Делай, что должно. Хранители

      Ужин прошел так, как ему и полагалось проходить в Эфар-танне: за длинным столом хватило места и семье, и гостям, и всем тем, кто должен был сидеть рядом с ними. Впрочем, как и всегда, за столом здесь предпочитали есть, а не говорить. Разве что строгая иерархия, давно привычная домочадцам, сегодня была нарушена: Аленто очень хотелось сесть рядом с братом и его парой. Нехо Аирэн, очевидно, подозревал, что так оно и будет, так что высокий стул с подушечкой для младшего нехина поставили между стульями Аэно и Кэльха. Иначе бы Аленто извертелся, не дав никому спокойно поесть. А так только вцеплялся то в один рукав, то во второй, прислушиваясь к родному теплу и замирая, забыв о содержимом тарелки. Приходилось Аэно и Кэльху по очереди разжимать цепкие пальчики, успокаивать, гладить по голове и обещать, что после ужина они пойдут в Учебную башню, показывать «птичку» и «кисю».       Каждый свой приезд Кэльх невольно сравнивал первую трапезу с той самой первой в замке, отмечая, насколько изменяется ощущение. С каждым разом он чувствовал все больше этого тепла, общности. Иногда даже думалось, что две семьи, два рода на удивление похожи, несмотря на разные Стихии, разное воспитание и традиции. Может потому Аэно так быстро привык к Солнечным? Или, может быть, отличий и не было, просто Эфар выстудило? Сначала уходом темных, потом — болезнью нейхи, потом — случившимся с Аэно... Но это же стало и переломом. И теперь Аирэн, привычно доевший одним из первых, только улыбался, сцепив пальцы, откинувшись на спинку кресла и глядя на домашних.       — Аленто, ешь, — в который раз сказал Аэно, пытаясь изобразить строгость. Не особенно-то у него и получалось, но брат с тяжким вздохом взялся за вилку, стараясь держать ее так, как учили няня и матушка. Малышу четырех с небольшим лет было пока тяжеловато следовать всем этим тонкостям этикета, особенно малышу с огненным темпераментом. Но Аэно крепко надеялся, что память и желание учиться у братика такие же, как были в этом возрасте у него самого. Тем более младшего нехина старались увлечь игрой, уговорами, превратить занудные дела во что-то поинтересней, а не лупили по пальцам, как Аэно. И, что самое важное, ему не запрещали задавать вопросы. А уж о том, чтобы у Аленто было, что теребить, Кэльх позаботился. В седельных сумках были подарки для всех домочадцев, а для маленького огненного — созданные Аэно и Кэльхом вместе браслеты, каждый с парой подвесок на крепких вощеных шнурах фигурного плетения, чтоб не порвались, с крупными округлыми бусинами природного янтаря. Пусть хоть грызет — не жалко, как подрастет, еще сделают.       Кэльх улыбнулся, вспомнив, как рассказывал Аэно о браслетах, о том, что для детей делают всегда родители, даже если самые простые деревянные бусины на шнур нанизывают — всегда родными руками. Они тогда сделали не два браслета, а четыре. Вторая пара досталась Лику, его собственному сыну. И плевать, что руки матери к тем браслетам так и не прикоснулись, она вообще ничего сыну кроме имени не оставила. Сполна тепла вместо нее вложил Аэно.       В их случае пришлось пересматривать многие традиции. И делать это приходилось тем, кто их окружал, потому как Аэно просто брал — и менял установленный порядок, незыблемые, казалось, правила. Незаметно, исподволь, не заявляя об этом во всеуслышание, как это было привычно огневикам, не бурно и резко, как мог бы сделать воздушник. Но... это же был Аэно — Аэнья.       Ужин закончился, когда опустели тарелки всех домочадцев. Тогда нехо Аирэн поднялся со своего места во главе стола.       — Аэно, Кэльх, Аленто, не торопитесь в Учебную. Этот вечер мне хотелось бы провести в кругу семьи.       