? Особенно учитывая то, что вы с президентом накоротке… — Как поговаривал твой библейский тёзка, перекуём мечи свои на орала? — Мапон снимает очки и потирает переносицу. — И будем орать, — не сдерживается Клинт. — Что-то я сомневаюсь, что это прокатит. Кто-нибудь из героев с нью-йоркских улиц в строю? — Не знаю, — Кейт шумно отхлёбывает кофе. — Рэнд в Тибете, Джонс отошла от дел, с Кейджем я не общалась, Каратель в тюрьме на острове Райкер. — Хорошо Карателю, — бурчит Клинт. — Неожиданно завидую. Исайя вздыхает. — По счетам Мэттью Мёрдока тоже ничего, — сообщает он. — Большинство из них обналичены и пусты или заморожены. Только с одного каждый месяц капают деньги за аренду помещения, это заброшенный спортзал… — Всё, — обрывает Мапон. — Кажется, я поняла. Мне нужны адреса всех людей, с которыми мог общаться отец. — Да кто знает, с кем он мог общаться, — Исайя стрекочет по клавиатуре, вбивая кнопки, как гвозди. — Он старался обезопасить всех, кто был ему близок, а дальним он не доверяет. Но я достану всё, что смогу. Мапон вливает в себя остатки кофе одним махом. Накидывает высохшую толстовку, висевшую на спинке стула. Берёт чехол с оружием. — Я прогуляюсь до зала, — говорит она. — Не ходи одна, — слишком быстро выпаливает Исайя. У него учащается пульс. Нехорошо, подозрительно, нехарактерно. — Почему? — Потому что. — От тебя я такого не ждала. Исайя, чего я не знаю? На кухне квартиры Бартона воцаряется тишина, и Кейт Бишоп портит эту тишину своими громкими глотками. — Руке нужна ты, — признаётся Исайя. — Не столько твой отец, сколько ты. Мапон замирает, нащупывая спинку стула Исайи и силясь не вцепиться в его рубашку. Самоконтроль, выработанный за долгие годы тренировок, очень в этом помогает. — Поэтому он и уехал? — ровным голосом спрашивает она. — Я не знаю всех подробностей. — Зачем я нужна Руке? — Я не знаю. Пальцы встряхивают спинку стула. Потом хватают со стола очки. — Ты врёшь мне впервые в жизни, — Мапон очень старается быть спокойной, убирая волосы под капюшон. — Только поэтому я на тебя не обижусь, Исайя. Я просто найду отца и всё узнаю у него сама. Ей удаётся почти не хлопнуть дверью, выходя на вечерние чужие улицы. Шаги Кейт, следующей за ней по крышам, Мапон со злости замечает не сразу, но — на всякий случай — не торопится её отшивать. *** Нью-Йорк — как алкоголь. Сначала горько, мерзко, отшибает все чувства и жжёт внутри. Потом начинаешь привыкать и даже ощущаешь, как нагревается кровь. Этот город как будто непрерывно зовёт кого-то на помощь. Здесь воют сирены, плачут женщины и дети, бьют кулаками в стены мужчины. Он пропах кровью, дешёвым пойлом, никотином, канализацией, выхлопными газами и смогом, и ни дождь, ни ветер с Гудзона не могут это рассеять. Адская кухня пытается быть красивым местом, это очевидно даже слепому, пытается притвориться, что всё хорошо, но Мапон, не видя фасадов новостроек, слышит и обоняет изнанку города. Этому городу нужен кто-то. Должно быть, тот, кого этот город столько лет пытается уничтожить. Над головой нагреваются и гудят фонари. Мапон вспоминает, где они четыре года назад бродили с Исайей. Заходит по пути к залу в дом, где пахло типографией, маркерами и табаком — но в квартире никого не оказывается. Идёт по старому адресу отца, но из-под двери тянет только пылью. В здании, где расположен зал, всё так же дребезжит в раме стекло, и внутри не бьются ничьи сердца. Мапон проводит рукой по шаткому грязному стеклу. Читает крупные полустёртые буквы «Зал Фогвелла». Застывает в нерешительности, чуя на себе внимание остановившейся Кейт. А потом достаёт кий, разбивает им такое же хлипкое стекло в двери, поворачивает ручку изнутри и входит внутрь по остро хрустящим