Под созвездием Орла

В начале осени Лебедев ищет покупателя на свою старенькую Тойоту. За руль он садится редко и, в последние лет пять, совершенно без удовольствия: проезды в спальных районах, пробки, безголовые пешеходы, норовящие кинуться под колёса, парковка, какой-нибудь криворукий и слепой новичок на «европейце» в соседнем ряду — всё раздражает, изматывает, аж в висках начинает ломить от напряжения. Нужда в личном, неслужебном транспорте возникает в основном к лету. У Лебедева дача на Минском шоссе, неподалеку от Можайского водохранилища: шесть соток и хороший двухэтажный дом, с электричеством, водопроводом и печкой-буржуйкой — на весь отпуск можно за город перебраться. Участок, правда, вконец запущенный. Жена там чего только ни выращивала, а самого Лебедева едва хватает сорняки выпалывать раз в две-три недели, вот и загнулся роскошный сад-огород под его началом. Даже сливы с яблонями вымерзли в зиму, неукрытые. И можно бы согнать пару срочников с щёлковской, к примеру, части, чтоб перекопали всё и благоустроили заново, но Лебедев упрямо пытается сам. Выкраивает время, забрасывает армейский рюкзак на заднее сиденье Тойоты и одолевает сотню километров по трассе, чтоб повозиться в земле хотя бы полдня. А у Тойоты, тем временем, движок дышит на ладан, сказываются долгие простои, в конце концов она просто глохнет на склоне, при переключении передач, и больше не заводится. Пока добрый самаритянин буксирует его на тросе до посёлка, Лебедев почти удивлённо размышляет, какого черта не заимел давным-давно приличный кроссовер или внедорожник. Если не получится продать целиком, можно и на запчасти, вопрос финансовой выгоды Лебедева не слишком занимает — деньги есть. Артём обещает помочь, он с июня подрабатывает в автосервисе на Чертановской, неофициально и за символическую плату: вроде как, стажёр на обучении. Практически у Лебедева под окнами, так что в гости заходит часто. Чарра без него скучает — привыкла, привязалась. — Удачно получилось, — с непонятной гордостью замечает Артём за кружкой чая. — Так я могу прямо перед работой её выгуливать, потом в обед и вечером. И тогда уже спокойно домой ехать. Но Лебедев, положа руку на сердце, восторгов не разделяет. У Артёма впереди выпускной год, ему бы об экзаменах думать, с будущей специальностью и вузом определяться. Неглупый ведь парень, должен суметь в жизни устроиться, и какой-то захудалый автосервис — однозначно не его предел, а вот серьёзным отвлекающим фактором стать может. Лебедев предполагает очевидное: Артёму отчаянно хочется независимости, с отцом у него всё по-старому, холодная война, и возможность снять отдельное жильё, на худой конец, да просто не нуждаться в отцовских деньгах — наверняка выглядит крайне притягательно. И всё же, как Лебедев ни пытается уговаривать, с Чаррой он возится абсолютно безвозмездно: и выгуливает, и кормит, и уколы делает, и даже ногти аккуратно подстригает. Почти обижается: «Ну, что вы, Валентин Юрьевич, это ведь по дружбе, вы меня не нанимали», — и не слушает никаких возражений. Упрямства Артёму не занимать, и Лебедев не представляет, как объяснить ему: от того, что партнёрство станет по-настоящему взаимовыгодным, ничего больше не изменится. Если Артём так ценит его, Лебедева, уважение, то нисколько в нём не потеряет. Но, хоть режьте, не умеет он вести такие беседы. Пытается начать, и всё ерунда получается раз за разом. С министрами, генералами, боевиками — пожалуйста, двадцатипятилетний опыт ведения переговоров. Но уж если вопрос вдруг частный, личный, именно и только для Валентина Лебедева важный, сразу будто язык отнимается. — Заходите к нам в пятницу вечером, — предлагает Артём. — Вы же не заходили никогда, посмотрите, что у нас там и как. А я своих поспрашиваю пока, если вдруг появятся варианты, на месте и обсудим. Автосервис укрывается под развилкой моста, у трассы. Сколько Лебедев помнит, там всегда был какой-то шиномонтаж, но за последние полгода сменились и хозяин, и вывеска. И ворота ещё подкрасили. А вот батарея старых шин на пыльном щебне осталась нетронутой. Внутри наверное, тоже мало что изменилось — свою почившую теперь Тойоту Лебедев туда загонял дважды или трижды, давно уже. Он обещает себе непременно выяснить, на кого оформлено предприятие и договор аренды. Просто так, на всякий случай. Артёму, кажется, действительно нравится новая подработка, аж глаза сияют, когда рассказывает что-нибудь. В холодном