Аленто надулся: он все-таки был еще маленький и отчаянно хотел поиграть с огненными зверями. Пришлось Кэльху поднять его на руки, этого хватило, чтобы мальчишка уцепился за косу и разулыбался: таким его баловали нечасто. Нет, никто маленького огненного теплом и прикосновениями не обижал, но... Воздушные. И этим все сказано. Именно ради Аленто огневики раз за разом преодолевали горы, не обращая внимания ни на время года, ни на погоду. Ради того, чтобы вот так греть будущего хранителя Эфара, напитывая его душу теплом и любовью. А сейчас, когда у него появится маленькая сестренка-конкурентка, которая будет отнимать у него внимание матушки...       — Я думаю, в следующий раз мы приедем с сыном, — поразмыслив, сказал Аэно. — Аленто нужна компания для игр. Мы могли бы взять Лика осенью с собой, Кэльх?       — Лик уже достаточно вырос, чтобы спокойно перенести такую поездку, — подумав, кивнул Кэльх, усаживаясь около камина. Там и шкуру уже положили, понимая, что малышу на скамье все равно не усидеть, а взрослым так проще за ним присматривать.       Аирэн чуть нахмурился.       — Но Лик постарше, будет ли ему интересно с Аленто?       — Заодно и ответственности поучится, — спокойно ответил Аэно, уступая все же просьбам брата и вызывая из огня маленького, не больше ладони, рысенка.       Двухлетний Аннио тут же завозился и полез с рук своей матери, чтоб поближе рассмотреть такое заманчивое нечто. Он никакого Огня не унаследовал точно и обещал быть воздушником — если магия вообще проснется, но Кэльх все-таки позволил, мягко придерживая ребенка, чтобы смотрел, но руки не тянул. Рысь, конечно, не обжигалась, но пусть привыкает, что в огонь соваться не следует. И так на ручонках Аленто розовели уже поджившие, не иначе как стараниями нейхини Тамаи, ожоги.       Обоих огневиков несколько беспокоила та тяга к огню, что была у мальчика и год от года становилась только сильнее. Дело было не в том, что ему не хватало тепла, или же Эфару его не хватало — и они сами добросовестно исполняли свои обязанности хранителей, и Крэш в этом году отплясал знатно. Может быть, это сказывалась сила мальчика? Кэльх пытался вспомнить себя в этом возрасте, но не мог, Аэно только чесал в затылке: кто бы ему вообще на свечки смотреть дал. Многочисленные племянники и племянницы Кэльха тоже ответа на вопрос не давали: они к огню привыкали чуть ли не с младенчества, прекрасно зная, что он красивый, но опасный, а если не опасный — значит рядом маг, и потом проявляли разумную осторожность.       Аэно попросил рассказать в подробностях, что же произошло в Иннуате на празднике, потом они с Кэльхом попеременно рассказывали о своих делах, по просьбе Ниилелы описывая Ташертис. Аэно старался особенно, он оттачивал свое мастерство сказителя и одновременно намеревался разбудить в сестренке желание посмотреть на все своими глазами.       — Отец, мы можем с вами побеседовать завтра? — спросил Аэно, когда большая часть разговоров была переговорена, а мальчишки, наигравшись, раззевались. Аннио забрала его мать, послав огневикам благодарный взгляд за пару часов спокойствия. Аленто молодой маг с рук не спускал, потихоньку укачивая в объятиях, намереваясь потом отнести в детскую и уложить.       — Можете, конечно, — кивнул Аирэн, поглаживая по запястью придремавшую супругу, положившую голову ему на плечо. — Но действительно завтра, Аэно. Доброй ночи вам обоим.       Он тихо встал, осторожно поднимая Леату на руки, бережно-бережно, будто та была хрупкой, как статуэтка из тончайшей белой глины. И так же тихо ушел, кажется, почти не касаясь каблуками пола, лишь бы не разбудить.       — Иди отдыхать, Кэльх, я скоро приду, — Аэно улыбнулся и тоже поднялся. — Только этого маленького яштэ уложу.       — Давай, я жду, — улыбнулся Кэльх, с неохотой вставая с пригретого места. Он бы не отказался еще поваляться у огня, а может, там и уснуть бы. Но это дома, по теплу, а здесь замок все-таки слишком холодный.       Аэно кивнул и ушел, Кэльх поглядел ему вслед. Всякий раз, когда видел Аэно с ребенком на руках, думалось, что тот был бы прекрасным отцом, если бы не долг хранителя. Наверное, и мужем какой-нибудь девушке он тоже был бы чудесным, не сведи их Стихии так, как это случилось. А Совет Чести уже не намекал, а прямо говорил, что такому сильному хранителю необходимо «оставить свое семя». Аэно пока делал вид, что не слышит ни намеков, ни указаний. То ли не отболело еще после отповеди бывшей невесты, хоть и прошло шесть лет, то ли другое что. Может быть, боялся за него, за Кэльха? Тут можно было только устало усмехнуться, благо, в пустых по позднему времени коридорах Эфар-танна не было никого, кто увидел бы эту кривую улыбку.       Да, ревновал. Да, считал Аэно своим и только своим. Собственник, и ничего с этим не поделаешь, все Солнечные такие, а он еще и Хранитель, и Аэно — его якорь. И без этого врос, вцепился, слился, как дышать друг без друга — и не представлял. Но одновременно Кэльх понимал, что как Аэно принял Лика, сразу и безоговорочно, так и он примет сына Аэно. Или дочь, кого уж Стихии пошлют. Главное, чтобы был, этот ребенок, а мать... А с матерью у него достанет сил вести себя вежливо, как положено. Главное, найти себе на пару ночей уголок поукромней, где не будет ничего горючего. А девушка... Солнечные-то без вопросов примут ее к себе, ту, что согласится выносить и родить дитя хранителю. Если ей будет это нужно. Как тогда сказал Чемс: молодых нэх, которым нужен шанс стать кем-то большим, много.       Мысли о детях разбередили воспоминания четырехлетней давности, и, укладываясь в пахнущую чистотой и лавандой постель, Кэльх невольно погрузился в них. Все равно уснуть друг без друга было уже нелегко, пока рядом нет Аэно, он будет только ворочаться, какой бы удобной ни была кровать. Думать, вспоминать...       

***

      Почему-то вспомнилась не Лашши, а обескураженное лицо матери и решительное — Аэно, когда пришли сказать, что с Кэйлоком беда.       — Да, у меня есть украшения от сына, — нэх Орта поднялась из кресла, резким жестом велела им следовать за ней.       Спальня главы рода Солнечных располагалась на том же этаже, что кабинет, только почти в самом центре здания, и была на удивление просто и уютно обставленной. По крайне мере, Кэльха с детства удивлял контраст между кабинетом, этой комнатой и характером матери. Как три разных человека, право слово. Но в тот момент он не осматривался, не разглядывал многочисленные безделушки на полках, а следил, как она достает из ящика комода простенькую деревянную шкатулку.       — Вот.       В шкатулке лежал затейливый бронзовый гарнитур: ажурные серьги, крупная брошь и тонкий, филигранной работы браслет, просто полоска металла, прорезанная узором так, что на нее дышать было страшно — не погнуть бы, не то, что надеть и носить. А еще было страшно увидеть, как передернуло Аэно от одного только взгляда на украшения.       — Нэх Орта, вы носили это? — юный огневик тогда постарался скрыть проскользнувшую в голосе гадливость, но Кэльх знал его достаточно долго, чтобы услышать и понять: Аэно, будь его воля, немедленно бы отправил бронзовые безделушки в горн, если не сжег так же, как обруч и кольцо.       — Нет, у меня от бронзы руки идут пятнами, да и у девочек тоже, — Орта поджала губы: ей разговор не нравился, но сама она спросит потом, как Аэно закончит задавать вопросы. — Ношу только это, Кэйлок хотел на переплавку кинуть, но я не дала.       Она вытянула из-под воротника тонкую цепочку, на которой покачивался золотой кулон, просто почти бесформенная капля металла с впаянным в нее тепло-медовым камушком.       — Вы позволите потрогать? — Аэно всматривался в кулон очень внимательно, хмурился, но не так, как при взгляде на бронзу.       Пожав плечами, нэх Орта и вовсе поставила шкатулку на комод, а цепочку расстегнула и протянула Аэно. Он почти и не касался металла, просто провел рукой вдоль цепочки, задержал ладонь напротив кулона... и выдохнул с заметным облегчением:       — Чист. — И тут же вскинул на женщину требовательный взгляд, словно имел на то право: — Нэх Орта, прикажите нэх Рише и Шиме принести все, что им делал брат. Прошу вас, это важно.       Ответный взгляд был тяжел, как кузнечный молот, тот, на который Аэно только поглядел, широко распахнув глаза, но не рискнул даже потрогать. Потом нэх Орта с резким щелчком застегнула цепочку, спрятала кулон обратно и вышла — только юбки шелестнули возмущенно.       Вернулись женщины совсем скоро, все трое, и сестры Кэльха переглядывались, держа в руках одинаковые шкатулки, тоже деревянные, но уже узорные, резные. Аэно они их протянули молча, ничего не спросив.       — Можно? — спрашивал Аэно только вежливости ради — даже через дерево чуял, видел кривой, неправильный, больной огонь, вложенный в украшения. И безошибочно выбрал их из мешанины колечек, сережек, цепочек и ожерелий. Они были разные: изящная брошь — веточка вьюнка с цветами и бутонами, с проработанными до жилочки листиками — у Риши, гребень в виде трех изогнутых пушистых перьев неизвестной Аэно птицы — у Шимы. И тоже бронза, будто Кэйлок только в этот металл свой огонь вложить мог. Хотя нет, кольцо-то для Аэно было серебряным... Мелькали в шкатулках и другие украшения явно его работы — в основном, золотые, — но с ними все было в порядке, как и с первым кулоном. Побрякушки как побрякушки, симпатичные и действительно мастерски сделанные. Все, что излучало нехороший огонь, Аэно сложил в ту шкатулку, где лежал гарнитур нэх Орты. И, подавив тяжелый вздох, поднял на женщин глаза:       — Думаю, мне стоит объясниться?       — Думаю, да.       Вот вроде и негромко, и не особо резко сказано — а как будто два гвоздя забили, с недобрым таким стуком, по самые шляпки вогнав в дерево. Аэно прекрасно понимал, что после того, что он расскажет, нэх Орта может попросту выставить его из своего дома, не посмотрев ни на ученичество, ни на пока еще расплывчатый статус будущего хранителя. Это он потом Кэльху рассказал, тогда же выпрямился во весь свой невеликий рост, вынужденный смотреть на высоких Солнечных снизу вверх.       — Мне придется начать, наверное, очень издалека. И многое будет лишь моими предположениями. Но я прошу — выслушайте и потом судите, — не было в его голосе просьбы, только неосознанный, неуловимый приказ, как и всегда, когда и не хотел, но кровь сотен поколений владетелей Эфара прорывалась.       — Однажды в большой и дружной семье родился мальчик. Когда он подрос, стало ясно, что он немного нелюдимый, странный, но он был очень привязан к старшему брату. Настолько привязан, что, когда ослеп, только брат сумел вернуть ему волю к жизни.       — Дальше, — нэх Орта бросила быстрый взгляд на Кэльха, который будто воды в рот набрал, только стоял за плечом Аэно, замерев, будто и не огненным был.       — И для старшего брата он был всем — почти центром мира, очень дорогим ему существом, с которым тот нянчился с самого рождения. Однако когда Стихия позвала его, требуя сделать выбор, старший знал, что беспомощного брата оставляет не в одиночестве, что ему будет рад помочь каждый в семье. Уезжая, он верил, что за спиной остается тот, кто любит и ждет, и будет любить и ждать всегда. Только он ошибся: обида брата была слишком сильна. Настолько, что он «отпустил» старшего, вырвал из своего сердца любовь к нему, ведь хранителя нельзя хотеть только себе, нельзя привязывать к одному месту, как он считал. Когда слепой принял свою Стихию и получил от нее дар мастерства, первое, что он сделал — подарок для брата, в который вложил это самое «отпущение».       — Кэльх... Где твой обруч?       — Мам, дослушай, — почти умоляюще выдохнул тот.       — У слепого мастера-ювелира было две самые старшие сестры, — продолжил Аэно, почти напевно, словно древнюю легенду, перевел светящийся янтарем взгляд на Ришу и Шиму. — У обеих были добрые руки, обе были готовы в любой момент помочь, подсказать. Одна из них выделялась цепким умом, способным выплести любое решение. Только она не могла вернуть слепому зрение и брата, хотя очень хорошо объяснила, кто такие хранители и почему они так важны для мира. У второй было достаточно тепла и нежности, но она делила их на всех, а не собиралась отдавать одному только младшему братику. Первой он подарил веточку вьюнка, — Аэно судорожно вздохнул, заставляя себя проглотить все слова о паразитах, способных задушить другие растения, оплетая собой, — второй — легкие перья, выкованные так искусно, что были бы неотличимы от настоящих, покрой их мастер эмалью. В каждое украшение он вложил свое.       — Что? — кто это сказал — какая из сестер — было непонятно. А может, хором вышло, на два голоса.       — Одной пожелал... крепкую опору, чтоб только на все имела свое собственное мнение. — Риша с каким-то шипением втянула в себя воздух. — Второй — больше тех, кого любить, только каждому ли тогда достанется вдоволь этой любви и внимания? А еще у него была мать. Готовая выслушать, принять сердцем все проблемы, твердой рукой решить их. Но на младшего сына у нее оставалось мало времени, все дела майората да прочие заботы... — голос Аэно дрогнул. То, что он чуял в украшениях нэх Орты... Нет, Кэйлок не желал никому зла. Просто кривая, больная с рождения сила извращала его благие пожелания, выворачивала их так, что вчуже становилось страшно.       — И что же он пожелал мне? — глухо уточнила Орта, уже прекрасно понявшая, к чему подводит Аэно, но еще не желающая принимать это материнским сердцем. Логикой — да, разумом — возможно, как обдумает и оценит. Но еще не сердцем.       — Слушать, но не слышать. Чувствовать, но не принимать. Владеть... Правду ли я увидел, нэх Орта? — Аэно, справившись с собой, снова выпрямился, развернул плечи, не опуская глаз под их взглядами и чувствуя за спиной тепло Кэльха.       — Из-за этого Кэльх выгорал?       Какая-то из сестер ахнула — видно, им о болезни Кэльха никто не сказал.       — Да, он смирился с нелюбовью брата, да и я потом досыпал соли на рану, — тут Аэно все же отвел взгляд, опустил голову.       На плечи легли теплые руки, Кэльх все-таки не выдержал, обнял, прижал к себе, спокойно встретив внимательный взгляд матери.       Наконец нэх Орта вздохнула, поправила выбившуюся цепочку.       — Кэйлок... Он всегда был немного другой. Да сядьте вы, в конце концов! И вы, девочки, — она указала на кровать и лавку у стены, сама села на пуфик около комода. — Его осматривали лекари, когда он потерял зрение. Но телесно он вполне здоров...       — Телесно — да, болен его разум, — согласился Аэно. — Сам я не встречал подобных людей, но от одной целительницы слышал. Это нельзя излечить, да и Кэйлок болен легко, можно лишь внимательно следить, чтоб он не вкладывал в свою работу огонь души. Все его пожелания были благими, но вышло то, что вышло.       