Три тысячи журавликов

Клинт и Мапон ещё отсыпаются, пытаясь наверстать прошлую бессонную ночь и взбудораженный, забитый тренировками день, когда Тим поднимается с расстеленного на полу матраса под барабанный стук дождя. Его будит сквозняк, гуляющий по полу, и запах прибитой к асфальту пыли. Мапон учит его больше полагаться не на зрение, а на остальные чувства, и Тим честно пытается к этому привыкнуть. Непривычно. До такой степени, что любой звук, любой аромат, любой ветерок начинают беспокоить, а временами ещё и кажется, что глаза нагло врут. Как сейчас. Он осматривает комнату спросонья, и ему кажется, что в ней ярко и солнечно, а сквозь открытую балконную дверь в комнату пытается ворваться уже почти осенний дождь. Тим смотрит, как потягивается во сне Мапон, блаженно раскинувшись на весь диван в отсутствие Кейт. Почему-то думает, что хотел бы, чтобы она спала не в футболке, отобранной у Клинта, а в его футболке. Расслабленно, непонятливо улыбается и бесшумно идёт к балконной двери, собираясь её закрыть. Дождь не должен побеспокоить её. Но почему-то вместо того, чтобы закрыть дверь и вернуться, Тим выходит на изъеденный ржавчиной балкон и стоит под тяжелеющим ливнем. Кто-то будто натянул сотни тысяч прозрачных струн от низкого неба до земли и играет для почти монохромного Нью-Йорка напряжённую мелодию. Как в старом нуарном фильме. Ему хочется раскрасить весь этот город. Расцветить его необыкновенными граффити, оставить на стенах таинственные послания, которые стали бы не вандализмом, а искусством, чтобы люди говорили, будто появился новый Бэнкси, и гадали, что всё это значит. Они всё равно не догадались бы, что это — письма парня, который не может найти слова и высказать всё это яркое вслух, к слепой девушке. Тим не знает, как назвать это новое чувство, от которого так часто колотится сердце под ладонью Мапон, когда она учит его читать чужой пульс. Её сердце всегда бьётся легко, ровно и чётко; его же рвётся навстречу тонким уверенным пальцам. Она, наверное, тоже не знает, как это назвать — когда Тим спрашивает, что говорит его сердцебиение, Мапон молчит и улыбается. И ещё чуть-чуть краснеет. Он убирает влажные длинные волосы назад и щурится, поднимая лицо к небу, навстречу звучащим струнам. Над Нью-Йорком сегодня нет солнца, но Тиму с недавних пор кажется, что оно светит всегда. Когда он уже почти находит новое слово, Мапон вдруг садится на кровати. — Ключ в замке, — говорит она сонно, и Тим торопливо возвращается в комнату. В коридоре — чемодан и раскрытый блестящий чёрный зонт. На кухне стоит Исайя — такой же мокрый и нуарный, как Нью-Йорк, в своём сером тонком плаще. Он склоняется над беспечно брошенным на столе раскрытым блокнотом Тима, прижимая к груди тонкую пластиковую папку. Улыбается — и перестаёт быть нуарным и чёрно-белым, становится частью залитой незримым солнцем квартиры. — Привет, — говорит он Тиму. — Жалко, что ты раньше не показывал свои рисунки. Они потрясающие, только я не понимаю, почему у Мапон кошачьи уши. — Что? — отзывается всё ещё сонный голос из комнаты. Она появляется на кухне через минуту — и крепко обнимает Исайю с радостным смехом. — Я так боялась, — говорит она, пока Тим смущённо прячет блокнот, — так боялась, что ты больше не вернёшься! — Как же я оставлю тебя с этими ненормальными? Я вернулся, Мапон. И привёз вам хорошие вести. Он бросает папку на стол, и с неё во все стороны летят сверкающие брызги. *** Когда все дома — это правильно, думает Мапон, забираясь на табуретку с ногами. Так уютно, когда с трудом разбуженный Клинт ворчит на кофеварку, Исайя