EuroMedika

      После трёх ночей на жёсткой тюремной койке Хейзел поймала себя на кощунственном желании обратиться к врачу. Настоящему врачу. Тучная безразличная медсестра сунула её многострадальную руку в перевязь и брызнула ей в лицо перекисью водорода. У неё текли слёзы и слюни одновременно. При этом её жутко тошнило. Она догадывалась, что на этот раз никакого количества марихуаны не хватило бы чтобы заглушить эту упрямую, ликующую, неумолимую боль. Ей понадобилась бы ударная доза ибупрофена с кодеином, того самого яда, который так презирал Логан. Удивительно, как этот человек за несколько месяцев смог повлиять на её мировоззрение. Ведь она не всегда была такой воинствующей противницей медицины. В детстве она побаивалась белых халатов, но не больше чем любой другой ребёнок. Ненависть пришла после смерти матери. Логан нашёл зёрна неприязни и обильно полил их. Этого было достаточно. А теперь, когда ни мамы, ни Логана не было поблизости, Хейзел не возражала бы, если бы один из этих «фашистов» осмотрел её руку и грамотно наложил гипс.       Хейзел помнила фотографию вьетнамского монаха, который поджёг себя в знак протеста, не издав ни звука и не пошевелившись. Увы, онa пока не достигла такого уровня духовной просветлённости и контроля воли над телом. Первая серьёзная взбучка сломила её. Нервные окончания взвыли и капитулировали. Проклятая боль затмила рассудок, завладела её языком, заставила её признать вину. Хейзел смутно помнила разговор со следователем, за спиной которого стоял Кахилл, размешивая сахарные кубики в чашке с кофе. Не слушая стандартных вопросов, которые ей задавали, девушка бубнила «да, да, да». Да, она торгует, не только наркотиками, но и телом. Да, она залазит в карманы пассажиров в метро. Да, она угостила двадцатидвухлетнего Кена Хаузера, студента университета Темпл, коктейлем из ЛСД, кокаина и экстази. Нахватавшись этой же самой дряни, она села за руль его автомобиля, не имея водительских прав. Да, она стала причиной аварии, в которой был задействован нарколог пострадавшего студента. Да, она сопротивлялась аресту. В чём ещё её обвиняли? Ах да, это по её вине футбольная команда «Стилерс» проиграла сезон. Напоследок она добавила: «Отвалите наконец и дайте мне сдохнуть.» В эту минуту ей действительно хотелось сдохнуть.       После допроса наступило подозрительное затишье. К осуждённой никто не заходил: ни адвокат, ни злюка-медсестра. Девушку держали в камере заключения при полицейском пункте. Чья-то рука подсовывала ей поднос с каким-то подозрительным месивом и стаканчиком тёплого яблочного сока. Доставка еды происходила каждый раз пока девушка спала, если её состояние можно было назвать сном. В её голове проигрывалась сцена аварии, с некоторыми вариациями. То она врезалась в «мерседес» водительской стороной, то пассажирской. Лобовое стекло то разбивалось вдребезги, вонзаясь сотнями прозрачных иголок ей в кожу, то трескалось серебристой паутиной. Иногда вместo Кена Хаузера рядом с ней сидел Пит Холлер, а иногда парень, который задирал её в девятом классе. Открывая глаза в очередной раз, Хейзел чувствовала себя более разбитой. Неудобная, холодная койка держала её заложницей. Девушка едва могла оторвать голову от расплющенной подушки, пахнувшей хлоркой и куриным бульоном.       Однажды сквозь дрёму она услышала скрип дорогих ботинок и уловила знакомый запах сандалового дерева. Перед ней стоял владелец разбитого «мерседеса». Тусклый свет от лампы в коридоре падал на его лицо, подчёркивая каждый острый угол. Правый висок был заклеен пластырем. Через руку было перекинуто длинное бежевое пальто.       Его появление не удивило Хейзел. Она с самого начала знала, что рано или поздно он к ней наведается. Она даже успела мысленно приготовиться к этому визиту, заранее дав себе зарок встретить своего мучителя с достоинством, иронией, и даже, возможно, неким участием. Нет, она не собиралась хныкать, забившись в угол, и проклинать его. С этим холёным сероглазым извергом можно было бороться только его собственным оружием.       — Вот он, ангел смерти, — протянула она сквозь зевок. — Пришёл утащить меня в ад, не иначе.       — До смерти ещё рано, — сказал гость, переступив порог камеры. — Если ты будешь вести себя благоразумно, до таких крайних мер не дойдёт. Я — человек своего слова. Я же обещал тебя навестить.       — У вас новое пальто, — заметила девушка.       — Хорошо забытое старое. Случайно нашёл в глубине своего шкафа.       — Рядом с фартуком палача и парой-тройкой скелетов?       — Я рад, что твоё чувство юмора всё ещё при тебе. Как тебе нравится твоё новое жильё?       Хейзел пошевелилась на койке, подложив здоровую руку под голову.       — Привыкаю потихоньку. В этой камере очень просторно. Куда просторнее, чем в моё родном чулане на Южной улице. Мне всё нравится, за исключением еды. Она по вкусу очень напоминает… Не знаю какое слово подобрать. Тюремную? Мне всегда казалось что за решёткой подают такие макароны с сыром и мясную запеканку из обрезков курятины, — она шлёпнула себя ладошкой по расцарапанному лбу: — Ой, погодите, а ведь я на самом деле в тюрьме! Как я могла забыть такую важную деталь? Ей-богу, я за решёткой! Это не сон. И Вы самый что ни на есть настоящий.       Дин окинул взором интерьер камеры и горестно кивнул:       — Бедное дитя. Без телевизора, без магнитофона, без зеркала. Это жестокое и необычное наказание. Как мне облегчить твои страдания? Постой, я принёс тебе что-то. Тут неподалёку открылось новое кафе.       Дин поставил на столик невысокий пенопластовый стаканчик и приоткрыл крышечку. Хейзел задрожала всем телом, уловив аромат кофе с ореховым сиропом и сливками.       — Не буду, — сказала она тихо, но твёрдо. — Там наверняка отрава.       Дин демонстративно поднял стаканчик и отпил глоток.       — Видишь, я всё ещё жив. Можешь пить спокойно.       — Как бы не так. Теперь я точно знаю, что там отрава. Вы дотронулись до края своими губами.       — Ты боишься, что если мы выпьем из одной чашки, то ты заразишься моей идеологией и полюбишь науку?       — К Вашему сведению, я обожаю науку. Но то, чем вы занимаетесь — не наука, а мракобесие, шарлатанство, фармацевтическая самодеятельность.       Отпив ещё один глоток, Дин улыбнулся.       — Такие большие слова для такой маленькой головки. Я думаю, ты ещё изменишь своё мнение. У тебя нет ко мне никаких вопросов? Обычно у девушки в такой ситуации должна быть пара стандартных вопросов. Ты не хочешь меня спросить, к примеру, почему я проникся к тебе таким живым личным интересом?       — Наверное, потому, что я Вас преследую в кошмарных снах. Похоже, я проникла вам под кожу. Вот почему Вы меня ненавидите.       — Ты права по первым двум пунктам. Однако невзирая на душевный дискомфорт, который ты мне доставляешь, я не испытываю к тебе ненависти. Напротив, ты мне нравишься. Очень.       Девушка мотнула головой, разметав засаленные кудри по подушке.       — О, боги… Я знаю, сейчас вы меня пригласите на школьные танцульки. А мне, как назло, нечего надеть, кроме этого стильного оранжевого комбинезона, который мне выдали охранники.       — Ты не веришь в искренность моих слов?       — Отчего же? Охотно верю, что для того, чтобы любить, не обязательно иметь сердце. Моя мама любила смотреть полуночные фильмы про сталкеров. Так что мне понятен механизм маниакальной любви. А Вам, как светилу, он тем более должен быть понятен. Объясните мне одно: что Вы во мне нашли? Почему вы не выбрали себе девицу повыше, побелее, получше одетую?       Дин тихо опустился на пол, прислонившись спиной к койке. Хейзел не видела его лица.       — Помнишь, я обещал рассказать тебе печальную историю? Это вступление.       — Я знала, что Вы рано или поздно придётся её выслушать. Давайте. Только по-быстрому.       — Современные девушки не привыкли к помпезным монологам, на которые я был способен в прошлой жизни. После аварии, в которой погибли мои родители, мне стали сниться какие-то рваные эпизоды из чужой жизни. Какой-то парень, немного похожий на меня, такой же высокий и широкоплечий, только смуглый и темноволосый. Он шёл по пустынной улице и нёс в руках какой-то свёрток, в котором что-то шевелилось, какое-то раненое животное. Я знал, что он тоже был сиротой, в большом городе, только на другом конце света. Он протягивал мне этот свёрток, будто эстафету передавал. Не сказать, что я впечатлительный, но после подобных сновидений я каждый раз просыпался с чувством удушья. Я рассказал об этом психиатру, и он списал это не посттравматический синдром. Ещё похлопал меня по плечу и похвалил за то, что я так хорошо держался. И на самом деле, я не позволял себе раскиснуть. Бог сохранил мне жизнь для высшего предназначения. С помощью молитвы и грамотно подобранных антидепрессантов и стабилизаторов настроения я стал тем, чем являюсь теперь. Передо мной преклонялись. Меня побаивались. Я поборол в себе все слабости и пороки. Во всяком случае, так мне казалось.       Хейзел была вынуждена признаться, что его рассказ захватывал, а его голос завораживал. Закрыв воспалённые глаза, она слушала.       — Моей единственной слабостью — будешь смеяться — были сигареты. Причём самые дешёвые, какие курят бомжи перед приютом. Я не хотел, чтобы мои коллеги и подчинённые знали об этом запретном удовольствии и тщательно заметал следы. Курил я только у открытого окна своего кабинета. Это было единственное безопасное место. Однажды вечером, после нудного спора с одним профессором из Корнелла, я вернулся в свой кабинет в отвратительном расположении духа и тут же полез в стол за сигаретами. Не зажигая свет, я встал у открытого окна, сжимая в зубах очередную никотиновую боеголовку. И тут меня чёрт дёрнул посмотреть вниз. Иногда одно бездумное движение, один машинальный поворот головы, может изменить всю твою судьбу. Зазвонил телефон, но я не взял трубку, до такой степени я был захвачен тем, что происходило внизу на расстоянии каких-то тридцати футов. По тротуару бегала маленькая чёрная собачка. Она не тявкала, но её злые блестящие глазёнки буравили меня. Этой мелкой тварью была ты, девочка. На шее у тебя болтался фотоаппарат. Услыхав скрип оконной рамы, ты перестала метаться и нацелилась на меня объективом. Эта вспышка не просто ослепила — она заклеймила меня. В это мгновение я понял, через что прошёл мой предшественник пятьсот лет назад. Не знаю, как описать этот гормональный шторм? Все железы одновременно заработали, выплёскивая в кровь тестостерон, кортизол, адреналин, серотонин. Бешенство, наслаждение, невроз. Я и прежде испытывал нечто подобное, когда ко мне в лифте прижимались практикантки или приезжие сотрудницы из Европы, но эти порывы было легко заглушить. Не буду кривить душой. Я изредка позволял себе вольности, но каждый раз выходил с чувством свободы и некой скуки. Но на этот раз я понял, что больше не распоряжаюсь своей нервной системой. Тощенькая замухрышка украла часть моей души. Её дьявольский фотоаппарат высосал из меня волю.       Доктор МакАртур вздохнул и пошарил в кармане пальто в поисках пачки сигарет. Хейзел смотрела ему в затылок сквозь ресницы.       — У вас охренительный слог. Напишите роман.       — Он уже написан. Но сюжет повторяется. Итак, я забросил свои фармацевтические журналы. Все мои исследовательские навыки были направлены на поиски маленькой твари. Мне хотелось узнать о тебе всё, в то же время не выдавая своего интереса. Я догадывался, кто ты такая, в какой стае бегаешь. Потом я узнал, что твоя мать была пациенткой одного из моих коллег-онкологов. Я сам с ней несколько раз встречался. Милая женщина. Выше среднего образованная, но в то же время наивная. Она почитала наш институт. Ходила сюда точно в собор. Капля святой воды, которая должна была спасти её, почему-то погубила её. Мне очень жаль, что её нет с нами, правда.       — Моя мама была лишь одной жертвой, — сказала Хейзел, приподнявшись на койке вопреки боли. — А сколько ещё их было? Сколько людей Вы ещё отравили? Скольких Вы уломали подписать согласие на донорство органов?       Дин обернулся и одним стремительным движением собрал её чёрные скользкие пряди в кулак.       — Я вижу, ты начиталась комиксов на тему антиутопии. Ты страстная и впечатлительная. Это и делает тебя такой дьявольски милой. Представь, если эту страсть пустить в правильное русло? Твой мулат-покровитель промыл тебе мозги. Не спорю, он по-своему искренний человек. От этого его идеология не становится менее бредовой. Но ты всё поймёшь, когда окажешься под крышей нашего учреждения. Не смотри на меня так.       У Хейзел было настолько сухо во рту, что она не смогла даже плюнуть.       — Вы сбредили. Если Вы думаете, что я на это соглашусь…       Всё ещё удерживая девушку за волосы, Дин ласково провёл свободной рукой по её щеке.       — Дитя моё, ты уже согласилась. Это одно из условий твоего освобождения. Учитывая твой нежный возраст и чистосердечное признание, судья проявил к тебе снисходительность. Ты не столько преступница, сколько больная. Тебя никто не хочет раздавить. Тебя хотят спасти, вылечить. Конечно, тебе придётся побатрачить на общественных работах. Ничего не поделаешь, это одна из карательных мер. Ты будешь находиться в стационаре под моим наблюдением. Пелена спадёт с твоих прекрасных глаз. Ты увидишь истину. Ты поймёшь, какое это блаженство, когда тебя любит сумасшедший учёный. У меня уже есть безобразный ассистент. Теперь мне нужна прекрасная муза для полного комплекта.       — Вы пожалеете. Я превращу Вашу жизнь в ад.       — Она не будет адом, если в ней ты, — узкая белая ладонь нарколога скользила по смуглой шейке девушки. — Кстати, тебя не интересует состояние твоего белобрысого дружка?       — Которого? У меня их несколько.       — Того, с которым ты была в машине и которому ты собиралась отдаться прошлой ночью. Этот прыщавый болтун, который навешал тебе лапши на уши про несуществующих родичей, не умер. Он в критическом, но стабильном состоянии, — отодвинув прядь немытых волос, он шепнул девушкеи на ухо: — Если ты хочешь, чтобы оно оставалось стабильным… тебе придётся быть немного сговорчивее. Ты же не хочешь, чтобы его напичканная стероидами кровь засохла у тебя под ногтями. Верно?