осколкам. Здесь нет отцовского запаха. Может, когда-то и был, но выветрился. Сюда ходит один человек, молодой парень, с резковатым дешёвым одеколоном. Тренируется до седьмого пота, не жалеет себя — у исколоченной груши запах крови. В пустой надежде Мапон шарит по шкафчикам. Находит в них майку с ароматом того же одеколона, не отцовского размера — плечи гораздо уже. Пытается найти хоть какие-то следы присутствия папы, но тщетно. Внутри что-то ёкает, когда она напарывается на плотную ткань — может, с кевларом, может, ещё с чем секретным и незнакомым, как её утяжелённый кий. Она вытаскивает её из шкафчика, разворачивает, ощупывает. На груди — две заглавных буквы D. Но плечи всё ещё уже, чем отцовские, даже если растянуть ткань до предела. Шаги Кейт хрустят битым стеклом, когда Мапон засовывает руку глубже в шкафчик и находит там маску с рогами. — Не понимаю, — бормочет она, забыв даже фыркнуть на Кейт. — Совсем не понимаю. — Что такое? — Это ведь его костюм. Но почему такой маленький? Кейт забирает костюм и рассматривает его. Мапон вдруг чувствует себя совсем сбитой с толку, стоя с маской в руках. — Ну, — глубокомысленно изрекает Кейт, — значит, есть второй Сорвиголова. Это не маскарадная копия, это нормальный боевой костюм, но на твоего отца он и вправду не налезет, только если у него кости не усохли. Сложи как было. Пойдём отсюда и сделаем вид, что мы сюда никогда не совались, а стекло разбили хулиганы. *** В тот вечер они не добиваются ничего полезного. Мелвин Поттер, к которому заходит Кейт, признаёт, что делал кий, но не называет имени заказчика — говорит, что это был его старый друг. Про второй костюм Сорвиголовы он не отвечает. Говорит, что никому не делает реплик. Мапон рвётся спросить его сама, но Кейт запрещает — ей кажется, что никто пока не должен знать, что у Сорвиголовы есть дочь и она в Нью-Йорке. — Может, это был Питер Паркер, — задумчиво говорит Кейт по пути домой. — Молодые и зрелые пахнут по-разному. Тому, кто ходит в зал, около двадцати. Мапон смутно вспоминает первый визит к залу. Резковатый дешёвый аромат, стоявший там. Ревность вдруг накрывает её с головой — ревность страшнее и обиднее, чем к посторонней женщине. — У него был ученик, — выдыхает Мапон. — Он тренировал кого-то, кроме меня. Кейт пинает какой-то камушек, и тот звонко стучит по асфальту, скачет вдаль. — Тогда этому городу повезло, — вдруг говорит она что-то неочевидное и пронзающее. — Мэтт Мёрдок не стал бы тренировать подонка. Только очень хорошего человека. И, может, если мы найдём ученика, то найдём и учителя. Слышишь, всё становится в два раза проще! — Ага, — Мапон перехватывает остановившийся камень и отправляет его носком ботинка дальше. — Нью-Йорк ведь такой маленький. *** Они рассредотачиваются по городу. Пытаются оплести его сетью, выловить Мэтта Мёрдока или его таинственного ученика. Исайя проверяет гостиницы, съёмные квартиры-однодневки, мотели, ночлежки. Кейт наблюдает за залом и за квартирой Мэтта. Клинт и Мапон шастают по барам и закусочным, собирают слухи, стараясь отыскать след Сорвиголовы. Успехи есть у всех, но очень разные. Одна из опрошенных Исайей хозяек вспоминает, как у неё сняла комнату респектабельная смуглая брюнетка, но, возвратившись за ключами, хозяйка обнаружила в квартире окровавленную мужскую рубашку, порванную в лохмотья, и пустые ампулы обезболивающего. Это было больше месяца назад. Кейт видит у зала высокого черноволосого парня, который, по её словам, вполне мог бы поместиться в костюм. Он замирает перед разбитой дверью, разворачивается и уходит, а потом исчезает из её поля зрения где-то на полпути к редакции «Дейли Бьюгл». Мапон выигрывает в баре с бильярдом за три вечера почти тысячу долларов, а