закатывает едва ли не похрустывающие рукава рубашки, открывая ноутбук, а Тим шуршит карандашом по бумаге. Она даже не успевает поймать за хвост ускользающее осознание того, что Тим теперь тоже должен быть дома, когда Клинт разливает кофе, и Исайя, забрав у него чашки, расставляет их на столе. — Ну, и где тебя черти носили? — строго спрашивает наконец Клинт. — Тоже боялся, что я не вернусь? — Почему боялся? Может, надеялся! — Врёт, — не удерживается Мапон, ехидно улыбаясь. Исайя садится за ноутбук и быстро-быстро крутит колёсико мышки с тихими щелчками. Наверное, как всегда, просматривает одним глазом ленту новостей. — Во-первых, носили меня не черти, со мной ездил мистер Франклин Нельсон. Всех чертей я оставил дома, — сообщает он, помешивая сахар в кофе. — Во-вторых, я ездил в Вашингтон. — А где дядя Фогги? — интересуется Мапон. — В администрации президента. — Что он там делает? — Теперь — работает. Мапон много, очень много раз слышала, как давятся утренним кофе Клинт и Исайя, но сама подавилась, кажется, впервые. Тим осторожно похлопывает её по спине, пока Клинт ошалело молчит, а Исайя продолжает щёлкать мышкой. — А тебя не взяли? — А у меня теперь другая интересная работа, но обо всём по порядку. В общем, пользуясь старыми связями, мы подняли вопрос насчёт незаконности деятельности Руки и добились полезной встречи. Очень удачно совпало с тем, что в интернете поднялась волна слухов об экстремистской сути их так называемой религии. — У меня есть подозрения… — начинает Клинт. — Меня восхищает твоя интуиция. — Ты раздул всё это один? — Зачем один? С Фогги и его женой. Все анонимы — один аноним, один аноним — все анонимы… Ты что, не знаешь, как это делается в интернете? — Страшные люди, — наконец говорит Мапон. Её пальцы поглаживают шероховатый гибкий пластик папки. Она её открывала, но листы бумаги показались абсолютно гладкими, и экземпляров Брайлем не нашлось и там. — Так вот. Президент Уилсон рассказал нам по секрету… — Президент Уилсон?! — Да, Тимми, — снисходительно говорит Исайя, опираясь спиной на выключившийся холодильник и делая глоток. — Вы знаете, что существуют архивы резервов Щ.И.Т.а и «Мстителей»? — Знаем, — передразнивает Клинт. — Откуда?! — Мы уже, ммм, попросили их у Ника Фьюри. И забрали. — Ограбление? Убийство? — Нет. Вторжение в частную собственность, вымогательство, угроза жизни. Ничего особенного. — Вот и оставляй вас ненадолго, — вздыхает Исайя, всё равно не сбиваясь с торжественного загадочного тона. — Но и это не главное. — А что тогда главное? И какая у тебя новая работа? Исайя щёлкает резинкой, выдёргивая таинственную папку из-под ладони Мапон, и шуршит бумагой. Клинт на всякий случай тщательно проглатывает кофе и ставит кружку на стол. — Это особый указ президента о создании инициативы «Новые Защитники», — объявляет Исайя. — Что? — спрашивает Клинт. — Что? — повторяет Мапон. — Почему «Новые Защитники»? Таких ещё не было? — сдержанно интересуется Тим. — «Мстители» уже были всякие. Старые, новые, новые старые, старые новые, молодые, новые молодые и старые молодые. Мы не смогли придумать ничего лучше. Таким образом все те беспорядки, которые явно придётся навести, становятся законными. И, возможно, даже будут считаться за подвиг. — И кто они, эти «Новые Защитники»? — спрашивает Тим. — Да вот, — Исайя щедро колеблет кофейный аромат широким жестом. — Сидят на кухне. А где, кстати, Кейт? — Собирает тех, кто ещё не сидит на кухне. Клинт выходит из оцепенения. Встаёт с табуретки. Мерит кухню шагами, и все вежливо и торжественно молчат. У костюмов есть цена, думает