Грейвс
Грейвс не верил, что Бэрбоун выполнит угрозу. Когда осколок вспорол кожу, колдун вздрогнул, будто острый край царапнул и его тоже, но не по горлу, по совести. Тем не менее он ничего не сделал, чтобы остановить руку уже занесенную для нового удара. Чего он ждал? Он ждал острого сухого пепла, который должен был вырваться из раны вместе с кровью, вместо крови. «Покажи мне кто ты», - Грейвс не был уверен произнес ли он эти слова про себя или в слух. В любом случае тьма не ответила на его призыв. Перед ним по прежнему стоял отчаявшийся мальчишка, решивший идти до конца, не по капризу, не по глупости, а потому что выбора не осталось. Сомнения, что всегда верно служили дьяволу, твердили: "Не мешай ему. Пусть сделает то, на что тебе не хватило благородства". Персиваль понимал, сейчас бездействие - правильный поступок. Последний шанс вернуться на праведный путь. Парализующее заклятие сковало обскури до того, как осколок стекла в третий раз погрузился в рану. Кровь застыла, замерло бледное перекривившиеся от боли лицо и даже взгляд Бэрбоуна остекленел, как у чучела. Грейвс не мог оправдать свой выбор логикой. Интуицией, впрочем тоже. Но, так ли важно, откуда именно пришла мысль, что монстры себя не убивают? Человек, да… Человек может. Людьми движут слабость, чувство вины или жажда искупления, но у чудовища только один мотив – выживание. Рефлексы вытеснили неуверенность. Спасти, подойти, быстрее и пусть боль лает злой собакой, опуститься на колени, отшвырнуть чертов осколок, накрыть рану ладонью и магией. Чужая кровь согрела озябшие пальцы. Колдун шептал заклинания, осторожно поддерживая голову Бэрбоуна. Раны были не глубокими. Сомнения вернулись. Прошла лишь пара минут, а Грейвс уже задавался вопросом, не было ли случившиеся хорошо отыгранным спектаклем. Провокацией. Проверкой, которую он провалил. Магия продолжала лечить раны, синяки, ушибы, порезы, пыталась успокоить теплом. Грейвс не давал ей проникнуть глубже. Он не испытывал отвращения к крови, к запаху пота, к грязи, лишь мысль о соприкосновении его магии с мерзкой магией Бэрбоуна скручивала пустой желудок К горлу подкатила едкая желчь. Персиваль сглотнул. Его душа - помойка, но она его помойка и чужой тьме там делать нечего. - Послушай меня, Криденс, - он осторожно, развернул голову пленника, так чтобы посмотреть в испуганные карие глаза. Хватка заклятия ослабела, тело стало мягким и податливым. Вялые мышцы не могли оказать сопротивления. – Внимательно послушай. Как бы тебе не хотелось умереть, этого не будет. Ты, я, Геллерт Гринвальд – мы все участники одной игры и не можем выйти из нее по своей воле. Те ли слова он говорил? Вряд ли. Усталость не давала мыслить четко. Персивалю нужно было усыпить бдительность обскури, убедить тварь, что они союзники, пусть и не по доброй воле. И тем самым выторговать немного времени, чтобы разобраться с чем он имеет дело или все таки с кем. Раны затянулись, осталась кровь на одежде, на теле, на полу и еще черт знает где. Следы крови, так же как и напоминания о неприятном прошлом, могли обнаружится там, где их совсем не ожидаешь увидеть. В этом Грейвс не раз убеждался. Он не позволил себе отвести взгляда и со спокойствием, которого совсем не ощущал, произнес: - Ты прав, я - не он. Но его обещания были даны от моего имени, и я не могу тебя бросить. Ты – мой долг, моя ответственность. Колдун прислонил Бэрбоуна к стене, а сам отодвинулся. Спина уперлась в деревянную раму кровати. - Парализующие заклинание не позволяет тебе двигаться. Сейчас я его уберу. Ты – не пленник, а я не тюремщик, но нам некуда деться друг от друга. Заклятие исчезало медленно. За это время Грейвс мог бы добраться до другого конца комнаты, но он слишком устал, чтобы шевелится. Тело ждало обещанного отдыха, а его опять безжалостно скрутили, выжав остатки сил. Бэрбоун легко разорвал бы чары, если бы захотел и Грейвсу ничего не оставалось кроме как выдать уступку из слабости за жест доброй воли.Криденс
