Дофамин

У Джефферсона в комнате по углам громоздятся коробки. Коробки. Коробки. Где-то внизу там, в концентрате тщательно упакованной жизни, гниют и бродят, готовые едкой плесенью разрастись крупицы его психического нездоровья, морального уродства, неспособности разглядеть красоту в чем бы то ни было, помимо поругания, разложения, смерти. Сверху - свернулся кольцами моток скотча и канцелярский нож притаился, втянув жало. Пару коробок, что пришлись под руку, Максин даже вспорола - проверила. Ничего, кроме стопки футболок и фотооптики в дорогих кожаных футлярах. Что она надеялась тут найти? Мемуары маньяка в тисненой золотом обложке или мертвых девушек расфасованных по пакетам? Глупо. Увидеть его снова было просто ужасно. В первую минуту, несмотря на то, что наблюдала издалека, потемнело в глазах, и Максин согнулась пополам, выкашливая скудное содержимое желудка. Да, тут, тридцать лет назад он был жив, здоров, полон сил и дальнейших планов на долгую жизнь. И стало ясно, что с этим придется что-то делать. Разумеется, заранее об этом она не подумала. Да и какое это тогда имело значение? Запасной ключ от комнаты она достала у уборщика Сэмюэля. Люди сами стараются изо всех сил не обращать внимания на бездомных, как будто их не существует. Это было не так уж трудно. С охраной в Академии не очень, ректор Уэлс неплохо сэкономил. Но ничего, скоро у него появится хороший повод, чтобы нанять Дэвида. Оглядевшись, Максин села на пол между коробками, дверь - видна, но ее саму - сразу заметить трудно. Прислонившись к стене, можно прикрыть глаза. Затылок именно теперь начинает тяжелеть, сначала тихонько, будто издалека; поворачивая голову, она позволяет ему медленно описывать дугу за дугой, впитывая прохладу необжитой комнаты, заранее зная, что через несколько часов, раскаленный, он станет пульсировать, словно осколок астероида, пылающий в атмосфере. Время подходит. Глиобластома. Бомба, которая тикает у тебя в голове. Овеществление стремительно утекающего времени. Она начала ее чувствовать почти как отдельный, живой, в каком-то смысле мыслящий организм с тех пор, как перемотала. Поэтому Максин удивительно ясно представляет, что, как и когда с ней случится. Перемотала. И нет, не в тот раз, когда перепрыгнула тридцать лет сразу. Глиобластома как любопытная змея, свернувшаяся вокруг жизненно важных центров головного мозга, кажется, заинтересовалась происходящим - притихла. А может быть, просто уже не могла так стремительно вызреть, после того, как прошлое вытеснило ее из здорового тела четырнадцатилетней девочки. Перемотала. Хотя поклялась этого не делать. Даже не думать об этом. Потому что выиграть в эту игру невозможно. Она и так получила больше, чем могла надеяться. Перемотала! Хотя к тому времени провела в Аркадии целых два года. Привыкла. И наверное, могла бы жить так и дальше, просто рядом, просто подглядывая, но... Перемотала еще раз! Хлоя. Это имя вспыхивает внутри стоит остаться одной, разжигая бесконечный внутренний монолог. Мысли текут сами собой по заведенному кругу. Хлоя. Этого ты никогда не узнаешь. Вчерашнего вечера просто не должно было случиться, думает Максин, глядя на пистолет у себя на коленях - очевидное и весомое свидетельство того, что это все-таки происходит. Я не собиралась говорить с тобой. Не должна была с тобой говорить, прикасаться к тебе - и пальцы ее касаются рукояти оружия. Не должна была тебя обнимать. Все должно было быть иначе. Но как оказалось, заранее она не успела подумать ни о чем. Даже то сообщение, последнее, вынужденно единственное, самое важное, написала второпях, перед тем, как избавиться от телефона, чтобы его не смогли отследить. Когда-то очень давно... Или наоборот еще очень не скоро Хлоя Прайс слишком сильно хотела умереть. И Вселенная пошла ей навстречу. Я подумала, если она не будет такой несчастной, если она не будет ненавидеть так сильно себя и все на свете, все изменится. Но я все равно ничего не смогла сделать, кроме одной-единственной смски. Вселенная указала мне мое место. Место стороннего наблюдателя. Потом появилась она, Рейчел. И все встало на свои места. Ну, ладно, это же просто, подумала я. Я помешаю ему убить Рейчел, и