Самый теплый танец под дождем

…Капли вниз по бедрам.       Я опять жду, когда мы увидимся.       Девочка, с которой я долбил косяк,       Девочка, с которой я грешил в гостях.

Я пулей залетаю в ледяную для весны квартиру. Из-за открытых дверей и окон ветер сквозит по полу, разнося по комнатам жуткий холод. Такое ощущение, что тут давно никто не жил. Через арку в кухню виднеется перевернутый деревянный стол, разбросанные подушки, бумажки, много оберток от таблеток, осколки от стаканов, красные капли крови, тянущиеся прямо к ванной. Я подбираю упаковку какого-то препарата, который доселе был мне неизвестен. Вода все еще шумит в стороне. К счастью, дверь была приоткрыта, выпуская в коридор маленькую полоску желтого света. Белая кафельная плитка стены испачкана в крови, хотя мне очень хотелось верить, что это какая-нибудь краска. Судорожно сглатываю, боясь представить, какую картину я могу увидеть, войдя в следующую комнату. Я знаю, что я должен пулей залететь туда, сделать все возможное, если есть выход, но меня будто приковали к земле. Вдруг я потерял ее? Вдруг сейчас я зайду и увижу бледное, безжизненное тело своей девочки, которую сам же и погубил. Передергиваю плечами, словно сбрасывая мрачные наваждения, и дергаю ручку двери на себя, залетая вовнутрь. Воздух выбивается из легких, я усаживаюсь на колени перед ванной, где с полуоткрытыми глазами, в одной футболке и белье сидит моя Кира. Мокрые волосы спутаны, растекшаяся тушь засохла на впалых щеках, плечи еле заметно подрагивают, а стеклянный взгляд устремлен в стенку перед собой. Вода слегка мутно-розового цвета, из крана хлещет ледяной поток. Я беру ее осунувшееся лицо ладонями, большими пальцами утирая мокрые дорожки слез. Она медленно поднимает на меня взгляд, пустой и холодный. Ее дыхание учащается, слезы снова начинают литься из синих глаз. — Уйди, прошу тебя, уйди! — она отбивается от меня, снова начиная истерично рыдать. — Почему…почему я вижу тебя? — говорит в пустоту она. А я, кажется, начинаю догадываться, почему она спрашивает. Она думает, что я — галлюцинация, проекция ее подсознания. Сажусь на корточки, рукой дотягиваюсь до крана и выключаю воду. Она вздрагивает. — Кирилл, пожалуйста! Нет, прошу, не надо, зачем! — я рывком поднимаю ее из холодной воды, прижимая обессиленное тельце к себе, чувствуя родной аромат. — Тише, маленькая, — шепчу я, поглаживая ее по голове и чувствуя, как дрожат ее тощие плечи. — Я здесь, я рядом. Я настоящий, все хорошо, — Кира обвивает меня руками за талию, утыкаясь носом в шею, обдавая меня горячим дыханием. — Ты бросил меня, — еле слышно произносит она, царапая мое сердце. — Я тебя люблю, а ты оставил меня одну, — я обнимаю ее сильнее, мимолетом целуя в щеку. — Я тоже тебя люблю, — я заключаю ее личико снова в чашу ладоней, всматриваясь в глаза, идентичные моим по цвету. — Мы свободны. Все кончилось, — я прислоняюсь лбом к ее лбу, вдыхая один и тот же воздух вместе с ней. — Мне так плохо, — шепчет она, снова пуская слезы. Встает на мысочки, обвивая мою шею, и крепко тянет вниз, прижимаясь изо всех сил. — Мамы больше нет, слышишь? — голос срывается на хриплый всхлип, а я ошарашенно сглатываю слюну. — Я совсем одна, я не хочу так жить, — хмурюсь ее мыслям, но следом поднимаю ее на руки, выходя из ванной, и направляюсь в темную зашторенную спальню, где царит неимоверный порядок, тишина и мрак. Пахнет лилиями. Я укладываю девочку на кровать, ложась рядом. Мы лежим так энное количество времени, пока в окнах не начинает появляться сумрак ночи. Огни города освещают небо, и поэтому блики выдают причудливые тени на сером паркете. Сначала я пытался успокоить ее нервные слезы и тремор во всем теле, потом Кира, наконец-то, уснула. Я, накрыв ее пуховым одеялом, слился в коридор. Закрыв входную дверь на щеколду, я расставил руки в бока, оглядывая беспорядок. Сначала поднял тяжелый стол, следом раскидал подушки по дивану, снес все осколки в раковину, закрыл окна, которые не давали покоя постоянными порывами ветра, залетающего внутрь. За полноценный восьмичасовой сон девушки, я успел сделать все. Макс, как самый верный и близкий мой друг — по совместительству, брат — привез провизию на пару ближайших дней, из которой я кое-как смог приготовить куриный бульон. Не зря меня мама учила. Хмыкнув своим мыслям, я выключил везде свет, оставив лишь часть подсветки над баром и в коридоре, и направился в спальню. Кира, по-видимому, все еще спала, отвернувшись на другой бок и равномерно дыша. Я