свете тонких галогеновых ламп помещение выглядит пустым и огромным, к тяжёлым вяжущим запахам бензина и машинной смазки примешивается резкий — едва высохшей краски. У дальней стены поднят на домкратах серебристый Майбах без колёс, рядом на полу выставлены аккумулятор с обнажёнными клеммами, амперметр и зарядное устройство. На маленьком передвижном столике, наподобие медицинского, аккуратно разложены ключи по размерам, отвёртки и пассатижи. Проржавевший насквозь гидравлический кран натужно скрипит, тяжёлая цепь качается от сквозняка. На потрёпанном диване у окошка пультовой Лебедева встречает вся честная компания. Долговязый Питон за последние пару лет умудрился вымахать за метр девяносто и тревожности в нём чуть поубавилось. Вскакивает первым, толкает в бок Руса, отчего последний едва не роняет себе на ногу пудовую гирю, тянет за рукав футболки белобрысого Женьку-Евгения. Бормочут хором, как по команде, «здравствуйте, Валентинюрич», и на лицах — сосредоточенность вкупе с плохо скрываемым волнением. Словно бы Лебедев к ним с комиссией приехал, только штофа с закуской не хватает. — Ну, здравствуйте, здравствуйте. Уютно обустроились, я смотрю. Неплохие всё же ребята, а ведь так сразу и не скажешь. Артём приветствует из-за Майбаха — клеил разноцветные бумажки-заметки на пробковую доску над верстаком. Раздетый по пояс, верхняя часть спины, плечи и шея сзади отчего-то закрыты большой пластырной повязкой. — Это что? Хорошее настроение испаряется в один миг. Артём невольно морщится как от боли, наклонившись за изолентой, выгибается, поводит плечами и морщится снова. И лукаво ухмыляется, явно довольный собой до предела. — Татуировка. Сегодня днём сделал. — Ну и зачем? — со вздохом интересуется Лебедев. — А зачем люди татуировки делают, товарищ подполко… полковник? Извините, я пока ещё не привык, — вопросом на вопрос отвечает Артём. — Потому что выглядит здорово, когда мастер хороший, потому что, ну, просто захотелось. Полковника Лебедеву дали в сентябре, и он сам толком не привык, даже не отмечал ещё — а придется, как ни крути, положено. Целую пьянку в ресторане устраивать, а ведь повод-то на грош. За чинами и званиями Лебедев сроду не гнался. Верил: если уж гордиться, то поступками. Мог бы давно в генералах ходить, стоило лишь в своё время немного подсуетиться, но вот как раз суетиться не имел ни малейшего желания. Ведь и в горячие точки сколько раз выезжал, и дерьма успел всякого перевидать — на три жизни хватит, нельзя было это суетой обесценивать. Как ещё в пору срочником в Афгане побывал, сразу для себя понял: стремительно вверх идут либо посмертно, либо те, кто не служить и защищать пришёл, а черт знает вообще, зачем. Служить и защищать — это внизу, в самом пекле, дыму и грязи. И без особых чинов. — А головой подумать тебе не захотелось? На всю жизнь отметину оставил, — и, судя по размерам повязки, отнюдь не маленькую. — Хоть бы посоветовался. — Да я и так знал, что вы скажете. Но она крутая, правда. Вам понравится потом. Вот и что с ним сделаешь, ершистым таким? Как ёж иголками обрастает на одно неверное слово. Лебедев снова хмурится и разочарованно качает головой. — Я покажу, если хотите, — в знак примирения предлагает Артём. — То есть, мне бы гель заживляющий нанести через час где-то, самому неудобно. Поможете? — И об этом ты тоже, разумеется, не подумал. — Как раз подумал. Вы ведь, товарищ полковник, человек отзывчивый и в такой ерунде не откажете. Потенциального покупателя Тойоты обсуждают по дороге домой. Сходятся на том, что пусть хоть под пресс пускает, лишь бы забрал, и хорошо бы вопрос решить до конца месяца. Лебедев слушает вполуха и, как завороженный, снова и снова цепляется взглядом за край повязки, выступающий над воротом. Это же надо: пошёл и сделал. Глупость какая. — Да ладно вам! — не выдерживает Артём уже в подъезде; широко ухмыляется и смотрит в ответ с прищуром. — Долго теперь осуждать будете? — Отец видел? — Не-а. Но, вы ж знаете, ему без разницы. Не замечает даже, что я дома иногда не ночую. Лебедев действительно в курсе: что растет Артём как чертополох на его даче, сам по себе; что отцовскую квартиру в принципе не любит; что хочет внимания и признания, и всего не полученного в семье тепла, и тянется за ним, как за солнцем, в любую сторону, куда позовут; что семнадцать лет — это без пяти минут зрелая личность, но в них-то всё и дело, в пяти минутах. Как наяву Лебедев видит