ты, Хлоя, ты сможешь быть счастливее... Но кого я обманываю! Знаешь, когда долго живешь на улице, привыкаешь разговаривать сама с собой, а врать себе - не имеет смысла. Я просто отменила тридцать лет жизни. Отняла у собственных родителей дочь. И я сделала все это ради себя и только ради себя. Потому что я так захотела. Так что плевать мне было на Рэйчел. И на то, что с ней произойдет. Да я знать ее не хочу! Да. Я ревную. Ну, кто бы мог подумать?! Но она нужна тебе. Вот и все. Это было так просто - решить для себя все это. Но как мучительно больно, невыносимо было видеть, как ты улыбаешься ей, какими глазами ты на нее смотришь, как берешь ее за руку, как... Прости, я украла у вас первый поцелуй. Я его отменила. Будет еще один. Просто я ничего не хочу знать об этом! Я вернулась туда, где ее нет. Пока нет. И когда появится, я этого уже не увижу. Пускай это будет стоить мне жизни - плевать. Это единственное, о чем я прошу - ничего этого не видеть, думает Максин. И тогда открывается дверь. Дверь открывается. Она только и ждала этого. Но Джефферсон успевает войти, вносит какое-то барахло, заглядывает внутрь нужных ему коробок, прежде чем Максин поднимается на ноги с пистолетом в руках. Заметив ее, он замирает прищурившись. - Я знаю, кто ты. - У меня довольно много поклонников в определенных кругах, - улыбается. Широко улыбается, примирительно разведя руками. - Давайте это обсудим. - Не подходи! Я знаю, кто ты, больной ублюдок, и что ты делаешь с девушками. Он стоит, подняв руки, все еще улыбаясь - не верит в происходящее -, растерянно переминается с ноги на ногу, чуть поворачивается в сторону, и коробки, прыгнув ей под ноги, сбивают с ног. Максин чувствует, как стальное тело пистолета ускользает прямо из пальцев. И с глухим стоном тяжелое плотное покрывало тьмы накрывает ее. Хрен его знает, как Мудисон уяснил, что происходит, и вообще уяснил ли он хоть что-нибудь, при том, что он тупой дебил в принципе, но какие-то выводы для себя все-таки сделал. Решения - любые - он принимает стремительно, этого не отнимешь. Поэтому, пробежав глазами ту часть, где было сказано про маньяка и "забрать с собой", взял низкий старт и скатился по лестнице. Хлоя соскочила за ним. В другой ситуации она ни за что не стала бы ему ничего показывать, она бы уж точно скорее вскрылась, но теперь он застал ее смятой в кашу и уничтоженной. Когда ничего, абсолютно ничего нельзя было разобрать, ничего нельзя сделать, даже подумать не о чем, а то голова взорвется. Поэтому его решительное движение вперед, то есть обратно к машине вниз по лестнице, было единственным простым и понятным самоочевидным действием, за которое она ухватилась, как за спасительную веревку, вытаскивая себя из болота оцепенения. Дэвид уже заводил, когда Хлоя вылетела из дома и буквально бросилась под колеса, навалившись животом на капот. - Я еду с тобой! За несколько секунд они просверлили друг в друге глазами с десяток дымящихся дырок, и он неожиданно сдался. - Садись. Быстро. - Возможно, просто прикинул, сколько времени уйдет на то, чтобы запереть ее в доме, и чем это в конце концов обернется, потому что сидеть под замком она все равно не станет - только что доказала. Но какое это имеет значение, если Хлоя запрыгнула на переднее сиденье, и машина, скрипя тормозами сорвалась с места. На самом деле, скорее всего, плевать ему было, и вся эта суета и спешка из-за того, что он жопой почуял, какие огребет неприятности, если из его пушки грохнут кого-нибудь. Но ехал он быстро, с места, втопив педаль газа в пол и помалкивал в тряпочку, так что ничего больше сейчас не имело значения. - Это кто? - неожиданно рявкнул Мудисон, когда влетели на стоянку, указывая на рыхлого увальня в форме с табличкой, и так вывернул руль, ударив по тормозам, что тачку занесло. - Уборщик. - Сиди в машине. - Нет! Дернув на себя, так что Хлоя неловко валится в бок, больно ударившись о ручник, он просто выходит. - Не мешай мне. Сиди в машине! - замки на дверях щелкают, и Хлоя с ужасом понимает - этот ушлепок запер ее на детский замок! - Сэр! Мне нужен доступ в преподавательский корпус и ключи от комнаты Марка Джефферсона. Он у себя? - Вы кто? - уборщик