tell the world I’ll survive; tell the world I’m alive; I want you to know — all is blacked out but continues to grow; I won’t let it go, I’ll stick to the plan, but we’re deep in the throws. Les Friction — Who Will Save You Now
Грейвс
Грифон летел над уснувшим городом. В самый темный час ночи он мог не опасаться чужих глаз. Сейчас в статуе больше было от дыма, чем от камня, она плавно скользила в воздухе, огромные крылья бесшумно поднимались и опускались. Когтистые лапы прижались к брюху и в этом чудилось нечто трогательное и беззащитное. Колдун все еще оставался внутри. Происходящее напоминало езду в ауто-мобиле. Грейвс направлял грифона, но двигался тот сам по себе, подчиняясь чарам, которые немагам казались такими же непостижимыми, как волшебникам внутренности машин. Водителем Персиваль был уставшим и вымотанным, поэтому по сторонам не смотрел, красотами ночи не восхищался. Единственное, что он для себя отметил – отсутствие над городом магического купола. Глаза ожившей статуи давали ему возможность видеть чары, ярким светом опутавшие важные магические объекты. По сравнению с этими сверкающими островками, все остальное тонуло в темноте. Убежище Грейвса находилось в одном из самых глубоких омутов. Он специально подыскал жилище в районе, который никогда не отличался высокой магической активностью. Паранойя настойчиво требовала приземлиться на заброшенном пустыре и остаток пути проделать пешком. Персиваль представил, как будет ковылять по безлюдной улице: дорога играет злые шутки, становясь все длиннее, холодный мрак давит на плечи, а звук шагов гулко разносится по сторонам, бьется в окна, пытаясь попасть в чужие сны... Три часа проведенные внутри камня, не стали для него отдыхом. С тем же успехом можно было пытаться уснуть в гробу под шестью футами земли. Да, внешний мир исчез, но не мысль о том, что он похоронен заживо. Приближаясь к пункту назначения, грифон начал плавно опускаться вниз. Когда до цели оставалось всего ничего, львиные лапы вытянулись, когти почти зацепили соседнюю крышу. Казалось, в орлиной голове вдруг родилась идея подцепить и уволочь за собой целый дом. Стоило коснуться земли, к статуе вернулась тяжесть камня. Мощные лапы утонули в тонком ковре опавшей листы, оставляя четкие отпечатки в податливой почве. Клюв распахнулся и наружу потянулась тонкая змейка дыма. Серебристые кольца, не торопясь, сплетались в плотное облако, внутри которого проступали очертания сгорбленной фигуры. Дым рассеялся. Персиваль поднял тяжелую голову. Несколько часов его сознание существовало в одном ритме с камнем и теперь мысли текли медленно, как вода в укрощенной плотинами реке. Грифон сел, послушно ожидая нового приказа. Слова, сказанные тихим шепотом, не походили на четкий строй латинских заклятий. Они скользили друг вокруг друга, переплетались в тугой клубок как черви. Последний звук не завершил фразу, а потерялся среди остальных. Статуя расправила крылья, едва не задев колдуна и, коротко разбежавшись, взмыла вверх. О ней можно было не беспокоится. Грифон успеет вернуться на свое место, задолго до того, как рассвет развеет чары и камень снова станет камнем. Грейвс пошел к двери, припадая на правую ногу. В последний момент, уже взявшись за ручку, он передумал и повернулся лицом к темному саду. Запоздалая проверка защитных чар показала, что внутри его не ждут незваные гости. И вот наконец-то в укрытии в относительной безопасности холодной гостиной. Персиваль бросил испорченный пиджак на кресло и некоторое время тупо рассматривал рукав рубашки, испачканный кровью. Сам порез скрывался под тусклым сиянием магической повязки. Колдун на ощупь добрался до лестницы и, цепляясь за перила, начал медленно подниматься на второй этаж. В темноте. Что-то в нем отчаянно не хотело света, противоестественная магия дементоров или Бэрбоуна пристала к коже вместе с пылью и грязью. Войдя в спальню, он все же щелкнул выключателем. Комната выглядела так, будто еще только ждала своего жильца. Проведя здесь две ночи, Грейвс умудрился не оставить видимых следов своего присутствия. Кровать была аккуратно застелена зеленым покрывалом, на прикроватном столике - только лампа, но никаких личных мелочей. Шкаф плотно закрыт, впрочем внутри все равно пусто, колдун не стал распаковывать вещи. Шторы задернуты еще с прошлой ночи. В тайнике под половицами лежала деревянная шкатулка с зельями. Если так получилось, что в комнате оказался хороший тайник, Грейвс решил, что будет правильно его заполнить. Но сейчас ему требовалось не столько лечение сколько очищение. Первое