в Клинта влюбляется пожилая хозяйка мексиканской закусочной. Всё бесполезно. Дьявол Адской кухни — действительно неуловимая легенда. Два Дьявола неуловимей вдвойне. Отец залёг на дно, он выжидает чего-то — возможно, грандиозной схватки. Мапон старается угадать её место, маячить неподалёку, но в нужный момент всё равно оказывается слишком далеко. Это случается не ночью, как она думает, а средь бела дня. Они с Клинтом допрашивают хозяйку ещё одной квартиры, которая припоминает рыжего мужчину с широкой проседью и другую брюнетку, заглядывавших сюда неделю назад, когда телевизор у неё на кухне взрывается заставкой экстренных новостей. — Спасибо, — говорит где-то в тумане Клинт, хватая одной рукой свою трость, без которой он не ходит по Нью-Йорку, а другой — запястье Мапон. — Нам больше ничего не нужно. Мы всё знаем. Да, рассеянно думает Мапон, и мир снова сливается в белый шум. Клинт не даёт упасть в него и раствориться. Тормозит автомобиль на пыльной улице, незатейливо долбанув его тростью по стеклу. Называет номера каких-то улиц, сыплет купюры на магнитолу, нагло переключает радио. — Он держится уже больше часа, — пытается взбодрить её Клинт, разговаривая почти беззвучно. — Больше часа — это дофига. Значит, он в отличной форме. У тебя всё с собой. Я одолжу катану. Ты возьмёшь в руки кий. Мы натянем Меченого в два счёта, когда придём на помощь твоему отцу. — Да, — она кивает, забыв, что Клинт с трудом реагирует на короткий резкий кивок. Достаёт кий прямо в машине и развинчивает его, сжимая в ладонях. Там, в новостях, сказали, что Сорвиголова бьётся с Меченым в центре Адской кухни. Они снимают это. Так, что слышно треск костей её отца. Лучше бы помогли. Трусливые мрази. За что её отец так любит этот город и этот район, пропахший смертью?… — Какая пробка?!! — раздаётся голос Клинта над ухом до звона. — В центре перекрыты улицы. Меченый, — виновато отвечает водитель. — Твою мать… Клинт вываливается из машины посреди шоссе, чудом не впечатываясь в стоящую в соседнем ряду. Снова разрывает белый шум в её голове, превращая его в ледяную ярость: — Беги и тащи меня за собой! Мы должны ему помочь! И это всё закончится!… Мапон концентрируется до предела. Они бегут, синхронно держа дыхание, ювелирно огибая столбы и перепрыгивая заграждения дорожных ям. Натыкаются на полицейское оцепление — внутри него остались, как говорят, только изначально оказавшиеся там зеваки и журналисты. Стервятники. — Пойдём по другой улице, — говорит Клинт. Они оббегают бесконечно длинное здание, и по другую его сторону, ещё через улицу, слышен галдёж толпы и звуки ударов. И голоса. Чувства Мапон обостряются до боли за рёбрами. Она выцепляет стук отцовского сердца, рваный, уставший, похожий на тиканье безнадёжно сломанных часов. Снова слышит хруст — так ломаются переносицы, она знает. Он падает — и тут же встаёт, и вокруг щёлкают фотоаппараты. «От тебя ничего не останется, — говорит незнакомый безумный голос. — Я обещал тебе, Сорвиголова. Обещал, что залью твои улицы твоей кровью. У тебя нет слова для последнего вздоха? Нет? Нет?» — Сюда, — дёргает её Клинт, тащит в узкий проход. Удар. Ещё удар с влажным, выворачивающим хрустом. Звук падения тела с небольшой высоты. Отец приземляется на колено, хрипит, отхаркивается. «Вот и всё». — Тупик! Клинт рычит. Толпа рычит. Папа не встаёт. Кий выскальзывает из рук Мапон, и его половинки катятся по неровному асфальту с пустым гулким звуком. Она кидается к глухой гладкой стене, преградившей путь, колотит по ней ладонями — ни зацепиться, ни перелезть, ни пробить. Клинт ничего не может понять, тянет её за майку, просит бежать дальше. Папа не встаёт. «Расскажешь потом, всем ли в аду понравился твой костюмчик. Мне и вправду будет тебя не хватать». Папа отплёвывается, пытается подняться, но его тело изломано, и каждое движение звучит неправдоподобно, неправильно. Мапон прижимается к стене лбом, царапает её. Голова кружится, подступает пустая тошнота и слёзы. Она давно не плакала; когда она вообще плакала?