растерянно таращит глаза. - Помощник шерифа, - не моргнув глазом, врет Дэвид, вынимая из-за ремня пистолет, он держит его дулом вниз - никаких угроз, но ведет себя достаточно уверенно и напористо, чтобы простой уборщик начал с ним спорить. - Ключи! Номер комнаты? - и Сэмюэль просто открывает дверь в общагу. - Кто там есть еще? - Да никого, все на занятиях, - лепечет напуганный Сэмюэль. - Ты тоже не суйся! - и Дэвид скрывается за дверью. А Хлоя кричит от ярости и колотит в стекло изнутри. Фокус. Знакомый электронный писк датчика. Щелчок. Это срабатывает затвор, зеркало прыгает, открывая матрицу. Синхронная вспышка. Максин не может пошевелиться - руки и ноги у нее стянуты скотчем, рот тоже заклеен. Галогеновый софтбокс обдает волной жара - он даже свет выставил! Единственное, что она может - это открыть глаза, и комната плывет, силуэты колеблются, когда все вокруг накрывает волной боли. Свет слишком яркий! Она лежит на художественно смятой постели и только шею и может свободно повернуть. - Не вертись! - пригвождает к месту грубым окриком. - Эй... да у тебя кровь из носа, - внезапно схватив за волосы, Джефферсон рассматривает ее и бормочет себе под нос, - Придется над этим поработать. Пикантно, но слишком грубо... Сейчас я сниму это - кричать бесполезно - в корпусе никого нет, сегодня совещание после занятий. Да, ты и сама знаешь, - удовлетворенно замечает он, и Максин стискивает от омерзения зубы, когда холеная ладонь касается ее лица. - Потерпи еще немного, и я тебя развяжу. - Ты меня отпустишь? - глупый вопрос. - Не будь дурой! Ты просто мусор и получишь по заслугам. Ты должна быть мне благодарна, что послужишь искусству, - продолжая говорить, он поправляет штатив, двигает стойки с софтбоксами, выстраивая кадр. Спокойная выверенная работа профессионала, такая спокойная, что, несмотря на жар галогенок, бросает в дрожь, к горлу подкатывает тошнота. Напрягая накрепко перетянутые скотчем руки и ноги в поисках слабины, бедром она чувствует канцелярский нож, который машинально сунула в карман, но незаметно добраться до него - невозможно. Фокус. - Прекрасная фотосессия у нас получилась. Эти кадры найдут своего ценителя, но их истинное содержание гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Затвор. - У меня родилась идея... да, все-таки истинную красоту почти невозможно раскрыть без... пограничного состояния... шока... Вспышка, сверкнув, озаряет во всем своем чудовищном уродстве мысль, что теперь, возможно, теперь она сама стала причиной, толчком к тому, чтобы он начал искать "красоту" именно таким образом. Если ее все-таки стошнит, вяло соображает Максин, поменяет ли он свое мнение или просто разделается с ней поскорее, а в будущем станет искать другие, более эстетичные, способы обездвижить на время жертву, и вместо удара по голове воспользуется наркотиками?.. - Слушай внимательно, - грубо схватив за подбородок, Джефферсон разворачивает к себе ее лицо, - я прочту тебе свою первую лекцию. Как прекрасен момент отчаяния! Последнее, за что цепляется мозг - страх, под которым шевелится звериное желание жить! Пока он говорит, Максин лихорадочно шарит глазами по комнате в поисках неожиданного спасения, и комната плавится, растворяется в белом огне боли. Как же это трудно - сосредоточится! В глубине души она знала, что так будет, в конце концов, жизнь на улице, никому не прибавляет силы (потому и оставила письмо Хлое), но все-таки не могла смириться, сдаться - не ему! Она готова была проиграть времени, но не Джефферсону! Когда шевельнулась тихонько дверная ручка, она отвернулась нарочно, чтобы он случайно не проследил за ее взглядом и ничего не заметил. Джефферсон слишком занят, чтобы обратить на это внимание. И она молча ждет, когда он рухнет, оглушенный ударом Дэвида. - Как ты? Что происхо... - вот тогда раздается выстрел. Максин даже не кричит, просто зажмуривается, чтобы не видеть как на рубашке Мэдсена расплывается ослепительно красное пятно. - Вот к чему приводят игры с оружием! - торжествующе произносит Джефферсон, с удовлетворением рассматривая пистолет, который он забрал у нее, но его слова поблекнув, растворяются в потоке времени, голова кружится, кружится