заклинание убрало грязь и кровь, второе привело в порядок одежду. И наконец последнее – освободило его от ощущения липкой паутины на теле. Осталось залечить синяки и ссадины. Собственно вот она шкатулка уже на прикроватном столике, полированное дерево тускло мерцает, демоны, полулюди-полузвери и монстры водят бесконечный хоровод по ее бокам. Если нажать на определенные части узора крышка раскроется, звякнув многочисленными пузырьками, среди которых найдется любое лекарство кроме панацеи. Персиваль сел на кровать. Тело нуждалось в лечении, а душа хотела выпить. Зелье или алкоголь? Одно с другим не сочеталось. Впрочем, колдун усмехнулся, разве ему не твердили, что душевные нужды важнее физических потребностей. Он достал из прикроватного столика бутылку. Рядом со шкатулкой появился стакан, янтарная жидкость хлынула из горлышка, ударяясь о толстые стенки шестигранного хайболла. Грейвс не ограничился символической порцией, плеснул себе, как говорят, с троллий палец. Первый глоток был долгим. Только когда алкоголь оказался внутри: согрел, успокоил, оживил, Персиваль понял как же сильно замерз. Он поставил стакан и уперся лбом в сцепленные пальцы. Сегодня он никого не убил... Он все еще оставался собой. Надолго ли? "Нужно разобраться в ситуации, - сказал он себе, - все взвесить, составить план. Спокойно, обстоятельно". Канат над пропастью не прощал бега сломя голову. Мысль о том, что в часах на его запястье спрятан монстр, дернула за нервы. Персиваль глотнул виски, но страх одним глотком было не унять и двумя тоже... Обскури уничтожило дементоров, поломало магический барьер, подмело им, Грейвсом, тротуар и наконец выдохлось. Зато теперь ему была понятна одержимость Гринвальда этой тварью. Подчинив ее себе можно стать непобедимым... Вышибить ворота тюрьмы Рэйкерс, вытащить из камеры ублюдка-европейца, позволить обскури измотать его в бесконечном лабиринте серых коридоров, а потом прикончить обоих. Персиваль осадил разгулявшееся воображение: нечего строить мстительные замыслы, будто озлобленный юнец. Впрочем, в двадцать лет он никогда бы не пошел на сделку с тьмой. Двадцатилетний Персиваль Грейвс оставил бы Гринвальда в руках правосудия, не сомневаясь в справедливости приговора и неотвратимости наказания. Сорокалетний лишь усмехнулся. Своей стране он больше не доверял, в людях, которые принимали решения, разочаровался. Перестал видеть в законе орудие справедливости. Не ужели в нем ничего не осталось от того наивного идеалиста, каким он был полжизни назад? Новый глоток виски не помог в поисках ответа, лишь распалил давно тлеющую злость. Умом он понимал, как следует поступить, но не решался. Старые мечты умирали труднее, чем старая любовь. Грейвс всю жизнь жил с мыслями о подвигах, о славе, о доблести, и не легко ему было смириться с незавидной судьбой предателя. Колдун спросил себя ради кого ему защищать свою честь? Он не женился, не завел детей, потерял всех друзей. Дед давно умер, мать наверно тоже, о ней уже много лет ничего не было слышно. Так почему же страх позора все еще держал его за горло? Каждая секунда промедления ставила его на одну доску с Гринвальдом. Честный колдун не гоняется за ложными надеждами, когда есть лишь одно верное решение: допить виски и уничтожить часы вместе с чудовищем внутри. А потом бежать от правосудия, от мести темных магов... Грейвс потянулся за стаканом. Что? Тот уже пуст? Когда проклятый дьявол, сидящий внутри, успел вылакать всю выпивку? Впрочем, оно к лучшему. Один пункт плана уже выполнен. Бывший аврор встал и, держа палочку в руке, повернул ладонь так, чтобы циферблат часов смотрел на темный ковер в центре комнаты. Магия выпустила чудовище наружу. Персивалю повезло, Бэрбоун все еще был без сознания. Или не повезло? Кончик палочки смотрел на бледную беззащитную шею. Грейвс не двигался с места, ударить он мог и отсюда. Заклинание отсекло бы монстру голову ничуть не хуже чем острый меч. Но слова не шли с языка и хуже того, магия не спешила выполнять его замысел. Ей бы бежать свободно вместе с кровью к самым кончикам пальцев и дальше по чуть теплому дереву на свободу, да вот сомнения перекрыли ей дорогу. Все таки кое-что в Персивале Грейвсе не изменилось, за эти двадцать лет он так и не научился казнить. Он сделал шаг назад. Колдун, который не дрогнул бы перед угрозой нападения, пятился от валяющегося на полу врага, на первый взгляд сломленного и беспомощного. Стена. Дальше отступать некуда. Грейвс оперся об нее затылком, все еще держа палочку перед собой. Вопреки здравому смыслу захотелось