Случилось необъяснимое — тело онемело и перестало слушаться. Произошло это вовсе не из-за потери крови. Без сопротивления Бэрбоун был обезоружен, остался без куска стекла, которым собирался себя защитить тем или иным способом. Настала пора признать, что попытка покончить с собой окончательно провалилась. По телу очагами вспыхивал неприятный зуд, ничего общего с мягкой теплотой, заживлявшей ладони в переулке. Персиваль Грэйвс не спасал носителя обскури, а просто лечил его раны, да и то не все – тянущая боль в груди не пропадала, вспыхивала при малейшем движении в чужих руках. Криденс хотел оттолкнуть этого человека, хотел кричать и протестовать, хотел ударить со всей оставшейся силой – стеклом, кулаком, чем придётся… но только и мог, что пыхтеть сквозь сомкнутые зубы от обиды, беспомощности и слабости. Когда взгляды встретились против воли исцеляемого, Бэрбоун решил смотреть внимательно. Пытался разглядеть, с кем на самом деле имеет дело. Вопреки ожиданиям, вместо алчности или торжества юноша увидел лишь усталость. Ничего от прежнего мистера Грэйвса, не человека, но образа-маски, образа-идеала, которому хотелось довериться, который никогда не выказывал слабости или неуверенности и нёс в себе внутренний свет. Ничего от злобного колдуна, которого легко было вообразить на месте похитителя. Просто усталость. На долю секунды Криденс позволил себе обмануться, поверить, что в комнате творится чудовищное недопонимание между переломанным жизнью юнцом и сошедшем с пути мужчиной, для которых друг в друге не всё потеряно, но реальность вновь напомнила о себе. «Долг? Ответственность?» — слова повторялись в голове, интонация искажалась, передразнивая, обращая сказанное в грубую насмешку. Несколько дней назад самозванец — Геллерт Гриндевальд — выбросил Криденса, как использованную вещь, а через пару минут решил, что сможет подобрать из грязи, отряхнуть и снова использовать. Всё повторялось. Персиваль Грэйвс вот только был готов бесстрастно наблюдать последние вздохи Бэрбоуна, корчащегося на полу в луже ещё тёплой крови, но вдруг передумал и пошёл на попятную, взялся показать себя заложником обстоятельств, а не их виновником. Криденс не повёлся в первый раз, не собирался поддаться соблазну и во второй. Это было бы слишком глупо даже для него. Волшебник не соврал хоть в чём-то и освободил носителя обскури от сковывающих чар. Заёрзав, Криденс подобрал колени к самому подбородку, уцепился пальцами за брючины, согнулся, пряча лицо. Терпимую боль просто проигнорировал. Стало холодно и слишком просторно. Он забился бы в угол или под кровать, если бы был уверен в том, что на половине пути не будет снова парализован неизвестной силой и возвращён на обозначенное магом место у стены. — Я думал, что Вы — хороший человек, а Вы… «Молчи, — одёрнул себя Криденс, прикусил губу, — держи язык за зубами, иначе он всё поймёт». Негласная приютская мудрость гласила: «Не болтай при взрослых». Пусть Бэрбоуну и шёл восемнадцатый год, он по привычке держался этого правила, замышляя что-либо, выходящее за установленные для него правила, тем более — предстоящий побег. Пройдёт несколько дней, и мистер Грэйвс потеряет бдительность. Станет видеть рядом с собой сироту, у которого в голове одна извилина, да и та напрочь отбита приёмной матерью и подвыпившими бугаями-фабричными, которым всегда нужен кто-то, чтобы чесать кулаки. Раны подживут, в животе побывает что-то кроме хлебных корок и воды, если повезёт — получится украсть немного денег. Тогда-то