И захлебнутся они в своей лжи

Что же касается обстановки в Киркволле в общем – то кратко ее можно было охарактеризовать только емким «все плохо». Дело было не в магах. И не в храмовниках. И не в беженцах. И даже не в кунари. Дело было в бардаке. Марлоу Думар, несмотря на всю свою разумность, был очень плохим наместником. Он пытался умаслить всех – ну или хоть кого-нибудь. А в итоге не умасливал никого. Я никогда не думала, как я бы повела себя на его месте – потому что вряд ли бы вообще оказалась на его месте. Карвер потом довольно быстро навел порядок. Потом, когда ему стало нечего терять. Наверное, Думар бы тоже начал действовать в последний момент, но последней он потерял голову. А это несколько усложняет активные действия, если судить по тому, что я видела. Формально власть принадлежала наместнику, в умах горожан – Мередит, фактически – Эльтине. И никто из этих троих ничего не мог сделать без двух других – и счастливо не делал. Все гнило. На фоне этого управленческого ужаса высоко в небесах плыла Хоук. У нее была обычная судьба старшей сестры – следить за младшими и не злить родителей. Киркволл с его бардаком был ее местом. Однажды Карвер спросил меня, что я буду делать с Марианн, если рыцарь-командор прикажет мне ее убить. Я пожала плечами и ответила, что рыцарь-командор мне такого приказа не отдаст. Это вне ее интересов. Мередит хотела наказать магов – а не уничтожить их. Большинство храмовников хотели власти, а не выполнения долга. Большинство магов хотели беспредела, а не свободы. Большинство горожан мечтали о ночи длинных ножей. И они ее получили. Мать Петрис. Тощая белесая девица с крысиным лицом – и крысиной душой. Еще одно творение Эльтины. Еще одна брошенная озлобленная девочка, пригретая на груди Владычицы церкви Киркволла. Я потом спросила Себастьяна, неужели он не видел в ее глазах вот этого всего? Себастьян только опустил голову и молча ушел. Бедный принц. Он так хотел верить хоть кому-то, лишь бы не верить себе. Пожалуй, стоило тогда его приложить об дверь. Не сильно. Просто, чтобы он проснулся. Но такая благотворительность все же не в моем вкусе. Так вот, мать Петрис. Сама доброта и честность. Будь она орлейсианской дворянкой, то ее план не выглядел бы таким уж безумным. Но она не была орлесианской, она не была дворянкой, она не имела права. И все же Эльтина ее не осадила. Жаль, что ее пристрелили. А то бы она много чего услышала при штурме города. Думаю, ей бы пошло на пользу. От меня – уж точно. Кунарийские сараибазы (или как они там) – это не тощие маги из Орлея, Неварры и Ферелдена. Мне пришлось немало поизворачиваться, пока я прикончила всех из них, кто был в моем поле зрения. Мередит тогда меня похвалила. Признаюсь – я смутно ждала чего-то другого. Не похвалы. Выдоха облегчения, удивленно-настороженного взгляда, презрительного смешка. Все же я завалила семерых. Семерых рогатых тварей, что заставляли воздух вокруг себя взрываться. Семерых мужиков в шелковых штанах, в цепях и в золотой маской на лице, все из них – на две головы выше меня. Это не так уж просто. Даже если на меня магия и не действует, то хорошая оплеуха ладони размером с мою голову – вполне. Не скрою, что мне тогда хотелось убивать. Я не воин, а потому я не чту их кодексов и причуд. И души моих врагов не наполняют меня силой, а их имена – честью. Я просто заставляю их навек затихнуть. Так уж получилось, что чаще всего это – маги. И потому это не засчитывается за проступок или преступление. Что же касается потерь… Ну, я даже не берусь сказать, сколькие из убитых пали жертвой кунари, а сколько – от соседского ножа. Я ставлю половина на половину. И это тоже сошло всем с рук. Уже спустя два дня город жил так, словно бы ничего не было. Не в смысле, что кунари не нападали, это нет, это праздновалось широко и ярко. Вторая половина, соседская – про нее молчали. И Хоук парила над всеми. А Карвер скрипел зубами, видя ее триумф. Спустя пять лет он будет скрипеть зубами от отчаяния и осознания, что его сестры больше нет. И что отныне он остался один – последний из Хоуков. Уже не младший, а единственный. Он так и не уехал из Киркволла, хотя Каллен звал его в Скайхолд, эту высокую и недоступную обитель. А потом – в Вал Руайо. Карвер остался собой – послал орден и Каллена в собачью задницу. Орден к тому моменту