Мапон. У статуса — тоже. Но если она может обойтись без костюма, то отказаться от нового статуса нельзя. В конце концов, всё это заварилось и из-за Стика. В конце концов, защищать мир — тоже наследие родителей. — Ты же не хочешь сказать, что Сэм решил тряхнуть стариной, расправить крылья и снова рисковать жизнью? — спрашивает Клинт, остановившись наконец рядом с Исайей. — Нет. Ему хватает того, что он рискует на своём посту рассудком и нервной системой. У «Новых Защитников» — новый руководитель. Мне нужно было кого-то вписать, и я вписал самого достойного полководца, которого знал. Назвался Сёгуном — строй свой сёгунат. Поздравляю, агент Бартон. Клинт выхватывает папку у Исайи, и та весело визжит, ломая пафос момента. Клинт изничтожает его в пыль, хлопая Исайю особым указом президента по голове. — Отставить рукоприкладство, — смеётся Исайя. — Не стоит начинать работу в новой должности с избиения своего помощника и секретаря. — Агент Росс? — Агент Росс. — Во что ты ввязался, агент Росс, — стонет Клинт. — Во что мы ввязались? И вообще, почему когда мы защищали — мы были Мстителями, а когда потребовалось мстить — стали Защитниками? — Один раз отомстим, — спокойно говорит Тим, — а потом будем защищать. Он пытается это скрыть, но его сердце колотится так же взволнованно, как у Клинта. Только не тревожно, а почти с радостью, как будто ему оказали великую честь. Как и у самой Мапон. Она зачем-то ловит его руку под столом и сжимает пальцы, поглаживая сбитые костяшки. *** Если Кейт сказала «Дай мне неделю», она позвонит ровно через семь дней — в этом Клинт убеждается в очередной раз. — Приходи в «Фогвелл», — говорит бодрый серьёзный голос в трубке поутру. — Все приходите. — Кого-нибудь удалось собрать? — Узнаешь. Тима и Мапон не нужно долго раскачивать. Исайя, правда, немного ворчит, но теперь у Клинта есть неоспоримый аргумент: нужно слушаться начальство. Улицы Нью-Йорка согреваются в рассветных лучах, будто завтра — ещё не осень. Клинт не видит солнца, но чувствует его, и от этого хочется улыбаться. А может быть, хочется улыбаться ещё и потому, что впереди снова опасное, но большое и правильное дело. Потому, что история Соколиного Глаза закончилась четыре с лишним года назад, но история Сёгуна только начинается. «Каково это — не быть Мстителем?» — звучит в его голове голосом Наташи. Теперь предстоит узнать это в новом смысле. Клинт усмехается ей в ответ и берётся за круглую облупленную ручку входной двери спортзала. Когда здесь было так шумно и людно? Наверное, ещё во времена детства Мэтта Мёрдока. Нет, Кейт привела не толпу, но у Тима, стоящего за плечом Клинта, вырывается восхищённый вздох. — Я знаю их, — говорит он шёпотом. — Знаю их всех. Клинт вслушивается: кто-то колотит грушу, кто-то кружит в спарринге по рингу, и он улавливает лёгкое обманное движение Кейт — как раз перед тем, как она перелезает через канаты, и всё затихает. — Ну что, — говорит она, приближаясь к Клинту, — мы собрали всех, кого смогли. Негусто, но каждый — на вес золота. — В конце концов, — добавляет Паркер, — у всех здесь есть и большая сила, и большая ответственность. — Подтверждаю, — он узнаёт голос Америки Чавез. — Кейт сказала, что нужна помощь — и вот я здесь. — У меня и вовсе не было двух вариантов, — усмехается постаревший, но слишком хорошо знакомый голос Логана. — Я просил когда-то Наташу присмотреть за Лорой, теперь моя очередь позаботиться о её дочери. — Тем более, она хорошо присматривала за мной, — отзывается молодой женский голос. Звук выпущенных адамантиевых когтей не спутать ни с чем. — Я пытался удалиться от мирской жизни, — кто-то садится на ринг, мягко и почти неслышно. — Но это невозможно, если нет мира. Так что Железный Кулак снова в деле. — На меня даже не смотрите, — голос из дальнего угла заставляет вздрогнуть. — Я здесь только потому, что мисс Бишоп знает правильные слова, и я с ней согласен. После того как доблестный Щ.