… — Ты Мёрдок! — вдруг кричит она, и крик летит выше, перебирается через стену, тонет в белом шуме толпы стервятников. — Ты встанешь! Слышишь? Ты не можешь не встать! Ты сам мне это говорил, ну! Слышишь? Я здесь! Клинт перестаёт её трогать. Мир вдруг стихает до единственного слова — её собственного имени, хриплого, но чёткого, сказанного на свистящем сильном вдохе. «Мапон». Он её слышит? Слышит? Ведь они всегда слышали друг друга! — Папа, — выдыхает она. — Папа… Ничего больше не слышно. Какой-то сплошной белый шум. Какой-то сырой громкий хруст. Такого звука нет, его не бывает. Вообще больше нет никаких звуков. Мыслей. Слов. И папы тоже нет. *** Коленки пахнут кровью и перекисью. Хочется, как в детстве, сковырнуть шершавую, нелепо торчащую на гладкой коже корочку, и рука сама тянется к ней. — Цыц, — говорит строгий голос Клинта. Она обнаруживает себя в дешёвом баре, на высоком стуле, и Клинт, держа другую руку Мапон, мажет перекисью и её. Возвращаются запахи, звуки, вкус горького виски на губах, боль в сбитых ладонях и коленках, от которой хочется шипеть. Папа уже не вернётся. Она не успела. Клинт заклеивает ей ладонь пластырем. Крест-накрест. Пластырь съезжает с выпуклой ладони. — Ещё виски, — хриплым чужим голосом выдавливает она. Стакан ставят рядом — гадко тёплый. — Очухалась, — мрачно выдыхает Клинт. — Прости. Мы не успели. — Да за что ты извиняешься. Мапон морщится. Пьёт. В стакане даже лёд какой-то не холодный. Она мутно вспоминает, как Клинт втащил её в бар на негнущихся ногах, как она выдернула из-под носа у старика с сигаретой стакан виски и осушила его залпом, а потом села, вцепившись в гудящую голову обеими руками, и разогнала всех вокруг. — Что мы делаем теперь? — серьёзно спрашивает Клинт. Она молчит. Достаёт из стакана кусочек льда и прикладывает к полыхающему дёрганому виску. Дужка очков мешается. Мир не перестаёт гореть — только плавится лёд. — Едем в Сан-Франциско? В Будапешт? В Рио? — Клинт садится рядом и обнимает ладонями свой бокал. — Нет. Ответ вдруг звучит коротко и ясно даже для неё самой. В пустоте звуки всегда ярче и звонче. И решения, принятые в пустоте, всегда верны. — Мы остаёмся здесь, — говорит Мапон и пугается собственного спокойствия. — В его городе. Мы доведём до конца его войну. Я хочу знать, что Меченый сдох. Я хочу слышать, как ниндзя Руки сами вспорют свои животы. Клинт передёргивает плечами. — Я не успела ничего ему сказать, — произносит она так же спокойно. — Я плохая дочь? — Если ты его слышала — он тоже тебя слышал. Мапон отодвигает стакан. Сидит неподвижно. Ей кажется, что по её пальцам течёт не талая вода, а чужая кровь, что ещё несколько минут — и она перестанет чувствовать, став не просто воином, а кем-то страшнее и всесильнее, и сейчас пустота сомкнётся на ней непробиваемым каменным доспехом. Клинт, развернувшись на скрипучем барном стуле, обнимает её раньше непоправимого — и она плачет у него на плече, плачет горячими живыми слезами. — Он тебя слышал, — повторяет Клинт. — У него лучшая дочь на свете. *** Похороны отца — мерзость. Мапон держится в стороне, хотя Клинт и Исайя вовсе запрещали ей идти на них. Где-то ближе к гробу бьётся сердце Кейт, перемежаясь со стуком падающих на лаковое дерево сырых комьев и щелчками фотокамер. Бессмыслица. Полная бессмыслица. Стервятничество и показуха. Она засовывает руки в карманы джинсов. Дышит глубже затхлым