разбудить обскури, призвать на помощь тьму, потому что одному ему было не под силу справиться с искушением. Пока Бэрбоун выглядел как человек: слабый, больной, побитый, Персиваль видел в нем шанс победить Гринвальда и перечеркнуть свое предательство. Ему хотелось не бежать, а драться. Не прятаться в темноте, не сдохнуть в канаве, а умереть при свете и пусть это будут вспышки заклинаний боевой магии. Ради чего? – мысль билась в его голове, будто злая оса в банке. Ради чего он готов оставить в живых демона и рискнуть жизнями других людей? Ради собственного тщеславия, ради власти, ради реванша? Ради того чтобы увидеть, как враг поверженным идолом валяется на земле, не в силах выплюнуть вместе с кровью свое последнее проклятие… Грейвс обратился было за ответом к старым принципам, они обожгли будто серебро, заставив его осознать необратимость превращения. Долг аврора прост: видишь чудовище – уничтожь его. Но он больше не был аврором. Вместо того чтобы взвыть, Персиваль стиснул зубы. Он знал, что выпивка избавит его от горького яда, который испускала бессильная злоба. В этот раз магия была хорошей служанкой быстрой и расторопной. Ей не требовалось ни слов ни взмаха палочки, одной силы его желания было достаточно, чтобы виски из бутылки перелилось в стакан, а тот соскользнул со столика и поплыл по воздуху. Но замер в паре футов от колдуна, задрожав. Грейвс невидящим взглядом наблюдал, как его избавление колышется внутри. Избавление, нет скорее капитуляция. С оглушительным звоном стекло разлетелось в дребезги. Персиваль едва успел закрыть лицо рукой. В нос ударил запах виски. Хорошего черт его дери виски, пропавшего зря. В наступившей тишине, наконец, пришел единственный верный ответ на его вопрос – ради возможности исправить свои ошибки. Ради этого можно было рискнуть. Грейвс осмотрелся: на полу осколки стекла и полудохлое обскури, бутылка и лекарства на столике. Видимо вместе со значком он потерял хватку, если ломает голову над моральными дилеммами, когда у него куча конкретных проблем и она выше крыши. Осколки стакана и капли пролитого виски растаяли с одинаковой легкостью. Запах еще некоторое время висел в воздухе. Бутылка снова исчезла внутри прикроватной тумбочки. Теперь ничего кроме Бэрбоуна не напоминало колдуну о минуте слабости. Обскури дышало едва слышно, навеянный чарами сон был крепок, не пробить магловскими пушками, не говоря уж о каком-то разбившемся стекле. Грейвс коснулся палочкой стены, пропитывая дом светлой магией. Слабые чары не удержат чудовище, но оповестят магический мир об угрозе, если ситуация выйдет из-под контроля. Детей пугали сделками с дьяволом, а должны были пугать сделками с собственной совестью. Новый договор был заключен, а цена назначена. Бывший аврор все еще не видел дьявола, но ощущал смутную горечь вины.Теперь ответственность за каждого убитого Криденсом Бэрбоуном будет лежать на нем, на Персивале Грейвсе. Колдун воспользовался возможностью внимательно разглядеть монстра. Неудивительно, что Гринвальд не почувствовал тьму внутри самлемского сироты, Персиваль тоже не видел ее, как ни всматривался в изможденное лицо. Потом при помощи чар он переместил бесчувственное тело на кровать. Лечить тварь Грейвс не собирался, слабость обскури играла ему на руку, но ему нужно было знать, насколько сильно потрепало тварь. Не без опаски, Персиваль дотронулся кончиком палочки до синевато-бледной ладони. Теплая волна магии побежала по телу Бэрбоуна, нашаривая очаги боли, отмечая каждый синяк и ссадину, проверяя кости и в тоже время выдергивая сознание наружу.Криденс
Душно. Темно. И когда чулан приюта «Вторых Салемцев» стал таким просторным, чтобы в нём можно было улечься на полу, не скрючившись в три погибели? Криденс помнил, что у него это получалось лет семь, может даже восемь назад. После нескольких происшествий, принятых за демонические знамения, Ма запирала его в наказание за любую оплошность. Опоздание к обеду, оговорка при прочтении наизусть молитвы, грязь на ботинках, разговоры с посторонними, возвращение в приют с листовками — что угодно считалось провинностью для нежеланного, неугодного ребёнка. Само существование Криденса внушало Мэри Лу омерзение. Лишь возложенная на собственные плечи миссия по очистке грешной душонки от скверны вынуждала женщину терпеть присутствие ведьминого выродка в своём приходе. Поначалу мальчик пытался вымолить прощение, колотил кулаками по двери, даже плакал, но это не вызывало отклика в Мэри Лу Бэрбоун. Слыша его причитания, женщина лишь убеждалась в том, что её воспитательная