Письма С

Запись ни о чём У меня были цветы дважды. Первый — кактус. Не помню уже, откуда взялся, кажется, у кого-то почковался, я себе взял одного детёныша. Прожил довольно долго, адже цвёл два раза, потом я как-то забыл его на окне, его знатно подморозило, бедняга долго болел и под конец засох. Второй свой купил у какой-то бабульки. Подозреваю, что это обычная шандра... и называется — крапивка. Бабуля так сказала. Может, я его неправильно поливал, но засох цветок уже через неделю. Хотя стоял он у меня ещё много лет. Может, и сейчас стоит, если не выбросили... Называл его Гербертом, в честь дерева на голове старины Гарольда. Правда, не так уж часто я с цветком разговаривал, видать, не настолько я и одинок. Можно сказать только «хм» и многоточие. Надо купить новую гарнитуру, привык, чтобы что-то играло в голове. Музыка глушит внутренний монолог, поучительные тона, шуточки о моей безнадёжности и тому подобное. Порой кажется, что стоит мне остановиться на достаточно длительное время и ничего не делать, и голова раскроится, все мысли, что бешеными сайгаками носятся внутри черепа, вырвутся наружу, и я просто утону в собственных страхах, самокритике и всепоглощающей тоске. Проверил почту и сообщения. На первом пункте всего-то несколько спамовых писем о получении наследства, одно с сайта знакомств от какого-то усердного бота, пара системных об обновлении интерфейса сайта. В сообщениях Она. Сначала стикер со змеёй и возмущение по поводу моей пропажи, потом обзоры по аниме, особенно нахваливает один новый сериал. Глянул фото в быстром поиске, ударил пятернёй по лицу и начал ответное сообщение с того, что возмущён извратом. Далее шли её рассказы про прохождение игры, обновление приложений для планшетов и для новой модели очков визуализации. Чтобы не палиться, я вообще эту тему быстро заминаю, мол не в курсе, ничего не знаю. А иногда мне кажется, что она это на самом деле мой куратор или другой кто с фирмы, проверяют на надёжность. Хорошо, что по временным рамкам не совпадает, иначе из-за глупых страхов потерял бы и это общение. Хотя... ничего не вечно. Вот странно, что она тоже часто всем недовольна, но я воспринимаю это как конструктивную критикую. Может, дело в аргументах? Но они тоже ведь построены на чисто личном и зачастую аффективном восприятии мира. Пока набирал ответы на присланные пункты, она появилась в сети. Немного потрепались, попустило. Призрачное присутствие подкрепляет такое же призрачное чувство востребованности. Но я буквально чувствую, как разжимаются тиски, дышится свободней. И мне даже не обязательно что-то говорить, достаточно того, что она мне пишет. Но вот и она ушла. В какой-то момент я понял, что боюсь спать. Нет, это не страх впасть в летаргию и быть закопанным заживо, это нечто большее. Я боюсь за своё время. Вот могу тупо смотреть в потолок и думать о том, что я треть жизни пропускаю из-за сна. Ничем полезным я всё равно не занимаюсь, а жалеть о времени — всегда пожалуйста. И получается, что стараюсь себя измотать, чтобы засыпать сразу. И впереди ещё два кошмарных дня до нового выхода на работу. Играть интересно. Играть в жизнь — не очень. Я всегда откладывал, если не получается пройти миссию. Ещё на больший срок откладываю, если в игре нет сохранений. Очки помогают сбежать на время. Но сегодня я всё же постараюсь уснуть. Сегодня ведь особый день, который можно без особой надежды попробовать назвать новым отсчётом. *** Гуль. Сотый апрель Холод заставил проснуться. Прислушался к телу: спину не грело, вместо лучей тепла по одежде постукивал крупный песок. Стало быть, костёр погас, а ночью поднялся западный ветер. Теперь надо найти в себе силы и сесть. Нашёл. Сел. Протёр рукавом экран браслета. Семь утра. Дозиметр бесновался, стрелка нервно металась между отметками 150 и 175. Вполне нормально. Осмотрелся: следов на песке нет, да и навряд ветер оставил бы их надолго. Снаряжение, слава Создателю, было на месте. На сотню вёрст вокруг нет ни единой живой двуногой души, и неизвестно, когда это изменится. Зеленокожий на своём примере понял значение фразы «как до Китая на карачках». Нет, он, конечно, не передвигался на четвереньках, но после изматывающего дневного перехода иногда казалось, что он этот путь действительно прополз. Взвалил на себя мешок. До чего же тяжёлый! Но просто так ничего не выбрасывается, как бы трудно ни было идти. Можно даже сказать, что чего-то не хватает, совсем малого: всего лишь винтореза, или... винтовки Гаусса, вечного ядерного микрореактора и упаковки игл — штук, эдак, сотен пять. Ага, и про вечную аптечку не забыть. Но всё это меркнет рядом с блестящим хромом на солнце, урчащим автомобилем. Гуль многое сейчас за него отдал бы. Мысли были нагло оборваны писком датчика движения. Из-за небольшого радиуса действия сенсор на открытой местности был скорее красивой бирюлькой на поясе, чем жизненно необходимой вещью. И как можно было прозевать приближение врага? Откуда уверенность в том, что это враг? Иначе не бывает. Что же делать... бежать? Не будь странник зеленокожим, так и поступил бы. — Так, без паники — шепнул себе гуль, — впереди никого нет, и если только там не сидит работорговец или рейдер со стелсом, то враг у тебя