Мне придется убить тебя, ведь только тогда я буду знать точно, Что между нами ничего и никогда Уже не будет возможно.
После разговора в комнате с Машей, где Киру обвиняют в сливе информации про Кирилла.
Когда ты получаешь какие-то супер неожиданные шокирующие новости, тело напрягается, будто кол проглотил, голова мыслить ясно больше не собирается до тех пор, пока к тебе не придет верное осознание того, что ты где-то знатно проебался. Вот так и со мной. Полгода назад все началось, полгода меня водили вокруг пальца, полгода назад я встретила Кирилла и ровно, черт их дери, полгода назад, в декабре, я — непреднамеренно — все, что знала, рассказывала Цинковой, даже не подозревая о ее гребаных проделках. И сейчас, выслушивая от рослого тучного мужчины всяческие извернутые планы покушений и действий, я не верю своим ушам. Я не хочу принимать все всерьез, я не хотела бы этого знать, но по-другому не выйдет. — Цинкова Мария Дмитриевна, — начинает зачитывать с первого заверенного листа адвокат, — обвиняется по статье «сто пятдесят девять» — мошенничество, и по статье «сто десять» — намеренное доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или унижения человеческого достоинства потерпевшего, — выдыхает мужчина, поднимая взгляд на, ошалевших, меня и Кирилла. — Карается принудительными работами с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до семи лет. То же самое, совершенное в отношении двух или более лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой, наказывается лишением свободы от восьми до пятнадцати лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься какой-либо деятельностью до десяти лет и с ограничением свободы на срок до двух лет, — четкие, отработанные фразы, каменное, но понимающее, лицо, усталый вид, ибо до пяти утра с нами тут возиться ну больно тяжко. Как представлю, сколько всего еще нам придется пройти и оформить, сколько будет длиться эта канитель вообще представить сложно, честно говоря. Мы почти синхронно шумно выдыхаем, обреченно переглядываясь, откидываясь на неудобных стульях в кабинете представленного нам адвоката. Через тонкий тюль едва начинают пробираться майские лучики солнца, освещая грязный паркет комнаты и потрескавшиеся бежевые стены. На часах пять часов сорок три минуты. Я незаметно зеваю, подпирая ладонью осунувшееся лицо, второй рукой переплетаю пальцы с пальцами Незборецкого, который тоже до жути уставший, ибо не спал более суток, начиная с больничной койки. — Мы сможем как-то быстро это уладить, чтобы не было лишней шумихи? Все-таки мы с братом являемся достаточно публичными личностями, и нам бы не особо хотелось возиться с этими, не пойми откуда взявшимися, проблемами. Тем более, если это дойдет до туда, докуда не надо, все выльется в серьезную неразбериху и ненужные слухи. Мы на вашей стороне и принимаем любые условия, в пределах разумного, — многозначительно заканчивает парень, сжимая мою кисть и подбираясь ближе к дубовому устойчивому столу. Вот значит, как решаются все дела. Просто «давайте уладим без шумихи за несусветные бабки, и дело закрыто»? Да уж, без коррупции в России сейчас никуда. — Мы обо всем договоримся позже, Кирилл Игоревич, — Илья Алексеевич, он же адвокат, складывает бумаги в единую стопку, одновременно вертя гелиевой ручкой, которая неприятно пачкает пальцы жидкими чернилами. — А сейчас я вынужден вам обо всем доложить, чтобы ввести вас в курс дела. Если не возражаете, наедине, — мужчина зыркает на меня, следом впиваясь взглядом серых, как асфальт, глаз, в лицо Кирилла. Последний кивает, склоняясь ко мне. — Попроси Макса отвезти тебя домой, я тут надолго. И пусть он побудет с тобой, одна не оставайся, — кивая, встаю, одергиваю футболку, кидаю прощальный взгляд на адвоката, провожу, ободряюще, ладонью по плечу Кира и скрываюсь за дверью. Конечно, уходить я никуда не собиралась. Оглядываюсь по сторонам промозглого серого коридора, направляясь в самый дальний угол, пропахший сыростью, где расположился автомат с горячим не-совсем-кофе. Навряд ли тут есть что-то более бодрящее, чем пятидесятимиллилитровый стаканчик недо-кофеина. Опускаю ржавую монету в приемник, выслушивая, как гулко она падает на дно копилки, зачисляясь на табло цифрой «десять». Машина начинает издавать кряхтящие звуки, гудит, после чего — выдает помятый стаканчик с эспрессо без сахара. Усаживаюсь на ближайший скрипящий стул, что, в принципе, попадаются на каждом шагу, по периметру здания. Подпираю собой стенку, шумно выдыхаю, снова затягиваясь холодным воздухом. Голова трещит, будто туда поочередно влетает и вылетает кукушка. Слышу отдаленные голоса, реальность смешивается с непонятной, густой, словно патока, полудремой. Хочется спать. Хочется уткнуться носом в мягкую подушку, пропитанную приятным запахом одеколона, и благополучно забыться