и настанет момент, чтобы исчезнуть из этого дома, убраться подальше и никогда не вернуться назад. — Что Вы со мной сделаете? — в попытке прогнать давящую на уши тишину спросил Бэрбоун гораздо тише прежнего, полушёпотом, закрыв глаза. — Куда отвезёте? На свои вопросы юноша не ждал прямого и честного ответа, лишь попытку увильнуть. А ведь ясно, что будет дальше. Колдун продаст обскура человеку, который носил его лицо, или решит использовать в собственных целях. Что лучше? Пожалуй, что первое. Пусть Криденс только что впервые услышал имя волшебника-самозванца, он знал его лучше, чем того, кто сидел перед ним. «Молчи».Грейвс
Грейвс отвел взгляд, невозможно было смотреть на монстра, уверенного в своем праве осуждать его, Персиваля Грейвса, и при этом продолжать притворяться добрым и понимающим. "Ты - проклятая тварь, убийца, - ярился колдун. - Не тебе меня упрекать!" Но слова "Я думал, что Вы — хороший человек, а Вы…" продолжали жечь. А ведь обскури видело его первый раз в жизни. Что оно знало? Ничего. Зато Персиваль знал себя, потому и злился. Слабый хриплый голос лишь повторил на свой лад то, что бессонными ночами крутилось в голове бывшего аврора. Почувствовало ли чудовище, как сильно оно задело врага? Грейвс уставился на Бэрбоуна, тот отгородился от любых взглядов, закрыв глаза. Лицо ничего не выражало, но это вовсе не означало, что Персиваль мог отмолчаться, проигнорировав вопросы обскури. Хотя ему и хотелось. У него не было ответов, не было плана, не было даже сладкой сказки на ночь. - Я могу дать тебе зелье из боярышника. От него ушибы заживают быстрее. – Грейвс коснулся палочкой одежды убирая следы крови. Потом заклинание очистило пол, но не коснулось Бэрбоуна. – Оставаться в Нью Йорке нельзя. Рано или поздно тебя найдут и ничем хорошим это для тебя не закончится. Держать голову прямо становилось все труднее. Грейвс чувствовал, его словам не хватает убедительности. Мысли в голове крутились все медленнее. Персиваль не стал ждать, когда карусель сполностью остановится, а белые лошадки, что подскакивали под противный звон в ушах, созвучный писку каллиопы, замрут мертвыми уродцами. Он резко завершил свою речь: - Я отвезу тебя в Англию. Там у тебя будет шанс начать все заново. Звон в ушах стал громче.Криденс
Воздуха не хватало. Криденсу казалось, что ещё несколько минут, и он задушит себя выбранной позой, или прогнувшаяся грудная клётка треснет и разобьётся осколками рёбер, прошьёт его насквозь, словно шрапнелью. Персиваль Грэйвс привёл в порядок одежду и окружение. Вот так просто — один взмах и нет ни крови, ни ран, ни шрамов, ни битого стекла, ни иных следов произошедшего. Юноша недобро покосился на волшебника. Ему не понравилось то, что произошло, не понравилось, с какой лёгкостью маги вырезают из своей жизни кусочки и уничтожают их, вымывают из прошлого грязь, перерезают трос и дают упасть на океаническое дно грузу содеянного. С глаз долой — из сердца вон. Для того ли дана им магия? Похититель заговорил, решив не таить от пленника его участь. Криденс отвернулся, вперил пустой взгляд в противоположном направлении, почувствовав, что не сдержит кривую улыбку, которая в сочетании со сдвинувшимися бровями и широко распахнутыми глазами придала его лицу жуткое выражение, свойственное вечным узникам лечебниц для душевнобольных. К счастью, Грэйвс не мог этого видеть. Вот оно. Англия. Место, о котором приходилось слышать, далёкое, чужое место за большой водой. Дельцы, готовые щедро заплатить за носителя обскури, где-то за океаном. Криденсу суждено пойти по рукам, стать не человеком, не монстром, но оружием, предметом, инструментом. А Персиваль Грэйвс… жизнью вчерашнего раздатчика листовок из Общества противодействия магии Второго