И.Т. отправил меня за решётку, доверять всем вашим организациям тяжеловато, проще действовать самостоятельно. Но среди героев должен быть хоть один, кто действительно знает, что происходит. Она уговорила Карателя. Чёрт знает, как ей это удалось. Пальцы Мапон ложатся на дрогнувшее запястье. Поглаживают нервно бьющуюся жилку. — Что ж... — произносит Клинт, унимая внезапное мальчишеское волнение. — Добро пожаловать в «Новые Защитники». Завтра нам всем предстоит начать с того, с чего обычно всё начинается: мы наведём порядок в Нью-Йорке. *** На его клинках — по паре летящих крылатых соколов. Кейт сидит ночью на кухне, закрыв глаза и водя пальцем по цуге вакидзаси, пытаясь «увидеть» их так, как Клинт. Почувствовать то же, что и он, и… успокоиться. Он — не Фьюри. Не допустит повторения той же трагедии, что в сражении со скруллами. Будет беречь каждого из команды, но наверняка забудет о себе самом. Они разрабатывали план весь день. Завтра правительство официально объявит Церковь Руки вне закона; завтра люди узнают, что эпоха героев не закончилась. Кейт кажется, что никто, даже Мапон и Тим, не испытывают страха, и боится здесь только она. Когда она запрещает себе бояться, в памяти немедленно всплывает опутанный ремнями безопасности едва дышащий Клинт с остановившимися и будто поблекшими глазами. Кейт снова и снова склоняется над ним, разрезая ремни дрожащими руками, снова и снова слышит бесконечное «лучше убей меня, лучше убей, Кейти, кто я теперь, я никто». Мапон ходит тихо. К этому сложно привыкнуть, и Кейт, заметив её краем глаза, вздрагивает и убирает вакидзаси в ножны. — Мужчины спят, — говорит Мапон, пытаясь пригладить свои яркие лохматые волосы. — Почему ты не спишь? — Обдумываю план. — С мечами Сёгуна в обнимку лучше думается? Мапон шлёпает босиком по полу. Достаёт круглый прозрачный чайник. Заваривает зелёный чай, расслабленно водя по выпуклому стеклу кончиками пальцев, будто в такт кружению листьев. — Кейт, можно поговорить с тобой как девочка с девочкой? — Ты сегодня не наговорилась с Дэнни? Вы шесть часов болтали о чём-то. — Мастер Рэнд объяснял мне то, что раньше некому было объяснить. Всё, что он знает о том, кто я и как с этим быть. А я хочу поболтать о своём, о женском. — Боевые искусства всегда казались мне достаточно девочковой темой, — Кейт пытается улыбнуться. — Нет. Про них я могу поговорить с мужиками в любой момент. Про любые. А иногда хочется поговорить не с мужиками. С мамой мы часто болтали по вечерам. Улыбнуться не получается. Мапон разливает чай. Садится за стол и пододвигает чашку к Кейт. — Ты любишь Клинта, — говорит она так легко и утвердительно, что Кейт вдруг беспомощно кивает. — Откуда ты знаешь? — Это очевидно даже слепому. — Только пятидесяти процентам слепых в этой квартире. — Ну и зря, — Мапон пожимает плечами, отпивая чай, обнимая чашку обеими ладонями, как пиалу. — Когда мы только забрали его в Сан-Франциско, он говорил о тебе. Он прогнал тебя, чтобы не испортить тебе жизнь. Некоторые делают так. Отдаляют самых дорогих и любимых людей, чтобы не сделать их несчастными или не подвергнуть опасности. Я знаю, о чём говорю. И ведь она правда знает — такова была любовь её отца. — И что изменится, если он узнает об этом? — Может