за спиной. Он держал темп шага, не прибавляя и не замедляя. Ещё немного, и поравняется с небольшим валуном. Есть! Резко повалился набок, налету стягивая с плеча ружьё. Обернулся вокруг своей оси так, чтобы упасть на бок лицом к противнику. Никого... странно. Снял сенсор, потряс и постучал им по прикладу винтовки. — Гадость ты моя ненаглядная, всё-то ты меня от врагов стережёшь. Полупустой рюкзак немного защищал от ветра, самодельное знамя из куска кожи с чудом сохраняющимся рисунком то и дело перепрыгивало через голову гуля и хлестало по лицу. Винтовка с пустой обоймой вскоре вернулась на плечо, а сенсор с батарейками уже года два как севшыми — на пояс. Впереди замаячили какие-то пятна. Из-за колыхания воздуха не разобрать, что именно встанет вскоре на пути: деревня, лесок, простые холмы, или же там вовсе ничего нет, и пустыня дразнит путника очередным миражом. Спустя час ходьбы загадочные объекты не особо приблизились, но их стало больше — теперь длинная гряда пятен застилала горизонт от края до края. Вообще, хорошо бы идти ночью, а не днём. Под алым солнцем пустыня прогревалась до адской сковороды, а зрение шутило злые шутки. Когда температура воздуха поднималась до определённой отметки, земля начинала казаться мокрой. И так — куда ни посмотри. Поначалу делаешь десяток шагов в надежде дойти до этой зеркальной поверхности. Но сколько бы ни шёл, она всегда будет на том же расстоянии, что и раньше. Да и сам пройденный путь не чувствуется. Если местность без примечательных ориентиров, то так и кажется, будто находишься на небольшом пятачке земли, который плывёт по стеклянному морю, а сам ты, хоть и переставляешь ноги, на самом деле не сдвигаешься с места. Упёрся в два ряда невысоких холмов. Потрогал один из них, расковырял носком сапога — земля рыхлая, значит, ходы не совсем старые. Взобрался повыше и осмотрелся. В версте на восток была рощица, через которую проходила ещё одна гряда таких же сопок. Немного севернее они смыкались. Хотя нет, скорей всего это развилка, и одна из землероек немного отклонилась от курса. Дальше, на юг, трассы всё больше и больше расходились. Браслет подсказал, что до наступления темноты осталось чуть больше четырёх часов, можно было бы заночевать и в роще, но не хочется терять время. Когда гуль бродяжничал по северному и западному секторам в зимний сезон, можно было спокойно менять распорядок дня. Днём, пока греет солнце — спать, а ночью — идти по своим делам. Конечно, в тёмное время суток выше шанс нарваться на неприятности, но схема всё же была удобной. Сейчас такой план не пройдёт. Ночью температура падала, так что спать было временами прохладно, а идти — в самый раз. Но гуль не стал бы спать в степи днём. Он видел, что из этого получается. Что на открытой земле, что в небольшом вырытом углублении — беспощадное солнце найдёт и поджарит. А если хватает глупости перед сном хряпнуть чего-нибудь алкогольного — что ж, тогда можно больше ни о чём не беспокоиться. Кровь попросту закипает в неподвижном теле, вены закупориваются, вздуваются под кожей, и всё тело окрашивается тёмно-синими пятнами. Видал уже трупы гладкокожих, но с гулями, наверное, расцветка немного другая. А ведь он помнил мир до войны, вернее помнил какие-то фрагменты из далёкого прошлого — расплывчатые, как детский сон. Но в этих воспоминаниях были зелёные растения, а небо не отливало спектрами красного. Он понимал, что память его не многим надёжней кустарного самопала, но воспоминания о такой жизни грели душу. Цепь курганов давно осталась позади. Время шло, тени от шагающего путника и редких сухих кустиков постепенно удлинялись. К вечеру на равнинной пустоши появились фонящие воронки немалых размеров. Вполне возможно, что здесь упали перехваченные боеголовки, но вот кто был отправителем, а кто получателем такого дара — неизвестно. За все эти годы ветер старательно выровнял края и засыпал дно, поэтому при желании тут можно устроиться на ночлег. Уровень радиации хоть и не критичен, но всё ещё опасен для человека. Что ж, дополнительная страховка от непрошеных гостей не помешает. Скиталец выбрал воронку поглубже, где не так сильно задувал ветер, пристегнул сенсор к воротнику и положил бренную голову на вещмешок. Иногда на старика что-то находило. Накрывало волной тоски и безнадёжности. Нестерпимо захотелось отмотать время назад. Нет, не ради перемен, простой человек не смог бы изменить ход истории и предотвратить чистки. Но ему захотелось вновь стать человеком, оказаться среди таких же людей, побывать в лесу, искупаться в реке. А когда начнётся война — погибнуть от радиации, а не стать ходячим недоразумением эволюции, не влачить жалкое существование в качестве живого трупа, даже без возможности нормально ходить. Не видеть той разрухи, что оставила после себя война, не наблюдать моральное вырождение человечества, не прятаться от людей, у которых в просушенных радиацией головах не осталось ничего, кроме насилия. Ветер начал посыпать гуля пылью, тот накинул капюшон, укутался в плащ и через небольшую щёлочку уставился на алую луну, желая поскорей окунуться в мир грёз и увидеть желанный сон. По щеке начала сползать одинокая слеза и исчезла в глубоких морщинах и трещинах лица.