Салема он оплатит себе свободу и новое начало. Развернётся и уйдёт, игнорируя устремлённый в спину умоляющий взгляд, как ушли когда-то родители, как ушли проверяющие, заглядывавшие в приют, как ушла волшебница, которая — одна из всех — попыталась помочь Криденсу, когда приёмная мать в очередной раз подняла на него руку. Персиваль Грэйвс пропадёт в чёрном вихре, исчезнет и никогда не вернётся. Ему незачем. «Стой тут. Будь хорошим мальчиком», — вспомнил Бэрбоун слова-приговор, слова-приказ, чувствуя, как начинают крупно дрожать, практически трястись озябшие руки. Нет уж. Не в этот раз. Больше никаких предательств, никаких растоптанных надежд, надежд в принципе. Никто не бросит его. Вместо этого он уйдёт сам, как только почувствует в себе для того силу. Никто не обманет его. Нельзя обмануть того, кто не верит. Слова о возможном спасении не заморочили Бэрбоуну голову. Возможно, если бы колдун был к нему добр или хотя бы небезразличен, обскур и счёл бы его намерения благородными, но после всего в каждом его слове юноша заставлял себя видеть подвох. Этот человек не желал ему лучшей доли. Кулаки сжались. Тремя вдохами и выдохами спустя лицу вернулось прежнее безразличие и смирение обречённого. — Я не хочу… этого, — юноша не то кивнул в направлении зажатой в руке волшебника палочки, не то просто бессильно уронил голову набок к другому плечу. Он посмотрел на Персиваля Грэйвса, как смотрят на стул в дальнем конце комнаты или на прохожего, которого нет смысла задерживать в памяти. Говорить было тяжело, слова из себя удавалось вытолкнуть лишь на сиплом выдохе. — То, что Вы хотите дать мне… я выпью… но после оставьте меня, мистер Грэйвс, прошу Вас, — «для Вашего же блага», — оставьте. Или… скажите, куда мне пойти. Я не сбегу. Неуверенность Криденса в собственных ногах не стала причиной отказаться от попытки ложью добиться одиночества. Рядом с Персивалем Грэйвсом было тесно даже в такой большой комнате, которая раза в три просторнее его приютской — разрушенной, потерянной навсегда — каморки. Само присутствие волшебника давило на Бэрбоуна, вынуждало позабыть о страхе остаться в мире совсем одному, лишь бы оказаться подальше хотя бы на несколько часов. И дело было не в лице предателя, в его-не-его лице. Лицо — просто лицо, держится на своём месте ничуть не крепче маски, а за ним… за ним то, чего Криденс предпочёл бы никогда не знать и не видеть. Юноша завидовал себе прежнему. Он не хотел за океан, не хотел идти вперёд и начинать заново, только вернуться в былую жизнь, где никогда не было Персиваля Грэйвса.Грейвс
Бэрбоун не стал спорить или выпытывать детали. Грейвс ощутил нечто вроде благодарности к обскури, хотя оно действовало не в его, а в своих собственных интересах. Наверняка рассчитывало усыпить бдительность противника, а потом собравшись с силами, ударить в спину. - Эта комната твоя, ванная дальше по коридору, - Персиваль постарался встать на ноги, не показав насколько сильно вымотан. Обошел кровать, заметно припадая на правую ногу. Глаз змеи, нос ведьмы, копыто черта... пальцы бездумно касались узора на крышке шкатулки, а мысли и чувства были по прежнему сосредоточены на чудовище, как одно большое вогнутое зеркало, которое собирало не только легкие всплески чар, но также звуки, шепотки и шорохи, движения на краю поля зрения, колебания температуры в комнате или любое изменение ритма чужого дыхания. Шкатулка раскрылась, тихонько звякнули пузатые склянки. Персиваль не таился, он был уверен, Бэрбоун не отличит снотворное от настойки боярышника. На краю тумбочки возник стакан с водой. Грейвс без колебаний взял пузырек, наполовину заполненный синей жидкостью. Для человека максимальная доза составляла шесть капель. Следовало так же