методика работает наилучшим образом. Подходя к двери время от времени, она говорила: «Сиди тихо, Криденс, иначе демоны услышат и утащат тебя в Преисподнюю, где ты будешь гореть до конца времён за свои грехи и за грехи своей ведьмы-матери». Ненавистница колдовства не знала, что демоны уже были там, в чулане, в её приюте, за тонкой непрочной дверцей. Вернее, не совсем они. Во всяком шкафу — и приютский не был исключением — обитали чудовища. Те, что обращали взоры на Криденса, обладали жестоким и кровожадным нравом. Они всякий раз велели мальчишке точить зубы и когти, ждать приближения стука каблуков Ма с голодным предвкушением, а не с ужасом. Их речи, больше похожие на гортанный звериный рык, вырывающийся из невидимых клыкастых пастей с хрипом и бульканьем, были так убедительны, что за себя делалось мерзко. Чудовища стояли позади Бэрбоуна, положив ему на плечи когтистые лапы, нависнув над ним спутавшимися у глотки шерстяными колтунами, обдавая затылок и шею горячим смрадным дыханием. Они не собирались никуда забирать его, напротив — им хотелось остаться. Прошло много лет, прежде чем эти неведомые монстры обратились детьми и поселились в грудной клетке Криденса, но до сих пор в тенях меж смазанных ребяческих очертаний — а иногда и в них самих — ему чудились перекошенные оскалами морды. Каждый час, проведённый в стенном шкафу, казался самым страшным в жизни. Запертого мальчика не страшили крысы и пауки, только те, чьих отпечатки ладоней чернилами впитывались в тёмную ткань тесного пиджачка. Коленки дрожали, ноги слабли, Криденс мог только сидеть, обхватив руками ноги, а потом и вовсе укладывался на пол, сжавшись в комок. Надеялся уснуть и не мог. Старался дышать тише, чтобы чудища сочли его мёртвым и бросили, но они были мудры, как всякие старые хищники, они не уходили. Ощущение было очень похожим, но не таким. Из приютского стенного шкафа мальчонку всегда выпускала Ма. Вытаскивала на свет, подцепляя за шиворот и до боли выкручивая руку, злилась, видя на лице приёмыша выражение неподдельной радости вместо гримасы ужаса. Не понимала, когда наказание обратилось благословением. Больше этого не случится. Мэри Лу Бэрбоун мертва. Её глаза остекленели, её кожа покрылась противоестественными бороздами и наплывами. Из мёртвых губ не вырвутся гневные слова. Свет не забрезжит по периметру двери. Вокруг — вовсе не чулан, так хорошо знакомый Криденсу. Нет. Его, живого ещё, уложили в гроб и зарыли поглубже, чтобы Дьяволу проще было дотянуть из Ада руки. Если подумать, это не худший исход для него. Бэрбоун потянулся проверить догадку, хотел ощутить пальцами не то грубо обтёсанное дерево, не то сырую землю за ним. Зачерпнул пятернёй черноту, как если бы сквозь неё можно было прокопать лаз наружу, туда, где не душно, где не темно. Руки утонули во мраке, как в океане без дна, как в той глубине, где спят вечным сном бессмертные твари, видевшие начало времён. Темнота оказалась вязкой, не совсем жидкой, но и не твёрдой, как лёд. В этот момент Криденс действительно испугался. Ничего не видя перед собой, попытался проползти вперёд и нащупать хоть что-то материальное, но понял, что и пола под ним нет тоже, и его самого, кажется, нет. Ничего — одна чернота. «Оно забрало меня. Оно поглотило меня», — озарило юношу, и пальцы снова рассекли тьму, силясь за что-то уцепиться, удержаться. По крайней мере, ему хотелось верить, что он не утратил остатки человеческого, что мир не отринул его за свои пределы, где Бэрбоун вечно будет дрейфовать в бескрайней, мёртвой, холодной тьме. Он метался то вверх, то влево, но не двигался с места. Он хотел кричать, но у него больше не было голоса. Он хотел освободиться, но не был уверен в том, что вместо него в мир не выйдет оно. В миг, когда отчаяние уже почти поглотило растворённого во тьме мальчишку, его коснулось что-то тёплое, как будто — чья-то рука… и тьма пала. *** По занемевшему от долгого пребывания на холоде телу разлился странный, неестественный жар, возникающий очагами и пропадающий без следа. Мёрзнуть сутки напролёт было не впервой, поэтому Бэрбоун отлично знал — так легко и быстро не согреться даже в чане с нагретой водой. Это магия. Магия?.. Несколько минут Криденс лежал с закрытыми глазами и не шевелился. После жуткого лихорадочного видения его потряхивало. Ощущать собственное тело было по меньшей мере странно, непривычно… боязно. Вдруг лишний слишком глубокий вдох заставит юношу опять рассыпаться чёрным песком? Вдруг после этого будет уже не возвратиться?.. Ко всему прочему, Бэрбоун страшился того, что