метафорические иголки на сутулой и худой спине с острыми лопатками и призывает себя быть проще. Он ведь тоже не родился сорокалетним полковником, проходил через всё это. До призыва, до Афгана, до новогодней ночи девяносто пятого, под Грозным, до семейной жизни, до мучительных часов под дверью экстренной терапии, до осознания полной своей беспомощности, ничтожности перед судьбой — там ведь что-то было. Безрассудство, легкомыслие, души прекрасные порывы — Лебедев пытается вспомнить и не может, словно бы силится разглядеть мусор на илистом дне сквозь толщу мутной озёрной воды. — И как часто? — Что? — Дома не ночуешь. — Редко, — неопределённо качнув головой, отзывается Артём. — У Руса иногда остаюсь или у Женьки… ничего такого. Или у Лебедева. Скорее всего, на диване в гостиной. Последней уликой становится задачник по физике, провалившийся под сиденье, но подозревать Лебедев начинает гораздо раньше. Есть какая-то неуловимая разница между квартирой, которую периодически навещают, и той, где люди живут. Равно как между гостем и постоянным обитателем. В глубине души Лебедев совершенно не против, и потому старательно делает вид, что ни о чём не догадывается. Для него одного там слишком много пространства, комнат и мебели. Под повязкой в итоге оказывается прямой обоюдоострый меч с крестообразной рукояткой. Раздвоенное навершие почти доходит до линии роста волос, острие заканчивается между лопаток. От гарды в обе стороны, к плечевым суставам, расправлены широкие орлиные крылья. — Ну вам хоть немного нравится? — Артём нетерпеливо ёрзает на стуле, пытается оглянуться, и Лебедев слегка нажимает ладонью на его затылок, вынуждая опустить голову. — Если вот не думать про «на всю жизнь» и так далее. Сама по себе. Нравится? — Кожа вокруг красная. — Это нормально. Сегодня же только сделали, первые сутки. Приложив тыльную сторону ладони значительно ниже рисунка, к пояснице, Лебедев ощущает лихорадочный жар, и сам невольно кривится. Артем тяжело сглатывает, кажется, сбивается с мысли и замолкает. Дышит приоткрытым ртом, с силой вцепляется в джинсы на бедрах. — Терпи теперь, сначала надо промыть. Тут крови немного. Артём резко кивает. — Да мне не больно. Жжётся, но это не… — и затихает опять от первого же прикосновения влажной марли. Первую помощь ближнему Лебедев оказывает в условиях кухни. Загодя выдав все инструкции, Артём устраивается верхом на стуле, упирается лбом в собственную мятую футболку на высокой спинке, покорно складывает ладони на животе и разводит лопатки. На обеденном столе, в пределах досягаемости — упаковка стерильных салфеток, пузырёк с раствором антисептика и тюбик специального геля. Артём по-прежнему худощавый и жилистый — наверное, всегда таким будет — пусть и окреп значительно с их первой встречи, вытянулся, сравнялся с Лебедевым в росте. Шумно и неритмично дышит, пока прозрачный холодный гель равномерно распределяется по шее и плечам. Терпит. А потом вдруг содрогается всем телом и вскакивает. — Это не… — снова начинает он, сбивчиво и хрипло, стремительно покрываясь крупными алыми пятнами от скул и вниз, до груди. — Валентин Юрьевич, мне бежать надо! — Куда? — замерев с салфеткой в руке, уточняет Лебедев. — Домой. Мне срочно. Я потом объясню, Валентин Юрьевич, вы извините, — прижимая футболку к животу и паху в защитном жесте, Артём отступает к арке в гостиную. — Не могу сейчас. Отвернувшись, поспешно натягивает футболку, подхватывает рюкзак с вещами, оставленный возле дивана, и, прикрывая живот уже им, продолжает пятиться к выходу. — Погоди, там ведь немного осталось. — Так заживёт. Ничего не надо, не… Спасибо вам. Извините. Хлопает тяжёлая стальная дверь, но шагов на лестнице, что удивительно, не слышно. — Да ерунда, — растерянно произносит Лебедев в пустоту. До него доходит минут через пятнадцать. Обязательный аспект взросления мальчика-подростка — ещё не совсем стёрся из памяти, просто удивительно — когда встаёт порой вообще без повода. Или от фантазии, выплывшей из подсознания в самый неподходящий момент. А тут ещё и невольная провокация: осторожные и плавные прикосновения, поглаживания, холодный гель на разгорячённой коже. Подсознание, оно ведь не особо разбирает, кто там за спиной — одноклассница, сексапильная киноактриса или хмурый товарищ полковник. Собирая испачканные в крови салфетки в мусорное ведро, Лебедев понимающе качает головой. Хотя бы это он однозначно может понять, уже неплохо.