принимать в расчет вес пациента, возраст, общее состояние. Некоторым бедолагам хватало и двух капель, чтобы заснуть и больше никогда не проснуться. "Шесть", - повторил про себя Персиваль, осторожно наклонив пузырек. Тягучая жидкость медленно ползла к горлышку. Кап. Зелье не растворилось в воде, оно будто проросло сквозь нее синими корнями, достав почти до самого дна. Вторая капля спутала тонкие отростки и синева заклубилась грозовой тучей. Грейвс наблюдал как вода меняла свой цвет, становясь все темнее и темнее. На войне, когда нужно было принять важное решение, они часто бросали монету. "Наживка для удачи", - так прозвал ее Абель. Он же утверждал, что такие монеты крутясь в воздухе всегда сверкают, как блесна, поймавшая солнечный луч. Персиваль усмехался, считая, что лучший друг как обычно привирает ради красного словца. Сам он в удачу не верил. Тогда. А теперь колдун не отказался бы от потертого четвертака, который легко взлетает в воздух подброшенный щелчком пальца, вертится, предлагая судьбе: орел или решка, и падает на раскрытую ладонь. Но у него не было монеты, только склянка со снотворным в правой руке и стакан, полный синевы в левой. И судьба не могла помочь с правильным выбором: убрать склянку сейчас, пока шестая капля еще висит на краю горлышка, или продолжить. Семь, восемь, девять тугих синих бусин, а лучше все двенадцать, чтобы оно точно сдохло. Персиваль поставил зелье на тумбочку. Упрек обскури, как мелкий, но доставучий комар, продолжал звенеть на краю сознания. Грейвс хотел оправдаться, но что он мог сказать в свою защиту? "Я старался быть хорошим, но не преуспел, потому что хранил верность принципам, когда нужно было хитрить и предал их, когда следовало оставаться верным". Ровно шесть капель - это не поединок лицом к лицу, но именно то, чего ожидаешь от плохого человека. - Возьми, - он вернулся к Бэрбоуну и протянул стакан. – Лучше пей сразу, зелье горькое.Криденс
Обскури не дало Криденсу умереть, помешало исполнить принятое решение, оставило пленником Персиваля Грэйвса, а он даже не мог злиться. На кого? На себя? На темноту, которая была его частью? К тому же, в момент, когда осколок стекла скользнул сквозь плоть, юноша кое-что понял. Опасная магическая сущность осталась при нём, не погибла, не была из него выдрана. Более того, тьма внутри по какой-то причине была вынуждена защищать носителя. Прежде Бэрбоун думал, что эта тварь явилась из Ада, чтобы мучить его за грехи, но теперь всерьёз сомневался, настолько ли она чужеродна, действительно ли она не сбегает из его усталого и ослабшего тела по собственной дьявольской воле, есть ли у неё вообще воля… - Спасибо, сэр, - машинально выпалил Бэрбоун и осёкся. Он не хотел благодарить волшебника, уж не за комнату и не за ту сомнительную жижу, которую тот развёл в стакане. Напротив, ему хотелось повторить тому пожелание поскорее оказаться в адском пекле, но иные слова сорвались с губ сами собой. Криденс поглядел на волшебника снизу вверх взглядом, наполненным по-детски сильной обидой, словно это Персиваль Грэйвс заставил его произнести благодарность, вытащил фразу из глубин сознания какой-то незаметной магией. Стакан обскур, тем не менее, принял, заодно уставившись в него, вместо того чтобы продолжать пялиться на похитителя. Быть отравленным Криденс не боялся. За последние несколько дней обскури спасло его от целого отряда волшебников, от голодной и холодной смерти, от глупой гибели под кулаками тугоумного бродяги, от монстра в чёрном тряпье, даже от самоубийства. Оно почувствует яд, сдавит юнцу глотку, перетряхнёт внутренности и заставит выплюнуть проглоченное. Собрав все крохи храбрости, которые в нём имелись, Бэрбоун осушил стакан несколькими глотками. Жидкость и правда