увидит. Он, судя по всему, оказался на кровати, но в старом доме подобной мебели не было, только доски, пара стульев и плохонькое кресло. Значит, это другое место. Тот человек — Персиваль Грэйвс или Дьявол в его шкуре — забрал Бэрбоуна с собой. Вопросы «куда» и «зачем» уже не волновали обскура. Точно не в хорошее место. Не в больницу, нет, не в участок, обычный или магический. Точно не с хорошей целью. Не ради благополучия приютского мальчишки, не ради спокойствия мирных жителей Нью-Йорка. Куда страшнее было думать о том, как волшебнику удалось сладить с обскури, как он выжил и уцелел. Неужели в нём была такая сила, какой не имел самозванец? Персиваль Грэйвс усмирил беснующуюся черноту? Изловил в волшебную ловушку? Вынудил повиноваться колдовством? До этого момента Криденс был убеждён том, что его внутренней тьме никто не указ — ни полиция, ни священники, ни маги. Теперь же он сомневался. Сделав глубокий вдох, Криденс отважился открыть глаза и посмотреть на своего похитителя. Иначе назвать колдуна он не мог. Не отошедший от полусна-полуобморока, Бэрбоун узнал мистера Грэйвса скорее по очертаниям, по ощущениям нашёл его руку на своей, контрастно-бледной, но… что это? Что-то лишнее, что-то неправильное… Мистер Грэйвс не удерживал, так что юноша высвободил кисть и взглянул на обе свои поднятые к глазам ладони пустым взглядом. Увидел тёмные бордовые пятна, размывающиеся, расползающиеся на белом. Кровь. Под ней — его наказание, новые раны, часто перечёркивающие ладони по диагонали штрихами заигравшегося с красным карандашом ребёнка? «Нужно помыть руки», — пришла в голову бестолковая, абсолютно нелогичная в сложившейся ситуации мысль, а за ней потянулись другие. Откуда эта кровь? Чья? Когда появилась? Это этот человек — Персиваль Грэйвс — приказал бессознательному обскуру напасть на кого-то? Убить кого-то?.. Ещё кого-то?.. Почувствовав, что задыхается, Криденс впился короткими неровными ногтями в лоб и скулы, запрокинул голову. Слева у виска пальцы ощутили липкую влагу. К нему вернулись мысли о побеге. Кое-как оттолкнувшись локтем от матраса, обскур попытался привстать, чтобы хотя бы найти дверь взглядом. Вот же она. Но как заставить себя встать? И... нужно ли? — Зачем Вы… — прошептал он вместо мольбы выпустить себя из заключения. Почувствовал, как треснули сухие заветренные губы. Лишь неприятное мгновение, за которым волной накатила настоящая боль. В груди потяжелело, попытка вернуть лёгким воздуха обернулась давящим ощущением, перемежающимся с острой пульсацией, отдающейся где-то в спине. Криденс схватился за сердце, как будто ожидал, что обскури потянется к пальцам носителя и даст понять, что живо, но ничего не произошло, только боль и осталась. Оно не ощущалось на привычном месте, не впитывало горечь, жжение и страх. Его не было. На ум шла лишь одна причина: так бывает после ампутации?.. Обскури украдено. Похищено. Выдрано зачарованными клещами из носителя, оставшегося доживать век пустой оболочкой. Новая отчаянная попытка приподняться практически увенчалась успехом, несмотря на дурноту и недомогание, да только на беду взгляд скользнул по лицу волшебника, в котором, искажённом и нечётком, теперь узнавался только тот, другой. — Нет… не… не… — на язык не шло нужное слово, мысли метались по гудящему ульем черепу, вышибая одна другую. «Не трогайте»? «Не помогайте»? «Не испачкайтесь»? — Не надо! Отшатнувшись от похитителя, юноша, теряя остатки равновесия, выставил назад руку, рассчитывая найти опору, но ладонь провалилась сквозь воздух. В первую секунду после падения Криденс не почувствовал нового приступа боли, напротив — откуда-то в нём взялась доселе дремавшая сила, которая дала надежду на побег. Руки оттолкнулись от пола, но, стоило попытаться рывком подняться на ноги, как белая вспышка затмила взор. С губ сорвался то ли скулёж, то ли осипший хрип умирающего. Обскур упал на бок, и тело скрючило судорогой. Последний воздух со свистом вышел из лёгких. Увлажнившимися глазами Бэрбоун искоса смотрел вверх, прижимал к груди руки, как если бы мог спрятать кровавые следы и, возможно, всё ещё оставшуюся в нём тьму от чужого взгляда.Грейвс