сном. Но этого не происходит. Нам тут торчать еще, как минимум, часа два, а то и больше. Пока оформим документы, пока Кирилл уладит все насчет того, чтобы вся эта ненужная информация не разлетелась по социальным сетям, а то и дошла до Васи Басты. Он, конечно, мужик толковый, поймет все от и до, но зачем его впутывать в свои же проблемы? Мальчики взрослые, сами разберутся. Устало перевожу взгляд на часы. Стрелка двигается с такой неохотой, что хочется взять и перемотать ее на день вперед, когда все уладится. Надо ли верить, что завтра будет лучше, и будет ли оно вообще? Как оказалось потом — не будет. К кабинетам потихоньку начинает собираться народ. Кто-то притащил пачку документов на подпись, кто-то держит в трясущихся руках одно помятое заявление, кто-то злостно цыкает, в сотый раз глядя на часы в приемной. Минуты сменяются минутами, секунды секундами, правда, не так быстро, как хотелось бы. Из кабинета «триста семьдесят два» никто не показывался уже около двух часов. Монотонные голоса адвоката и Кирилла изредка прерываются, иногда одновременно, иногда поочередно. Но только когда я уже слышу приближающиеся из-за двери шаги, поднимаюсь на ноги, одергивая одежду и заправляя лохматые волосы за уши. –…Спасибо. Надеюсь, больше не понадобится, — Кирилл выходит из кабинета, пожимая руку мужчине. Поспешно кивает, разворачиваясь на выход, но сталкивается со мной. Белесые брови ползут к переносице. — Я же сказал тебе, едь домой. Почему ты до сих пор тут? — Было бы несправедливо оставить тебя здесь одного. Мы все устали, поехали домой, — подхожу ближе, всматриваясь в светло-голубые потухшие глаза. Кирилл молчит, не двигается, будто активно переваривая какую-то важную информацию. Взгляд тяжелый, серьезный, ни намека на спокойствие. — Нет. — Прости? — растеряно промаргиваюсь. — Кира, ты едешь домой. К себе домой, — четко, без единой эмоции. Чувствую, как внутри все скручивается в толстый напряженный жгут тревоги. — Между нами все кончено, — знаете, когда слезы подступают к горлу, а ты их сдерживаешь, то появляется саднящее и болезненное чувство в области шеи. Так вот. Эта боль распространилась по всему телу. А тот, кто стоит напротив меня, безразлично вытягивает мою душу, наматывая ее на кулак. — Ч-что? — голос дрожит, пальцы нервно сжимают край футболки. — Почему? Что произошло? Кирилл, я не совсем понимаю… — Мне не нужны отношения. Голый секс меня устраивал всегда и более чем. Из-за тебя слишком много проблем. Ты думаешь, я хочу с тобой возиться во всей этой кровавой каше? У меня нет на это времени, я работаю, а не сижу на месте. Мне не нужно все это. Мне не нужна ты, — чувствую на губах солоноватый привкус слез, а перед собой наблюдаю новый образ меркантильного и бесчувственного человека, который привык пользоваться всеми, кто ему не дорог. Стекла на розовых очках трескаются. Значит, очередной спектакль? Хорошая была игра, Кирилл Игоревич. — Ты врешь. Ты не можешь так говорить. Ты не такой. Ты же… — качаю головой, не веря своим ушам. Он не может так говорить, он же… любит меня. А я люблю его, хотя уже должна его ненавидеть. Что за черт! — Я такой, какой есть. И если ты до сих пор не разглядела во мне то, что давно всем известно, я никак помочь не могу. Кира, ты — игрушка, не заслуживающая ничего, кроме потребительского отношения. Мне было хорошо. Но, как говорится, хорошего понемногу. Надеюсь, ты поступишь умно и забудешь это все, как страшный сон. Тебе ведь не нужны проблемы, правда? — его до этого сладкий голос пропитался злобой и отвращением. Я вспоминаю, как он действовал в самом начале наших отношений, когда строил из себя ужасную привереду и брюзгу. И что я вижу сейчас? Точь-в-точь повторяющийся образ беспринципного мудака, думающего, что он все сделал правильно. — Незборецкий, я знаю тебя. И сейчас я знаю, что ты врешь. Врешь и не краснеешь. Я не понимаю, что творится в твоей голове, но ты поступаешь наихудшим образом, отвергая меня. И я все равно тебя люблю, каким бы ты ни был. Потому что ты, придурок, думаешь, что сделаешь лучше, когда все наоборот, — качаю головой, опуская глаза в пол. — Я изменил тебе, — шепчет, склоняется ниже, прищуриваясь, думая, что напугает. Вздергиваю лицо к нему и замираю, высматривая хитрую физиономию. Воздух выбивается из легких, оставляя ноющий жгучий вакуум, сковывающий движения. Он ухмыляется, понимая, что добился желаемого эффекта, а я залепляю громкую пощечину и испуганно прижимаю руку к груди. — Можешь придумывать себе все, что захочешь. Это твоя сказка, но я в ней больше не принимаю участие, — потирает пунцовеющую скулу, задевает меня плечом и ровным шагом направляется на выход. А я оседаю на пол в конце коридора, подпирая собой бетонную стену, и заливаюсь тихими слезами, разрываясь изнутри на мелкие кусочки. Я тебя люблю. Я тебя ненавижу.