оказалась настолько горькой, что юноша скривился. Замер, насторожился, ожидая, как выпитое полезет наружу, но ничего не произошло. Внутренняя тьма не протестовала. Пустой стакан Криденс вернул волшебнику. - Ванная, - пробормотал юноша, припомнив способ мгновенно убраться подальше от мистера Грэйвса в другую комнату, а уже там дождаться, пока тот уйдёт. Цепляясь за стену и тумбочку, Криденс сумел подняться на ноги. – Я… в ванную. Было наплевать на то, что его одежда изорвалась и испачкалась кровью и грязью, ещё меньше волновала постель, которая непременно превратится в груду несвежего смердящего тряпья. Из спальни мальчишку гнало не стремление к чистоте, а желание сбежать, оказаться в противоположном конце дома, если дальше пока никак. Его шатало, он чуть не упал, зацепив ботинком ножку кровати, но успел удержаться. Двумя шагами – до двери, до ручки, которая удержит от нового приступа дурноты. Далее – в коридор, шаря ладонями по стене. Как угодно – лишь бы дальше. Закрыв на крючок дверь, Бэрбоун привалился к ней спиной и сполз на пол. Дышал тихо, пытался расслышать в коридоре шаги, выяснить, не пошёл ли маг за ним следом. В голову бесцеремонно влезла дурацкая мысль: уходить, не прощаясь, было не вежливо. Возмущённый внезапно объявившимся приютским наследием, Криденс с силой хлопнул себя ладонями по щекам. Дурь удалось вышибить. Похищать людей – вот, что не вежливо. Без спроса применять на них магию – абсолютно не вежливо. Продавать ни в чём не повинных сирот за океан, как рабов – ничего общего с вежливостью. Накатившая волной злость подняла мальчишку на ноги, дала ему силы добраться до умывальника. Отражение в зеркале встретило его взглядом восставшего из мёртвых покойника: бледного, с ввалившимися щеками в покрасневших после шлепка пятнах, синеватыми губами в кровавых корках и трясущимся подбородком. Стараясь не глядеть на него, Криденс открыл воду, прополоскал рот, сделал несколько глотков из-под крана, пытаясь разбавить задержавшуюся на языке горечь, плеснул воды на саднящие глаза. После он долго тёр руки одна об другую под потоком, но удалось отмыть не все потемневшие пятна. Голова потяжелела, мысли свелись к сочетаниям пары слов. То ли однообразные движения убаюкали его, то ли начала действовать жидкость из стакана. Настала пора возвращаться. Назад в отведённую ему комнату Бэрбоун шёл, стараясь ступать как можно тише, но его всё ещё бросало от стены к стене. Комната уже опустела. Новый обитатель дома затворил дверь, добрёл до постели и повалился на неё прямо в обуви, не удосужившись выключить свет. Завозился, запутался в одеяле, так и не сумел затянуть на кровать ноги. Сонливость притупила боль в груди, заволокла пеленой сознание. Веки опустились, и Криденса забрала темнота.Грейвс
Себе Персиваль развел общеукрепляющее зелье, выпил его в два глотка, не почувствовав кислого вкуса. Дверь ванны громко хлопнула. Грейвс вышел в коридор. Теперь, когда не нужно было сохранять каменное выражение лица, он морщился на каждом шаге. Синяки, ссадины и ушибы ныли, но проблема была не в них, а в слабости, которой он не мог противопоставить ничего, кроме собственной воли. Персиваль зашел в гостевую спальню, прижался к стене, оставив дверь приоткрытой. Через пятнадцать минут станет ясно, сработала ли его уловка. Обычно темнота обостряла слух, но сейчас звон в ушах заглушал остальные звуки: все эти подозрительные шорохи, скрипы, предупреждающие о чужом присутствии. Персиваль закрыл глаза. Мысли оцепенели. Но колдун и не собирался строить сложных планов. Если снотворное не подействует и дело закончится поединком, ему нужно будет лишь собраться с силами и уничтожить обскури. Как ради такого случая он учил заклинания, подобные Мардудо, Спирито