Грейвс отшатнулся. Нога чуть не подвела. Пока что боль была собакой за стальной сеткой: лаяла, но не кусала, и Персиваль отмахнулся от нее. Если бы обскури дернулось в его сторону, заговорило, попыталось отвлечь лживыми речами, он бы ударил. Магия бурлила в крови, тянула за руку. Внезапное пробуждение чудовища снова превратило жизнь в шахматную доску, хаос присмирел, разделенный на черное и белое. В этой партии все ходы были предопределены заранее. Его опыт, знания, убеждения требовали направить на Бэрбона палочку. На секунду колдун встретился взглядом с обскури и порядок исчез. Черное и белое снова перемешались. Минуту Грейвс молча наблюдал за тварью, пытаясь прикинуть сколько в ней настоящего страха, а сколько притворства. Но глаза покрасневшие, болевшие как обожженные пороховой гарью, не хотели ничего видеть. Усталость, напряжение, страх перед неизвестным думали за него и Персиваль понимал: если он сейчас не вернет себе выдержку, ничем хорошим это не кончится. Будто для того, чтобы еще больше сбить колдуна с толку, обскури забилось в припадке. Грейвс чувствовал, что теряет контроль, успокаивать психов он не умел. То есть умел, но только при помощи заклинаний. С Бэрбоуном это бы не сработало. Незаметно его было не околдовать, тьма внутри успела набраться сил и могла ударить в ответ. Ничего не оставалось, кроме как пойти на открытое столкновение... или попытаться заговорить чудовищу зубы. «Обращайся к нему, как к человеку, но не забывай, что он – монстр», - сказал себе Персиваль. Он не спеша приблизился к пленнику, гадая, что стоит за выражением отчаяния на лице, за паникой, за слезами дрожащими в уголках глаз. Слабость? Обычная физическая боль? Или дьявольский самоконтроль, который превращал тело в набор декораций и спецэффектов. По желанию изощренного манипулятора на лице сменялись боль, покорность, страх. Мышцы двигались, слаженно как танцовщицы канкана, и ни одна не выбилась из ритма, выдавая обман. По щелчку невидимых пальцев по губам пробежала дрожь, добавляя последний штрих к общей картине. Человек был не способен разыграть настолько достоверный спектакль, но ведь Персиваль не с человеком имел дело, а с непонятной злобной тварью. В других обстоятельствах Грейвс бы ликвидировал обскури, имея на это полное моральное право, данное ему законом. В другой более совершенной реальности он сдал бы пленника лекарям, чтобы они изучили чудовище и нашли бы способ борьбы с подобными монстрами. Но в этом несовершенном мире он не мог надеяться, что Конгресс возьмет на себя грязную работу и разберется с Бэрбоуном. Нет, заполучив новое мощное оружие, политики ослепленные жадностью и жаждой власти, перегрызутся друг с другом и не расцепятся даже, если мир полетит к чертям. А Гринвальд все равно возьмет свое. - Криденс. Почему это имя всегда царапает глотку будто колючка? – Прости, что напугал тебя. Я не хотел причинить тебе боль. Я не собирался приводить тебя сюда силой, но там в подвале все пошло не так и я не мог допустить, чтобы ты опять кого-нибудь… - «Соображай, что говоришь», - одернул себя колдун. Напоминать Бэрбоуну о том, что он убийца было плохой идеей. Впрочем, слушал ли его обскури? По застывшему лицу этого было не понять, как и по равнодушным лицам святых, к которым упрямо взывают слабовольные немаги. – Я не мог допустить, чтобы ты кому-нибудь навредил. Заметило ли чудовище секундную заминку? Грейвсу не оставалось ничего другого кроме как продолжать. Он остановился в нескольких футах от твари, съежившейся на полу. Боль в лодыжке настойчиво добивалась его внимания и подталкивала сесть на кровать. Персиваль осторожно перенес вес на здоровую ногу. - Ты понимаешь меня? В ответ - едва заметное движение головой. Не понять «да», «нет» или просто неосознанный жест. Обскури выглядело не просто слабым - измученным, но было ли это правдой или только маской, прикрываясь которой тьма выгадывала наилучший момент для удара? Гейвс не знал, так же как и не знал, хватит ли у него сил, чтобы расправиться с противником. И он решил действовать обманом. - Чары, которые тебя разбудили это лечебная магия. Она – не опасна. Тебе, Криденс, сильно досталось, часть этих повреждений можно вылечить прямо сейчас. Но если ты боишься магии или зелий, я попробую достать не магические лекарства. В любом случае ты - не умрешь. Так что можешь выбирать. Хочешь, чтобы я тебя исцелил - протяни руку.Криденс