воздухом. Отвлечённо думает, что скоро будет дождь. Даже не хочется прятаться. Её никто не знает в этом городе, достаточно очков. — Надень капюшон, — советует Кейт себе под нос. — Ты прямо полыхаешь своей рыжей гривой. Плевать. Мапон вслушивается в пустые речи и понимает: здесь нет ни одного близкого ему человека. Движется вдоль надушенной, болтливой, раздражающей толпы, и узкий тканевый чехол бьёт её по спине. — Идите к чёрту, — произносит она одними губами. — Идите к чёрту из этого города. Потому что одна девочка вот-вот устроит здесь сражение, которое закончит войну. Мапон прислоняется плечом к дереву под бесконечный земляной ливень. — Закопайте его. Отпустите. Знакомое спокойствие нарастает внутри снова, обостряя восприятие — и порыв не по-летнему холодного ветра доносит тёплый сладкий аромат знакомых духов. Тоже со стороны, не из толпы падальщиков. И Мапон идёт на него, пытаясь делать это неслышно. Мониторит стук сердца, сбитый и громкий, тоже знакомый. Снимает очки. — Ты хорошо знала Мэттью, — говорит она спокойно за спиной у незнакомки, и та оборачивается. Горячее, быстрое сердце вдруг замирает — и делает оглушительный рывок, бьётся о рёбра. — Стик, — вдруг говорит женщина. Стик. Это вдруг звучит очень памятно, очень верно, и в её устах — это имя одновременно бога и дьявола, учителя и врага. Так она это произносит. — Меня зовут не так, — Мапон качает головой, не проявляя никаких эмоций. — Ты воплотился в его дочери. Я везде тебя узнаю. Это не звучит безумно, хотя в ней есть нечто тёмное и сумасшедшее. Что-то давнее вдруг вспыхивает в памяти, складывается разрозненный пазл, расплетаются запутанные ниточки. — Рука ищет тебя, — говорит знакомая незнакомка своим бархатным южным голосом. — Они приходили за мной. Приходили за Мэттью, но не смогли его взять. Он не сказал, что ты и есть Стик. Он никому о тебе не говорил. Но я знала, что он скучает. Что просто пытается… Заполнить пустоту. — Тобой? — Чем угодно. Кем угодно. Не знаю, кто твоя мать, — продолжает она с горечью, — но он любил её и тебя. Он не вернулся к вам, не выполнив долга, и не вернулся с окровавленными руками. Он больше не считал себя достойным. И не хотел, чтобы вас нашли. Уезжай отсюда, Стик. Мапон качает головой. — Ты же знаешь, что эта война никогда не кончится. — Она кончится. — И ты пришёл за своей ученицей Электрой, чтобы закончить её? Мапон вслушивается в её дыхание. Безумие в голосе нарастает, волнение — тоже, но это всё — испуг. Страх перед чем-то сильным, увиденным внутри, узнанным — в другой жизни? — А ты больше не хочешь сражаться? — Знай, Стик: у меня есть сын. Я взяла его у судьбы, когда поняла, что Мэттью приговорил себя. Я хотела, чтобы он жил. Я не хочу его оставлять одного, но если ты скажешь… — Он знал о нём? — Нет. — Ты любила его? — Я его люблю. Мапон улыбается — неожиданно для себя, непонятно почему, давит горький смешок в горле и надевает очки. — Уезжай отсюда, Электра. Быстрее. Уезжай навсегда. — Почему ты меня отпускаешь, Стик? — Потому что я — не Стик, а Мапон. Потому что дети должны расти в любви. Она отступает на шаг. Ещё на шаг. Каблуки увязают в сырой рыхлой земле. С её губ рвётся выдох облегчения, страха, благодарности — различить невозможно. — Меченый бывает вечерами в баре на сорок четвёртой. Дверь с колокольчиком, бильярдный стол, бармен любит ставить рок из девяностых. Я никому не скажу о тебе, — обещает та, что назвалась Электрой, ученицей Стика. — Только смотри, чтобы он не взял своё. Стик — тварь. Мапон слушает её шаги. Двигатель её машины. Слушает, как за спиной ровняют землю, как расходятся репортёры. Чувствует, что в её мире вдруг стало ещё спокойнее и яснее. — Стик, — повторяет она. Стик. Стик. Стик. Эта