быть, очень многое. Он же больше не никто. Он — Сёгун. Он — глава Новых Защитников. За эти четыре года он сам воссоздал себя таким, что может себя уважать. Нет больше повода отвергать никого. — Не знаю-не знаю. Мапон ставит чашку на стол. Протягивает руки к Кейт и касается своими тонкими зрячими пальцами её ладоней. — Обещай мне одну вещь, ладно? — Какую? — Держи меня завтра в поле зрения. Будь недалеко, чтобы успеть прийти на зов. Хорошо? — Зачем? Тебе страшно? — Если что-то пойдёт не так, я хочу снова родиться в любви. Я знаю, как, и знаю, у кого. Вы с Клинтом ещё не старые. Зоркие глаза Кейт вдруг туманит что-то забытое. Как тогда, на уцелевшей базе. Как в этой опустевшей квартире четыре года назад. — И тебе не страшно? — спрашивает она у Мапон вместо тысячи нужных вопросов. — Мне совсем не страшно, — честно говорит она. — Моего папу называли «человеком без страха». Моя мама не раздумывала ни секунды, когда ей должно было стать очень страшно. И они продолжают жить, потому что ни родители, ни наставники не умирают, а у них остались я и Тим. У меня, в свою очередь, есть Клинт, а ему не дашь погибнуть ты. — Мапон… — Просто пообещай мне это, чёрт возьми, выпьем чай и пойдём спать. — Хорошо, — сдаётся Кейт, разглядывая коротко остриженные ногти Мапон и её красноватые костяшки. — Обещаю. — Так-то лучше. — Но и ты учти на всякий случай: пятьдесят процентов слепых в этой квартире не замечают, что новый Сорвиголова по уши влюблён. У Мапон розовеют щёки, и лицо вдруг становится строгим-строгим. Без своих очков она выглядит чуточку пугающе, но от новых отказывается — хочет, чтобы ниндзя Руки сразу понимали, кто за ними пришёл. — Да ну брось, — говорит Мапон, снова берясь за свою чашку. — И это взаимно, — добавляет Кейт. Она вдруг понимает, что смеётся — очень тихо, чтобы никого не разбудить, смеётся вопреки нахлынувшей тревоге. Смеётся так, будто заклинает: пусть завтра всё будет хорошо. Пусть никто не умрёт и никому не придётся рождаться вновь. *** С гарнитурой в ухе было бы как-то спокойнее, но без неё куда безопаснее. Исайя выдыхает, стоя у двери кабинета человека, которого ему вот-вот представят как главу нью-йоркской Церкви Руки. Напоминает себе, что он — агент Росс, что в здании напротив засели Каратель и Соколиный Глаз, что входы и выходы — под контролем двух Росомах и Америки, и что остальные тоже где-то рядом. Он не задаёт себе вопрос, как он в это ввязался — всё кристально ясно. Утром Рука была объявлена вне закона, и, согласно плану, Исайя тут же позвонил им и предложил услуги юриста. Он сам так решил, и это было правильно. Во-первых, он юрист; во-вторых, он — единственный, кого здесь точно не помнят в лицо; в-третьих, он умеет не показывать лишних эмоций; в-четвёртых, информация о главном очень нужна. Не обезвредив главу, не отрежешь Руке палец, а Фрэнк Касл так и не смог сказать, как того зовут и что он из себя представляет. Исайя, аргументируя свой решительный выбор, так и не сказал основного. Если Касл прав и глава Церкви Руки — гипнотизёр, щуплый юрист, умеющий только бегать, не будет так опасен, как одурманенный супергерой. — Господин Танака готов к встрече, — сообщает ему вышедший японец без единой эмоции на лице, в строгом костюме, безупречный и подтянутый. Исайя, вежливо кивнув, проходит в кабинет. Он считал этих вежливых клонов, пока его вели по зданию — сбился на сотне. Они тут, в Руке, явно опасались не только законодательной атаки. Будет тяжело. Танака — приземистый, с неожиданно квадратной челюстью. Исайя смотрит на него внимательно, но ненавязчиво и даже доброжелательно. — Господин