или Витани. На короткое время они наделяли мага почти безграничным могуществом, а в замен забирали здоровье, разум или жизнь. Грейвс надеялся на последнее. Конец. Смерть. Отдых. Людей вроде него, такая перспектива манила больше, чем возможность поразвлечься с элитными шлюхами. Губы скривились, но если это и была улыбка, то вышла она уродливой, будто из-под руки спившегося озлобленного художника. В голове немного прояснилось. Укрепляющее зелье потихоньку всасывалось в кровь, чтобы оно подействовало в полную силу, требовалось несколько часов крепкого сна. Роскошь, о которой Грейвс давно перестал мечтать. Звон в ушах стих. Вовремя. В коридоре как раз послышались шаги. Обскури старалось идти тихо, но координация подвела, и чудовище то и дело тыкалось в стены. Персиваль был бы рад услышать грохот упавшего тела, к его разочарованию Бэрбоун благополучно добрался до спальни. И хотя все указывало на то, что тварь нуждается в отдыхе ничуть не меньше Грейвса, тот все равно опасался подвоха. Он выждал еще немного, потом, крадучись, пересек коридор, прислушался и, держа наготове палочку, со всеми предосторожностями отворил дверь. В комнате горел свет, Бэрбоун лежал, свесив ноги с кровати. Персиваль помедлил, вслушиваясь в сонное дыхание. Случай сунул ему в руки мощное оружие, способное уничтожить целый город, но забери его ад, если он знал, что с этим делать. Бывший аврор начал с того, что закинул ноги обскури на кровать. Пересилив неприязнь, он обшарил одежду, осторожно перевернул тело на другой бок. В одном из карманов нашелся амулет как две капли воды похожий на тот, что дал ему Феркс. Персиваль повертел кулон в руках и решил, что пока лучше вернуть его на место. Бэрбоун дернулся. Колдун не удержался и заглянул ему в лицо. Вылившиеся щеки, искусанные губы, покрасневшие крылья носа, тени вокруг глаз… Все эти черты складывались в удивительно правдоподобную маску. Поглотив душу несчастного мальчишки, обскури взяло на вооружение его мимику, жесты, воспоминания. Так твари было сподручнее прятаться, обманывать, вызывать сочувствие, завоевывать доверие. Специально или по наитию оно вело себя таким образом, чтобы Персиваль снова и снова задавался вопросом: с кем он имеет дело с бездушным монстром или человеком, порабощенным проклятием. Но у Грейвса имелось надежное средство против дьявольских иллюзий – воспоминание о прикосновении холодной, жесткой шершавой тьмы. Душа мальчишки не могла уцелеть в том темном вихре. Была ли во всем этом вина Персиваля? Отчасти. Если бы он не потворствовал Гриндевальду, если бы настойчивее пытался его остановить, если бы лучше делал свою работу, если бы внимательнее следил за вторым Салемом… И еще куча жалких «если». Прокручивай их в голове хоть всю ночь напролет, аврор, все равно не доберешься до конца цепочки… Поддавшись глупому порыву, Грейвс снял с Бэрбоуна ботинки и набросил на него покрывало. Пусть это будет подношением сидевшему в нем бесу порядка. Уходя, колдун выключил свет. *** Умом Персиваль понимал, что нет способа преодолеть лестницу, не потревожив поврежденную ногу, и все же он попытался. Двигался осторожно, медленно, ступенька за ступенькой. Почему-то когда спускаешься, держать равновесие труднее, чем при подъеме. Или может, дело было не в лестнице, а в нем, слишком много сил сегодня ушло в песок. Боль скрутила на полпути. Колдун стиснул зубы, сдерживая стон. Взмокшие ладони вцепились в перила, Грейвс почти лег на них грудью. Если он сейчас упадет, то уже не найдет сил, чтобы встать. Выпрямиться он не мог, внутренности будто наматывали на большой кулак, и кишки грозили порваться от любого неловкого движения. Эта боль не лаяла, она кусала. Персиваль попробовал вспомнить, что он сегодня ел. Список