С чего верить магу? С чего слушать его? Персиваль Грэйвс лгал. Он был ничем не лучше сенатора Шоу, этого мерзавца в дорогом костюме, который охотно вытер бы ноги о “салемский мусор”, пришедший к его порогу. Он ничем не лучше того безразличного, бессердечного, обрюзгшего и ополоумевшего от лени и жизненной сытости директора приюта, откуда Мэри Лу забрала Криденса ещё мальчиком. Ничем не лучше Ма, которая с видом творящей божественное правосудие праведницы рассекала детям руки и спины. Ничем не лучше бросивших сына родителей. Ничем не лучше прохожих на улице. Ничем не лучше самозванца. Даже живущая под сердцем чуждая законам мироздания чернота была ужаснее, непостижимее, но честнее всех их вместе взятых. О, Бэрбоун понимал всё, хоть слова, едва прозвучав, терялись в шуме, притупляющем слух. Не спешащий слишком сокращать расстояние мужчина снова говорил о плохом, снова о смерти, снова об опасности. Криденсу это осточертело. Он чувствовал себя тварью, сбежавшей из зверинца, загнанной в тупик ловцом, который почему-то медлит и не набрасывает удавку на шею. Бежать. Бежать так далеко от людей, как унесут ноги. Им вместе не прожить. Криденс уже успел понять, что ему нигде нет места - ни среди бездомных, ни у "Вторых Салемцев", ни в магическом мире. Никому нельзя верить. Никому, даже себе, где-то в глубине души не додавившему наивную надежду на то, что в этот раз всё будет хорошо, что можно довериться без риска обмануться. Бежать. Как, если не держат ноги, а рёбра, кажется, превратились в костяную крошку? Нет, не “как”... “когда”. Не сейчас. Позже. Пусть лечит, пусть думает, что обманул, что победил. Всего и надо, что притвориться тихим, покорным, безропотным. С Ма это всегда срабатывало, даже лже-Грэйвс с лёгкостью верил причитаниям о том, что Криденсу не удалось найти особенного ребёнка… хотя он и не искал, пытаясь так продлить встречи с таинственным благодетелем. Жалких не боятся, в ничтожных не видят опасности, у слабаков не подозревают хитрости. Криденс протянул к волшебнику руку, но замер, уставившись на свою окровавленную ладонь. Смотрел и смотрел, как заворожённый. Его раны открывались снова. Набухали и лопались вызревшими почками шрамы, выпуская наружу накопившуюся внутри мерзость. Чёрная пополам с алым жижа, густая, как застоявшийся мазут, потекла по запястью. Раньше Криденс слышал о ранах Христа, которые постоянно открывались на телах истово верующих, но сам он был не из таких. Грешник, для которого уже приготовлен отдельный котёл в Аду, истекал не кровью, не грязью, а чем-то средним. — Нет... нет... — Криденс зажмурился и замотал головой, как свойственно детям, отгоняющим ночные кошмары, а после снова взглянул на свои руки и обнаружил, что рваная кожа каким-то чудом срослась. То, что вылилось из ран, впиталось обратно. Это было видение? Или?.. Что-то перекатывалось, перетекало, жило под кожей. Таково наказание за попытку солгать, воплощение нового греха, перекинувшегося с души на тело? Или так наступает безумие?.. Криденс больше не тянулся к волшебнику, этот путь был отрезан ужасом, двумя костлявыми пальцами предупредительно взявшимся за выступающий позвонок на шее. — Где вы... — сбивчиво и торопливо зашептал юноша темноте, которую электрический свет загнал под кровать. Зрачки сузились, а вокруг них по карей радужке расходились белые пятна, как разводы молочных капель, упавших в кофейную гущу. — Почему вы молчите... почему сейчас... вернитесь... Обратившись чёрным песком, Криденс мог бы сбежать, обрушить стену или хотя бы просочиться в оконные щели, но детские голоса не отзывались, не подкрадывались ближе, чтобы взять руководство над потерянным мальчишкой. Обскур нашёл озябшими плохо гнущимися пальцами крупный порез ниже сгиба локтя под рваной тканью пиджака и рубашки и сковырнул ногтями чуть запёкшуюся мягкую корку. По сравнению с спазматическим жжением в груди это ощущение было несущественным, незаметным, скорее просто назойливым, как комариный укус, но Криденс надеялся, что внутренней тьме хватит такой подачки, такой жертвы, чтобы насытиться хотя бы ненадолго. Он манил обскури, как хищника из пещеры: на кровь, на открытую рану, на уязвимость. Тьма оставалась безмолвна и не желала показываться. Тогда Бэрбоун, отвергнутый, оставленный в одиночестве сам за себя, решил защищаться доступными средствами. Проследил выше рваный край кожи и с усилием достал трёхдюймовый осколок стекла, прикусив язык от боли и сморгнув обжигающие воспалённые глаза слёзы. Сжал стекло в ладони, не особенно опасаясь прорезать руку. Сперва хотел направить своё ничтожное в сравнении с магией оружие на Персиваля Грэйвса, но в последний момент ткнул остриё себе в горло, оставив кривую неглубокую царапину. Криденс всё ещё не хотел умирать, но понял, что убивать его не собираются. Значит, жизнь обскура ценна для волшебника. Он прошёл против соплеменников, чтобы заполучить неприрученную тёмную магию, он неоднократно подверг себя опасности и не хочет потерять добычу, которую считает пойманной. — Ещё шаг — и я вспорю себе шею, — слова прозвучали на удивление твёрдо, хотя зубы звучно стучали от озноба, слабости, страха и боли. В своём отчаянии Бэрбоун мог надеяться лишь на то, что это хоть ненадолго остановит колдуна, заставит промедлить, задумавшись, а за этот срок обскури явит себя.Грейвс
