***
Лантри задумчиво подносит гусиное перо ко рту, чтобы пожевать его кончик — и вздрагивает, прикасаясь к меди. Несмотря на непрекращающийся гвалт голосов и зелёную пелену, бутылочное стёклышко, искажающее зрительное восприятие, забыть о своей сущности по-прежнему несложно. Бывший книжник допускал вероятность, что, избавившись от Нерата в своём теле, Голоса прекратят своё существование в том виде, в котором они есть. Ярек утверждал, что ничего не изменится. Он оказался прав — как и обычно всегда и во всём, что касается магии. Все мозгодробительные задачки, собранные в Болтливом Архиве за много лет, кажутся ерундой по сравнению с этой его способностью. Лантри хотелось бы разгадать тайну, которая сделала из Вершителя Архонта Шпилей, но, как назло, вся навязанная Судом велеречивость с него спадает, стоит только начать говорить с ним о нём самом. У Айви Сазанена и этого нет. Пару локтей назад Лантри окончательно бросил попытки его разговорить.Страшно подумать, что именно он предложил отделить от себя Нерата, сразу же, как только книгочей забрал контроль над Голосами. “Ты знаешь только то, что мы позволяем тебе знать, — сказал тогда отец Ярека, — а от него у нас секретов нет. Будь я на твоём месте, избавился бы от опасности в первую очередь”. Они все отчаянно вцепились в эту идею, особенно те, кто присоединился во время Завоевания. От самых древних уже мало что осталось, кроме обрывков памяти и неисполнимых желаний. “Это не то же самое, что переваривать пищу. Через пару веков забудешь, каково быть человеком”, — осторожно напоминает кто-то, кто имени своего уже не помнит. — А Нерат что? “А он и не знал”. Вчера явился Барик со своим отрядом. Он был, как всегда, неистребимо мрачным и глядел на Какофонию с несдерживаемым отвращением. В его глазах это место не изменилось с тех пор, как он ещё таскал тяжёлый зловонный доспех, который нельзя было снять. Тогда вокруг него не было столь сильного свечения (и как только Грейвен Аше, мир его праху, прохлопал глазами экзарха прямо перед своим носом?). Ночь перетерпел, забрал не думавшего приходить в себя Наби — и Нерата вместе с ним — и двинул к Шпилям. Лучше бы им не очнуться в дороге. Кто знает, какая капля будет последней переполнившей чашу терпения этого гиганта, не так давно потерявшего смысл жизни — и ещё неизвестно, нашёл ли новый. От того, кому нечего терять, можно ожидать всё, что угодно. И пусть лучше верность новому господину будет сильнее в нём, чем скорбь по старому.***
Судебный исполнитель Наби Сазанен открывает глаза. Голова трещит, как битое стекло, а во рту сухо, будто бы воды там не было неделю. Строго говоря, это может быть правдой, потому что он не помнит, когда и при каких обстоятельствах потерял сознание. Если отбросить мелочи, то совсем неясно, что могло это вызвать, потому что в целом самочувствие можно считать терпимым. Вокруг — тонкие стены палатки, а снаружи весело потрескивает костёр. Кто-то сидит там рядом на поваленном бревне. Собравшись с силами, исполнитель поднимается и, подволакивая ногу, подходит ближе. Даже со спины человек кажется хорошо знакомым. Даже не он скорее, а энергия, клубящаяся вокруг сине-зелёным дымом. — Отчего-то я думал, что Вы старше, — говорит Наби, скрещивая руки на груди. — А мы что, были друг другу представлены? Оборачиваясь к нему, Экзарх Войны (а может, уже даже Архонт?) хмуро смотрит исподлобья. От этого разноцветного взгляда — один глаз красно-карий, другой бирюзовый — почему-то холод бежит по спине. На коленях мужчины, присмирев, покоится чёрный клинок Кровавого Эха. — Косвенно. Экзарх выжидательно смотрит на него, словно ожидая, что у него ещё найдётся сказать. — Я слышал, что голова Эха ещё кричала, когда Вы её отделили от тела. Лицо экзарха принимает странное выражение, и он обрывает: — Ты это так спокойно говоришь, что, похоже, совсем не в обиде за то, что мы разбили и твой Алый Хор по дороге? Хор? При чём тут Алый Хор? — Похоже, последний Эдикт Владыки немного испортил мне память, — наконец признаётся Наби. — О чём идёт речь? — О твоей армии, — уже не так уверенно предполагает экзарх. — Если бы у меня была своя собственная армия, я бы пустил её в расход как-нибудь интереснее. — Какой сейчас год? Этот вопрос почему-то ставит Наби в ступор. — Триста пятьдесят… Исполнитель обрывает себя на полуслове, поняв, что где-то тут закралась логическая ошибка, и экзарх, должно быть, открыто насмехался над ним с самого начала. — Я всё понял, — снисходительно говорит тот. — У тебя поехала крыша, бесповоротно и окончательно. Что ты там начинал про Эдикт? — Мой архонт отправил меня на юг вместе с Вершительницей Судеб Тунона. Она должна была наложить его, а я — снять. Но слова Владыки сожгли ей внутренности, а я, к сожалению, не помню ничего после того, как выполнил… хм, условие. Включая то, как оказался здесь, на севере. — Но мы не на севере. Мы на юге, в Ярусах, и путь выше закрыт навсегда. Зачем прибыл сюда, тоже не помнишь? Наби качает головой. — Как тебя зовут? — продолжает упорствовать экзарх. — Наби. — Да какого чёрта ты это всё мне рассказываешь?! — Каждый в Империи знает, что нет в мире более чистой души, чем ты, Аше. — Не Грейвен я Аше, сучий ты сын! — одним плавным движением экзарх поднимается и пережимает горло исполнителю. — Архонт мёртв! И виноват в этом ты! — Но как так-то? — слабым голосом спрашивает Наби. Фигура мужчины напротив кажется ему смазанной из-за зелёной пелены, застелившей глаза. С запозданием доходит, что это — слёзы, стекающие по щекам и испаряющиеся зеленоватым дымом.