Танака, — он кланяется так, как научили более сведущие в восточной культуре люди. — Рад встрече с вами. Меня зовут Исайя Росс. — Я знаю, — отвечает Танака. — Меня известили. Присаживайтесь. Важно — не прекословить, но избегать зрительного контакта. Исайя садится напротив. Изучает потенциального противника, ведя с ним нудную, привычную беседу. Руки бойца — Исайя узнает их без труда. Пластичность, несмотря на приземистость. На подставке красного дерева в углу — не сувенирные дайсё, как может показаться любому другому. В японском оружии тяжело не разбираться, когда тебя окружают сплошные самураи. На столе у него трофей, глядя на который, трудно держать себя в руках — разлинованный блокнот с желтоватыми листками, исписанными корявым спешным почерком. «Мапон, Мапон, Мапон» — буквы в разных комбинациях. Да, именно к нему приходил Бен Урих в свой последний день. — Господин Росс, — произносит сдержанно Танака, — у меня лишь один вопрос. Почему вы хотите защищать интересы секты? — Взгляните на меня, — Исайя еле заметно пожимает плечами. — Я — маленький человек в недорогом костюме. Такие, как я, всегда хотят денег и власти, раз уж природа не наделила их ничем, кроме ума. И к моему возрасту устают искать их легальными путями. — Искренне, — Танака усмехается. — Вас не затруднит посмотреть мне в глаза? Гипнотизёр, вспоминает Исайя, и, собрав себя в кулак, поднимает взгляд. Это — последнее испытание; Танака поверил ему, но сейчас мирная разведка может превратиться в героическую гибель. — Вы так смотрели на блокнот, господин Росс, — улыбается Танака. — Просто странное слово, господин Танака. Нью-Йорк так и не знает, что оно означает. В окно льётся слепящее утреннее солнце. Темнит силуэт японца. И эти красноватые блики в его глазах не могут быть его отблесками. Это — нечто демоническое, зловещее, инородное. — А вы, господин Росс, — голос в ушах нарастает набатным звоном, — вы случайно не знаете, что такое Мапон? — Она… Рот открывается сам, и собственный голос тонет в голосе Танаки. Глаза не получается ни отвести, ни закрыть, и Исайя цепляется за подлокотник кресла, вдруг ставшего пыточным. «Она — реинкарнация Стика. Ей восемнадцать, она здесь, в Нью-Йорке, вы узнаете её легко по слепым, почти белым, глазам, по коротко стриженым рыжим волосам. Она всюду ходит или с новым Сорвиголовой, или с Клинтом Бартоном. Впрочем, они все здесь, и вот-вот придут...» Хочется рассказать всё, когда слышишь этот голос. «Что такое Мапон?» Не что такое. Кто такая. Сенсэй, вдруг вспоминает Исайя слово, которое ей так нравится. Сенсэй, который учил и его ненужным вещам, пытаясь объяснить, как живут слепые. Нужно выловить другой звук, чтобы перестать слышать мешающий. Сосредоточиться на нём. — Она… Исайя лихорадочно пытается услышать хоть что-нибудь. — Вы знаете, что такое Мапон? — Она… Если не ответить, что-то разорвётся внутри. Кровь приливает к вискам, стучит в них оглушительно… Стучит. И Исайя ловит свой собственный, необычно бешеный, пульс. Своё собственное сердце, которое всегда казалось ему недостаточно храбрым. — Что такое Мапон? — звучит в отдалении, за грохотом крови. Он больше не сдерживает рвущихся слов. Ревёт их во всю мощь лёгких. — Она — моя дочь! Танаку словно оглушает. Исайя пользуется короткой заминкой, зажмуривается со всей силы и хватает кресло на колёсиках. Поднимает его, швыряя через стол, и пиджак трещит ещё громче сердца. Большое панорамное стекло за спиной Танаки рушится, сверкая, и пропускает солнце как раз в тот момент, когда дверь за спиной Исайи распахивается. Питер Паркер...