вышел коротким: оборотное зелье, два стакана виски, укрепляющие зелье. Ему повезло, что желудок не скрутило раньше. Тело приспосабливалась к боли, ему было не впервой. Когда дыхание выровнялось, Грейвс попробовал разогнуть спину. По чуть чуть, не спеша, ведь игла в желудке никуда не делась. «Не тревожь ее, только не тревожь ее», - твердил себе Персиваль, прежде чем решился осилить еще одну ступеньку. Ноги подгибались. Грейвс не представлял, что будет делать дальше, когда перила кончатся, и он лишиться необходимой опоры. «Не загадывай», - он заставил себя сосредоточиться на шагах. Пожалел, что не зажег свет. Боль искажала восприятие и он, аврор, всегда хорошо видевший в темноте, на какое то время полностью потерял способность ориентироваться во времени и пространстве. Новая ступенька и слишком глубокий вдох. Боль раздувалась, требуя все больше и больше места, наполнить легкие кислородом значило посягнуть на ее территорию. Расплата последовала немедленно. "Не ори", - тело подчинилось, за все эти годы Грейвс хорошо себя вымуштровал. Он не понимал, ради чего держался за молчание, как голодная собака за кость. Обскури ведь спало мертвым сном. Шесть или пять? Сколько ступенек осталось? Персиваль слизнул каплю крови из прокушенной губы и усмехнулся. Хотел вытереть взмокший лоб, но побоялся убрать руку с перил. Тот человек, который вышел из спальни чувствовал себя потрепанным, но более-менее держался на ногах. Ценил ли он тогда свое счастье? Ни капли. Теперь же семь или восемь ступенек спустя то «плохо», казалось ему сладким и желанным, как житье на сказочном Авалоне. Интересно, будет ли он завидовать себе теперешнему, когда доберется до конца лестницы? А та закончилась неожиданно быстро. Грейвс обсчитался больше чем на одну ступеньку и едва не свел близкое знакомство с рассохшимся паркетом. В последний момент он сумел удержать равновесие. Дал себе собраться с мыслями и дотянулся магией до выключателя. Сморгнул навернувшиеся слезы. Диван стоял слишком далеко. Персиваль почти уступил, невозможно выиграть войну, которую ведешь с собственным телом. В такие ночи как эта, Грейвс жалел, что он не из тех, кто ломается, кто пропивает последние мозги или пускает аваду себе в висок. Любой на его месте давно бы сдался, но Персиваль продолжал держаться за эту жалкую пародию на жизнь и ненавидел свое упрямство. Стиснув челюсти, колдун потащился к дивану. Его вид до черта напугал бы и самого черта. Уже под конец пути колени подломились, тело кулем упало на жесткие подушки. На секунду Грейвсу показалось, что внутри что-то лопнуло, боль растеклась по телу. Вместо крика из пересохшего горла вырвалось хриплое шипение. Через некоторое время боль ослабила свою хватку, но даже два больших глотка из плоской бутылочки с исцеляющим зельем не убили ее до конца. Персиваль вернул снадобье обратно в шкатулку, которую поставил на полу рядом с диваном. Два года назад целительница предупреждала, что если он не бросить пить и загонять себя в гроб работой, то через пару лет от его желудка будет не больше проку, чем от дырявого мешка. Грейвс предпочел не менять образ жизни и платил за свое решение такими вот приступами. Он попробовал прилечь на правый бок - боль в желудке стала ощутимее, перевернулся на левый - заныли ушибы и синяки. Наконец колдун сел, скрючившись и обхватив себя руками, чтобы сохранить тепло. Грязный порванный пиджак, брошенный на ручку кресла, притягивал взгляд. За ним Грейвс спустился вниз, собираясь проверить, лежит ли еще в кармане гриндевальдов «подарочек». Желание изучить артефакт, на время прогнало сон. Теперь оно снова уступило место усталости. Завтра... Все что не горело, не умирало или не хотело кого-нибудь убить могло подождать до утра.