Все повторялось, как круг на карусели. Палочка в руке и напряженное ожидание. Бесплодный выбор между двух зол: страхом привлечь внимание авроров и страхом спровоцировать тьму. Разум Бэрбоуна, видимо, несся сквозь безумие как сквозь ночь, бросив скрученное тело на полу. Оно говорило, но слова были не для ушей колдуна, оно царапало руки, наказывая себя и сбивая с толку тюремщика. Как успокоить чудовище, если под рукой нет лекаря, нет нужных зелий, нет гарантии, что заклинания не сделают все только хуже? Варианты прокручивались в голове, как бумажки в стеклянном барабане лотереи, и ни один не сулил выигрыша. Парализовать? А если перекинется? Использовать светлую магию? Все равно, что зажечь факел, на который слетятся авроры. Нападать – нельзя, говорить – слова –всего лишь паутина… Осколок стекла возник, будто из воздуха. Грейвса взяла злость. Его снова загоняли в угол, где демоны прошлого уже вскинули зубастые морды. Ему стало наплевать на будущее и на то как именно закончится этот треклятый день. Лишь бы он наконец закончился. - Давай! – колдун усмехнулся. – Если посмеешь…Криденс
Криденсу удалось. Угроза подействовала так, как он и ожидал. Волшебник медлил, не применял магию и не пытался отобрать у мальчишки его оружие банальной физической силой. Но протянутое время ничего не дало: обскури по-прежнему молчало, пряталось... или было бессильно что-либо сделать. Зато юноша убедился, что перед ним точно другой человек, не тот, что приходил к нему в переулок, лечил руки и внушал приютскому сироте идею его исключительности. Не тот, кто преследовал мальчишку, перекинувшегося магическим бедствием, и обещал всё, что угодно, если только Бэрбоун пойдёт за ним следом. Этому... наплевать? Нет, не совсем, но... выставленное напоказ безразличие резануло по сердцу, которое и без того за последние дни превратилось в сплошную рану. - Не тот, - одними губами прошептал Криденс, опять вбивая эту простую мысль в свою голову, откуда она всякий раз улетучивалась. Надежда во взгляде сменилась остывающим разочарованием. "Ты никому не нужен! От тебя одни проблемы! Тебя выкинули собственные родители, чего ты ждёшь от других?" - звучали в голове слова Мэри Лу, сказанные то ей самой, то голосом Персиваля Грэйвса. Да, маг хотел заполучить обскури, но сам Криденс не представлял для него ни интереса, ни ценности. Просто мистер Грэйвс пока не придумал, как разделить их. Придумает - и сразу выбросит, уничтожит оболочку. Так зачем ждать? Зачем дарить что-либо человеку, который готов просто смотреть, как умирает у него в ногах беспомощный даритель? "Ты никчемный и ни на что не способный!" - твердила Ма день за днём, то же Криденс читал во взглядах окружающих, но он знал, что все они ошибаются. Сейчас, согнувшись пополам от боли, сжимая кровоточащей, но крепкой рукой кусок стекла, Бэрбоун ощущал нечто близкое к эйфории. Уголки губ подёргивались на грани полубезумной надломленной улыбки. Он потерял свою былую жизнь, ему было нечего терять, но в этой неожиданно свалившейся на него свободе он чувствовал себя способным на всё. - Гореть Вам в Аду, мистер Грэйвс, - вместо прощания выдохнул Криденс, зажмурился и с силой перечеркнул шею острым краем осколка. "Там и встретимся, - отозвалось мгновенно мыслью, не понять, приятной или нет, - однажды - все мы встретимся. Всё. Кончено". Юноша почувствовал, как надорвалась поддетая кожа, как по рукам теплом полилась кровь, как всё онемело в животе, а сердце замерло, готовое окончательно остановиться. Он понял, что что-то не так, только когда осколок прочертил предполагаемую линию до точки невозврата. Это было слишком плавно, слишком просто. Не так, как себе представлял Бэрбоун. Голова не завалилась назад, не удерживаемая ничем, алые брызги не забили фонтаном, не залили комнату. Жизнь утекала из тела недостаточно быстро, рука, инстинктивно метнувшаяся к горлу в попытке зажать рану, нащупала не слишком глубокий короткий прорез. Как будто лезвие прошло сквозь тело, как сквозь песок... Обскури предало его. Не помогло спастись от похитителя, но помешало оборвать жизнь, которую уже не спасти и не исправить. Криденс ударил снова, на этот раз с ещё большей силой, но стекло опять причинило меньшие повреждения, чем на то рассчитывал юноша. Сделав судорожный вдох, он опять занёс руку. Оно устало. На третий раз - не сможет. На третий раз - получится.