нет, Человек-Паук перекатывается по полу, хватает его — и в следующий миг пол уходит из-под ног. Плечо странно болит, но Исайе не до этого. Они приземляются у входа в здание напротив, где притаились Кейт и Каратель, и Паркер отпускает его. — Держи, — говорит он, протягивая гарнитуру Исайе. — Расскажешь нам всё про Танаку. Выйти из здания ему никто не даст. — Если вы выведете трансляцию с камер охраны на мой ноутбук, я смогу всё координировать. Их пункт на третьем этаже. Если получится, конечно. — Буду иметь в виду. Но лучше попроси кого-нибудь достать из тебя сюрикен. Вся спина в крови. Исайя не чувствует. Он цепляет гарнитуру на ухо, слушает начавшуюся обрывочную перекличку — и взлетает в лифте к пункту наблюдения в снятом вчера офисе. Усмехается тому, что сказал Танаке, и тому, что он теперь действительно агент. Самый настоящий, с гарнитурой в ухе и кровью на строгом костюме. — Кейт, — говорит он, распахивая дверь «командного пункта» и по совместительству снайперской позиции. — Достань из меня эту штуку. Некогда объяснять. Агент Росс садится и открывает свой ноутбук. *** — Все меня слышат? Это агент Росс. В гарнитуре у Тима раздаётся хоровое «да». Мапон тоже его произносит — у них с Клинтом нет наушников, чтобы не мешать восприятию, но есть микрофоны. — Я на позиции. Танака, очевидно, имеет подготовку ниндзя, у него в кабинете дайсё старинной работы, полагаю, владеет рукопашным боем, но каким — не знаю. Он невысокий, плотный, с квадратной челюстью, чёрный костюм и красный галстук. Всем избегать зрительного контакта, по возможности — сконцентрироваться на любом другом звуке, когда он заговорит. Танака действительно гипнотизёр. Его личная охрана с ним, и у них точно есть сюрикены. — Ясно, — легко отзывается Мапон. — Тогда нам с Клинтом проще взять его на себя. У нас не будет зрительного контакта. — Его кабинет по лестнице справа, пятый этаж. Но, скорее всего, он уже не там. По правой же лестнице, но на третьем этаже — пост охраны с видеонаблюдением. Выведите по возможности трансляцию мне на ноутбук, чтобы я мог вам помочь. — Мы уже занимаемся этим, — сообщает Паркер. — С Кулаком. Зашли через крышу и кабинет, там было пусто. — Никто не выходил из здания? Логан в ответ только смеётся. Лора вторит ему эхом. — Главный вход заблокирован, — сообщает Америка. — Но я вам его легко открою. — Крыша под контролем, — добавляет Каратель. — Сёгун, ваш приказ? — Секунду, — говорит Тим. — В здании есть динамики для внутренней связи? — Да. — Может быть, по ним что-нибудь пустить? Звук, которым будет легко заглушить Танаку? — Нужно найти, откуда. Неплохая идея. И что пустить? — У меня куртка на базе. Там в кармане плеер. Кейт? — Доставлю, — обещает она. Мапон усмехается, сжимая в руке катану. Оборачивается к Клинту. — Сёгун, все ждут твоего приказа. Вместо ответа Клинт выходит из припаркованного у здания фургона, в котором они все выжидали во время визита Исайи. Глубоко вдыхает, и Тим невольно повторяет за ним. Сейчас начнётся. «Почему бы тебе не сделать свой собственный комикс?» — спросил когда-то папа. Тогда, когда был ещё не папой, а журналистом Беном Урихом, почему-то привязавшимся к бандитскому сыну, маленькому странному мальчику. И теперь Тим делает свой собственный комикс. Настоящий. Лучше тех, что он рисовал на скучных лекциях в скетчбуках. Свой настоящий комикс про героев, одним из которых должен стать сам. — Начинаем штурм, — говорит Сёгун. За ним к главному входу срываются Сорвиголова и… И Мапон. Мисс Америке хватает одного удара, чтобы снести с петель огромную стальную дверь и проложить им дорогу.