развалился сам собой, а вот Каллен мозолил глаза. Хотя Тревельян мне как-то обмолвился, что сочувствует своему соратнику – не из-за лириума, конечно. Из-за несчастной любви. Я не стала посвящать Инквизитора в это долгое и запутанное дело. Но одна из причин, почему Хоук взлетела так высоко – в Каллене. И одна из причин, почему так долго не падала – во мне. Мередит не могла мне отдать того приказа. Но вот Эльтина… Я всегда молчала о тех деликатных поручениях, которые исходили от нее. И Эльтина была крайне недовольна одной лириумной статуей, которая появилась в Киркволле сугубо по вине (по мнению Эльтины) старшей Хоук. Владычица намекала мне – нет, что вы, она никогда не отдавала прямых приказов, но она намекала мне, надеясь, видимо, на мою репутацию кровавого свежевателя магов. Но одного она не понимала – я не крысиный волк. И сестра Соловей быстро получила свой отчет от меня. Как меня порадовало лицо Эльтины тогда! Лицо недоуменное, лицо обескураженное. Лицо человека, впервые промахнувшегося и не понимающего, в чем. Она надеялась управлять мной, как управляла всеми надломленными вокруг. Больше я с владычицей не общалась. Меня благополучно вычеркнули из списка «благонадежных», и моя комната в Казематах стала моей тюрьмой. Впрочем, Мередит была слишком занята, а Карвер – не слишком послушен. Киркволл жил слухами. Ничто в этом городе не говорилось прямо, ничто не получало света в должной мере. Полутемный, затхлый, холодный город. Вал Руайо такой же, но Киркволлу подобная манера больше подходит. И слухи звенели мыслью о мятежных магах. О страшных фигурах, окутанных кровью, что врываются в дома по ночам и душат детей. О власти, о силе тех, кому доступна Тень. О желаниях, что шепчут демоны во тьме. Как будто демонам делать больше нечего. Поэтому я получала заказы. Много заказов за звонкую монету. Из них реальных магов была одна пятая, что заставляло меня нервничать. Ремесло ассасина прибыльное, но я на него не подписывалась. Каждый ошибочный заказ я описывала сестре Соловей – и не получала от нее ответа в двух случаев из трех. Похоже, Джустиния была занята чем-то более важным, чем сохранение своей драгоценной церкви. И это выглядело очень паршиво. Конечно, ко мне приходили люди, которым стал поперек горла один целитель в клоаке. Раз в неделю, иногда в две – и предлагали от пяти золотых до сотни. Почему я не прирезала его? Мне хотелось, правда. Наверное, это единственный маг, которого стоило прирезать – из сострадания. Но был приказ – от Эльтины – не трогать его. Теперь вы понимаете? Все хотели крови. Но все стеснялись начать резню. Поэтому это благое право войти в историю самым грязным уродом предоставили Андерсу. А он был слишком одержим, чтобы увидеть последствия. И что самое интересное – в чем я вижу подлинную магию – это желание крови было непрямым. Никто не сказал бы прямо «Эй, берем мечи и харе на улицу». Никто бы не сказал «Ну да, он взорвал, но знаете, я вот сам хотел бы повторить его поступок». Никто бы не признался, что на месте Андерса мог быть он сам. Бывает много видов демонов – но нет демона кровавой резни. Это слишком сложно для них. Это человеческое желание. Однажды я не удержалась и пришла в Клоаку, к двери с горящим фонарем. Андерс – ну или дух внутри него – сразу же почувствовали, кто я. И знаете что? Справедливость действительно оказался Справедливостью. Он пожалел меня. Сказал, что я – оборотная сторона магии, ее следствие и проклятие. И что я страдаю столь же неправедно, сколь и сами маги. За многие годы в Орлее я постаралась отрастить ледяной панцирь усмешки. Но тогда я впервые столкнулась со справедливостью. С чем-то, что я не знала ранее. И этот отсвет Тени, чего-то глубинного, чего я была лишена, взволновал меня и чуть ли не согрел. Мне не стоило приходить тогда в Клоаку. Я узнала подлинное лицо своего увечья. Не физического, а душевного – или духовного. Неизлечимого и такого… несправедливого. И мне тоже захотелось впустить в себя этого духа – пусть бы он мог оказаться демоном. Мне пришлось смириться. Никто – и ничто не могло дать мне дорогу в Тень. Мне был уготован подлинный свет, сияние пламени и выжженная пустота. А через два дня Карвер сказал, что отряд храмовников, преследующих беглых магов, был убит его сестрой и этим лекарем. Знаете, что я тогда почувствовала? Ничего.