Еще один вздох: нэх Орта согласилась и смирилась одновременно. Почему она поверила вот так сразу светлому, едва увидевшему её семью, почему приняла его рассказ — об этом Аэно тоже после расспрашивал Кэльха, когда уничтожили шкатулку вместе с её содержимым, прямо там, на глазах у женщин, и ушли к себе. Кэльх не знал. Он слишком привык к брату, сестры — тоже, а мать... Может быть, она и так все понимала, но не хотела осознавать до конца? Или просто думала, что никому никакого вреда нет, а странности сына — просто странности? Ясно было одно: за Кэйлоком она будет следить еще пристальней, чем раньше. И вот он вряд ли получит право иметь детей.       Ох, дети... Как только улеглось волнение после уничтожения украшений, Аэно принялся присматриваться к Лашши. Недолго. И Кэльху стоило немалых трудов потом убедить любимого, что Лашши нормальная, просто в её хорошенькой головке есть место для грандиозных планов, а для сына — нет, как нет и любви к нему.       — Но как? Она ведь носила его, чувствовала первые движения, рожала! — недоумевал юноша.       — Аэно, ну бывают такие женщины, — в который раз повторял Кэльх. — Подумай сам — другая бы отдала ребенка, хоть за какую плату? Ответь.       — Никакая женщина Эфара бы своё дитя не отдала, — убеждённо заявил юноша.       — Вот и не спрашивай, — Кэльх устало потер лицо. — У Лашши в голове одни чертежи и цифры, если бы не я, думаю, у нее бы вообще детей не было — если не считать детьми то, что она когда-нибудь напроектирует.       — Значит, у Лика нет матери, — сердито сощурился Аэно. — Зато будет двое отцов.       С того разговора Аэно в самом деле начал вести себя с Ликом, как отец. Это могло бы выглядеть потешно, казаться смешным: юный огневик пытался совместить несовместимое и несочетаемое — воспитание воздушника и огневика. Да и для родителя он был чересчур молод. Но никто не смеялся. Ни Риша с Шимой, которые относились к малышу, как к родному, никак не выделяя его из толпы собственных отпрысков. Ни Орта, которая иногда приходила повозиться с младшими внуками. Даже отец Кэльха — и тот только хмыкнул веско да кивнул обоим, как-то заглянув в детскую. Для многочисленных племянников же поведение Аэно вообще было чем-то самим собой разумеющимся: а как еще жить, если семья большая, и все друг о друге заботятся, не делая различий?       Год спустя Лик бойко звал юного огневика папой и гораздо более робко пытался именовать так Кэльха. И тот до сих пор не знал, как это воспринимать. Он... Он ведь просто Кэльх, дядя Кэльх. Из детских уст привычно было слышать именно это. Но по мере того, как Лик рос, учился говорить, начинал познавать мир, маг чувствовал порой странное тепло. Будто разгоралось что-то, что он уже и не чаял разжечь, что-то неимоверно важное, выстывшее из-за равнодушия Лашши. Кажется, он действительно умел любить, и не только Аэно.       

***

      Дверь провернулась бесшумно, но из коридора в комнату хлынул холодный воздух, и Кэльх приподнялся на локте. Аэно вошел в комнату, не таясь особо — знал, что любимый не спит, несмотря на усталость.       — Уложил. Какой он всё-таки забавный, Аленто. Я думаю, нам стоит иногда брать его в Ташертис.       — Если твой отец позволит, — улыбнулся Кэльх. — Знаешь, по-моему, оно сейчас и зарождается. Новое единство стихий.       — Разве не об этом Совет Чести разводил говорильню все то время, что мы проторчали в Фарате? — фыркнул Аэно, не слишком любивший вспоминать эти дни. — Давай-ка спать, я с ног валюсь. А ведь завтра насядут, что Ния, что Аленто, продохнуть не дадут.       Но как бы сильно он ни уставал, а на горячие жадные поцелуи его всегда хватало. Даже продолжение было не столь уж и важно, как эта ласка. Потому что для них двоих именно она была знаком: они вместе. С того самого первого поцелуя на чердаке дома Солнечных — и по сей день. И, прижимая к себе мигом уснувшего Аэно, Кэльх только щурился на прогорающие в камине дрова и улыбался: буря, накрывшая Эфар, окончательно отступила. Снег вскоре растает, а все страхи уже исчезли, растворившись еще раньше.