и пульсирует, ослепительно красное пятно расплывается на веках, на губах - соленый привкус крови - Максин снова отматывает. Хлоя торчит в чертовой тачке, как жук в морилке. Орать бесполезно - вокруг никого, даже уборщик зассал и куда-то слился. - Сука! Сукасукасукасука! - она остервенело завертелась, оглядываясь вокруг в поисках чего-нибудь полезного, но сержант Мудозвон, как назло, и в тачке своей соблюдал идеальный армейский порядочек - ничего лишнего, тут, блять, все стерильно, наверное. В бардачке - нихрена, кроме аптечки. - Сука! - Хлоя подвинулась, подтянула колени к груди, и, откинувшись на водительское сидение, как можно резче выпрямив ноги, саданула в боковое стекло каблуками тяжелых ботинок. Фокус. Когда шевельнулась дверная ручка, Максин закричала: - У него пистолет! - Откуда ты?.. - только дернулся Джефферсон, как дверь стремительно распахнулась, и ему стало не до нее. Держась за коробками, он потянулся за оружием, пытаясь не высовываться и одновременно держать вошедшего в поле зрения. Максин согнула ноги в коленях и, вложив в это движение все оставшиеся силы, пнула его в спину. Джефферсон рухнул, выронил пистолет, и сразу одним пружинистым движением бросился Дэвиду в ноги, вместе они покатились по полу. Комната вспучилась и навалилась на нее. Отовсюду посыпались коробки, галогеновые лампы, искря, падали, обдавая все вокруг жаром. Кажется, они боролись, но сейчас ей было не до того. Выгнувшись, Максин с трудом села на постели - голова кружилась и пульсировала так сильно, что пришлось зажмуриться - и нашарила в кармане канцелярский нож. Лезвие впилось в ладонь, взмокло от крови, неловко вгрызаясь в слои скотча, и вместо этого терзая запястья, но боли она не чувствовала. Наконец, руки свободны! Отшвырнув нож, Максин столкнула себя на пол - развязывать ноги времени не было - нашарила пистолет, и, борясь с приступом тошноты, приподнялась, встала на колени, перед глазами заплясали разноцветные круги. Затвор. Ей потребовалась еще минута, чтобы разглядеть их, барахтающихся среди разбитых, разбросанных вещей. Руки ходили ходуном, и, едва передвигаясь ползком, Максин пришлось поискать опоры. Она должна была выстрелить, и она должна была сделать это наверняка. Выбросив руку в сторону, цепляясь скрюченными пальцами за ковер, Джефферсон подтянул к себе галогеновую лампу и, растянув шнур, набросил петлю на шею Дэвида, сдавил. Сбросил его с себя, но уже не имея силы подняться, продолжал душить. Инстинктивно, пытаясь сорвать петлю, Дэвид задергался, захрипел, и Максин прищурилась, стараясь прицелиться, взвела курок. Затылок пронзило раскаленной иглой боли - только не сейчас! Не сейчас! Я сказала - нет! Вцепившись в тот самый шнур, Дэвид отчаянно рванул на себя галогенку и, нашарив, прочную металлическую стойку ударил Джефферсона по голове - хватка ослабла. Еще один удар - и Джефферсон рухнул. Распутывая шнур, пытаясь отдышаться, и потирая шею, на всякий случай стукнул его еще раз, схватив за волосы, головой об стену - теперь Джефферсон точно был без сознания и угрозы не представлял. Дэвид тяжело выдохнул и приподнялся, прислонившись к стене. Вспышка. И грохнул выстрел. Едкий пороховой дым обжег ноздри, дымом заволокло все - в глазах потемнело, и комната, наконец, перестала вращаться. Она сразу выпустила четыре пули. И потом еще пятую вдогонку, чтобы наверняка. Чтобы не осталось у Джефферсона ни единого шанса остаться в живых, и хоть как-нибудь дотянуться до Хлои. Его больше здесь не было. - Что ты творишь?.. - прохрипел Дэвид, но остался сидеть, потирая горло - ему досталось. - Зачем так?.. Максин улыбнулась, чувствуя, как кровь из носа растекается по губам, струится по подбородку, устало повалилась на бок, облокотившись о кучу барахла. Ты не поймешь. Вот и все. Я все сделала. Все сделала, что хотела. Фокус. И голова больше не болит. Больше никогда. Не будет болеть. Затвор. Дрожащей рукой она развернула пистолет и подбородок удобно, даже слишком, лег сверху. - Не смей, - отделившись от стены прохрипел Дэвид, изо всех сил надсажая поврежденное горло. И только светлая фигура Хлои невыносимо прекрасная вспыхнула и засияла так далеко в недосягаемом дверном проеме...