кличка звучит, как удары деревянных бокенов, как перестук шаров на сукне, как капли начавшегося дождя. Она идёт ей. Но больше не принадлежит. *** Это война, напоминает себе Мапон. Они все готовятся к войне: Исайя, который хочет лишить Руку всякой правовой защиты, Кейт, которая становится зорким наблюдателем в Адской кухне, Клинт, который всюду ходит с ней и ждёт, когда Мелвин Поттер сделает для него новый костюм и оружие. Мапон отказывается от костюма — у всех костюмов есть цена, и платить её она не хочет. Она свободна. В этот вечер Клинт сидит в углу, в баре на сорок четвёртой, и пьёт своё обожаемое пиво со вкусом ириски. Мапон обещала, что не полезет в драку — и она не полезет, но подстраховаться не помешает. Телевизор над стойкой взбудораженно пересказывает, как Меченый убил Сорвиголову. Пьяный мужчина за её спиной, согнувшись за столиком, покачивается и бормочет, и она узнает его голос где угодно. «Мапон, Мапон, Мапон». Того, кто шатается над обрывом, можно не толкать — просто сделать так, чтобы он потерял равновесие. — Жалко этого Меченого, — весело говорит она своему противнику. — Теперь кончит, как ничтожество. Кто он без Сорвиголовы? Что ему делать? — А ведь правда, — противник задумчиво натирает кий мелом. — Бегал за ним, как одержимый. Мапон наклоняется над столом. Бьёт — между ударами сердца. Клинт говорил ей, что так стреляют снайперы. — Интересно, что сказал Сорвиголова перед смертью, — шар проваливается в лузу с приятным гладким звуком. — Ходили слухи, что на некоторых записях видно. — Значит, ему было что сказать, — противник вздыхает. — Кажется, я проигрываю. — Жаль. Ещё жальче Меченого, — Мапон весело усмехается, опираясь на кий. — У него-то самого будет слово для последнего вздоха? Мужчина за спиной выговаривает её имя и вскакивает, чуть не перевернув стол. — Алкаш, — пожимает плечами противник. Клинт, стукнув о стол пустым стаканом, щёлкает пальцами. — Готов, — шёпотом пророчит он. *** Утром новости подтверждают слова Клинта — Меченый пускает в себя пулю, и Кейт, глядя в экран, почему-то давится кофе. — Что такое? — спрашивает Мапон, выскребая из коробочки йогурт. — Твоё имя, — говорит она. — Над его кроватью. Кровью. — Мне очень лестно, — искренне отвечает Мапон. И облизывает ложку. *** Бедный Бен Урих. Мапон думает об этом беспрестанно, заправляя волосы под толстовку в косметическом магазине. Тысячи благоуханных ароматов здесь сливаются в едкую вонь. Бедный Бен Урих. Они не смогли вовремя выйти с ним на связь, застать дома, перехватить у редакции, пока город не стал твердить одно-единственное слово. «Мапон, Мапон, Мапон», — повторяет город, как сумасшедший обречённый Меченый. — «Мапон». Город зовёт её с экранов, со всех углов, хочет разорвать на клочки, заглянуть в её душу. Бедный Бен Урих — он сам заварил эту кашу. Не удалось приставить к нему даже Исайю — их маленькой команде, ещё не готовой к войне, стало опасно появляться на людях. Кейт смогла только коротко пересечься с Карателем, попросить его присмотреть — но Каратель недоглядел. Одного человека, обычного, пусть и очень злого, мало против Руки. Адская кухня ожила, превратилась в булькающее варево. «Мапон, Мапон», — будто лопаются пузырьки в закипающем бурлящем котле. — Дайте мне парикмахерские ножницы и краску для волос. Такую, чтобы быстро смывалась. — Какую вам? Сложный вопрос. — Чёрную. — Три тюбика? У вас длинные волосы. — Один. Нужен будет один. — Жалко же… — Не самая большая потеря в жизни. Она забирает шуршащий пакетик, лёгкий, пропахший косметической вонью насквозь. Выходит на улицу, чуть ссутулившись. «Мапон, Мапон, Мапон». Смерть Сорвиголовы, смерть Меченого, Филина, Киллгрейва, погром в Церкви Руки, во время