снова улегся рядом, сложив руки в замок на груди, и уставился в потолок. Девушка, шмыгнув пару раз носом, повернулась ко мне, все еще не открывая глаз. Подперев рукой голову, я перебирал ее, до сих пор, чуть влажные локоны, размышляя о своем. В голове никак не укладывалось, почему все обернулось именно с такими ужасными последствиями. Устало вздохнув, я принял прежнюю позицию, закинув руки за голову. — Расскажи мне, — тихий голос выдернул меня из примитивных мыслей. Кира медленно приподнялась на локтях, оперевшись спиной об изголовье кровати, следом взяв мою руку и чуть потянув на себя, получилось, что я удобно устроился на ее коленях затылком. Тонкие холодные пальчики начали устало гладить меня по выцветшим прядкам. — Только если ты этого действительно хочешь, — я переплел свои пальцы с ее, начиная потихоньку рассказывать то, что было за последние полгода наших недо-отношений. Кира слушала спокойно и внимательно, изредка задавая вопросы и выясняя, почему сразу ничего ей не рассказал. На автомате повествуя какие-то моменты, я думал совсем о другом. Именно сейчас мне до жути хотелось поцеловать ее, снова почувствовав сладкий привкус губ. Но я боялся оступиться. Что, если она отвергнет меня? Или наоборот? Думаю, сейчас не время. По ней пришелся двойной удар: наше расставание и смерть родной матери, настоящую причину которой мне очень хотелось выяснить. — Я любила ее. Любила, несмотря ни на что, опуская грубость, несправедливость и какие-то запреты. Она была единственной, кто знал обо мне все, а теперь этим единственным стал ты, — как ни странно, но ее лицо оставалось по-прежнему сухим. И лишь в глазах проплывали огромные льдины боли и холода. Она потеряла самого родного человека и так сильно держалась, пытаясь не сдаться. Эти мысли навели меня на кое-какие действия, поэтому я медленно взял ее за запястье и повернул к себе обратной стороной, замечая еще не зарубцевавшийся шрам, продолжающийся от основания ладони и к середине предплечья. Я чувствовал, насколько напряжена и наэлектролизованна атмосфера между нами. Я понимал, что один неверный шаг даст ей повод отвернуться и закрыться от меня. Но вместо этого, она меня прекрасно понимала, но держала обиду за то, что я скрыл от нее сей важный момент. — До свадьбы заживет, — решил пошутить я, опасаясь ее реакции, но вместо грубости и равнодушия, я получил теплую, еле заметную, улыбку, которая заставила мои губы дернуться в усмешке. — Я не хочу терять тебя. Ты — моя, и ты не одна, слышишь? — подняв глаза к ней, я увидел лишь легкий кивок, из-за которого приятное тепло расползлось по телу. Я поднялся на локти, следом встав с кровати и протянув руку Кире. — Вообще-то я немного за тобой поухаживал, — кивнув в сторону двери, зазывая ее, я ощутил прикосновение холодной ладони к своей. Следом послушно проследовав на кухню, мы уселись на диван, поглощая горячий бульон. Мое похмелье давало о себе знать острыми резями в голове, но спокойный вечер дал мне немного отдохнуть. Я достал аптечку, разыскав бинт, перекись, и принялся бережно бинтовать ее запястье, слушая, как равномерное дыхание слегка подрагивало. Я был подавлен накопившимися событиями, но осознание того, что теперь Жукова от меня никуда не денется, приятно грело душу. А завтра нужно будет заняться всем, что касается и касалось ее матери. Я ни разу не сталкивался с тем, чтобы организовывать чьи-то похороны или что-то подобное, но я уверен, что справлюсь. На кладбище мне приходилось бывать в собственном городе, когда мои друзья, все, как один, отключались от передоза. Мрачные будущие недели предстояли долгими и мучительными. Куча документов, места, деньги, заключения, отказ от вскрытия, ибо причина смерти и так была ясна — сердце не выдержало. Сколько бы я тогда не пожертвовал, шанс того, что мать Киры смогла жить спокойно дальше, был мизерно невелик. То на то и вышло. В следующую среду, в девять часов утра, я должен был стоять в церкви, в самой своей ненарядной одежде, сжимая в одной руке одну красную розу, а в другой — ледяную руку своей девушки, которая держалась изо всех сил, только бы не расклеиться, только бы не разрыдаться прямо тут, у всех на глазах. В этом бы не было ничего странного, это классика. Люди рождаются, живут и умирают. И эта грань смерти всегда идет на миллиметре от твоей жизни. В любой момент ты можешь штабелем свалиться в тот же самый гроб, сгнивая под землей. Это норма. Но ты всегда должен быть сильным и не сдаваться, чего бы тебе это не стоило.