которого объявился Каратель и погиб журналист Бен Урих — город говорит об этом. И о новом Сорвиголове. Мапон вспоминает прокуренного уставшего мужчину, который разговаривал в церкви по телефону и на которого она шикнула. Она впервые после отъезда отца пришла в церковь, смутно думая, что от этого должно стать легче, но легче не стало. И провидение, которое столкнуло её там с Беном Урихом, не помогло ему. Мапон не поняла в тот день, что это был он. Бедный Бен Урих. Ключи проворачиваются в замке квартиры Клинта, и она заходит почти неслышно. Клинта в квартире нет, он ушёл к Мелвину за своим заказом. Исайя сидит у себя, бьёт по клавишам, вздыхает — ничего необычного. — Кейт, — говорит Мапон, кидая пакетик на кухонный стол. — Постриги меня и покрась. Она замирает со стрелой в руке. Задумчиво почёсывает ей спину. — Никогда не занималась таким. — Ничего. Всё получится. Мне не помешает меньше выделяться. — Может, в салон? — Не надо светиться. Только свои должны знать, как я выгляжу. Всё получается настолько хорошо, что зашедший через два часа Исайя роняет чашку, и та разлетается вдребезги. — Не уши, — говорит Мапон, пытаясь перебить химический запах и нюхая свежий кофе. — Отрастут. — Эта ужасная краска... Она смоется? — Пять-семь помывок головы. — Это хорошо, — мямлит Исайя, подбирая осколки. — Но ещё лучше то, что Кейт — стрелок, а не парикмахер. Людям повезло. *** Город, который вечно зовёт на помощь, не устаёт твердить её имя даже в ночи. Мапон ворочается на разложенном диване рядом с Кейт. Не может уснуть. Слышит, как этажом ниже серьёзные дяди обсуждают в телеэфире, что же написал Меченый кровью перед смертью на стене. Один из них говорит, что Мапон — это город в Мозамбике. Другой — что это одно из имён кельтского бога солнца, и оно дословно переводится как «Великий Сын». Придурки, думает Мапон, ероша коротко остриженные волосы, пропуская сквозь пальцы лохматую чёлку. Она слышит этот город и чувствует его так же, как отец. И, хоть город называет её по имени, он зовёт не её. Она пытается уснуть, но всё становится слишком громким, уже в который раз. Мапон старательно отфильтровывает лишний шум, как учил когда-то папа, сокращает количество звуков, старается сосредоточиться на чём-то одном, на сердцебиении Кейт или Клинта. Это кажется пустой тратой времени. «Мапон, Мапон, Мапон», — бормочет город, и этот звук почти смолкает, когда над городом раздаётся клич. Он летит свысока, над крышами шепчущихся домов, над замолкшими улицами, разрезает иллюзорный покой и добирается до её чутких ушей. Ей кажется, что молодой и отчаянный мужской голос выкрикивает в словах старой, любимой ещё её отцом песни, то же самое, что она перековывает в себе в семь слоёв стали. До хрипоты. До боли в связках. Во все лёгкие. И Мапон вдруг понимает: это — зов. Послание. Для неё. Она встаёт, одёргивая длинную футболку Клинта. Перешагивает через её посапывающего хозяина. Идёт к окну и поднимает раму, и небо города смыкается между ней и зовущим в мост. Come as you are, as you were, As I want you to be, As a friend, as a friend, as an old enemy. Take your time, hurry up, The choice is your, don't be late, Take a rest as a friend as an old memoria. Come dowsed in mud, soaked in bleach, As I want you to be, As a trend, as a friend, as an old memoria. And I swear that I don't have a gun, No, I don't have a gun, No, I don't have a gun... Клинт оказывается у неё за спиной, когда Мапон тянет откликнуться, присоединиться, хоть тот, на крыше, вряд ли её услышит. — Псих какой-то, — бурчит Клинт, касаясь поднятой рамы. — Псих, — соглашается Мапон. — Чего он орёт? Три часа ночи? — Он не орёт, — Мапон вдруг улыбается. — Он зовёт. Я нужна ему, и я его найду.