Добро пожаловать в нигде

      Путь к нужной двери не омрачился новыми знакомствами. Первые пару минут Роуэн вздрагивал от каждого шороха, ожидая, что сейчас вернётся курильщица и цепкой рукой с жёлтыми пальцами утащит его в свой будуар, но она не появлялась. Пожелав ей от всего сердца скурить все запасы опиума и умереть ещё разок от передоза, несостоявшийся покойник напряг память. Кажется, он говорил «направо» от столовой…       Однажды напрягшись, мысли не захотели расслабляться и понеслись дальше, делать то, чего категорически было нельзя: осмыслять происходящее. Ощущения чем-то смахивали на тот неловкий момент, когда ребёнком натыкаешься в книжке на эротическую сцену: вроде что-то делается, но мозг участвовать в осознании отказывается за недостатком информации. Сейчас недоставало ещё и реальности, той самой, привычной, где сёстры наперебой просят помочь с конспектами, а брат стреляет в спину бумажными шариками. Не то чтобы Роуэн соскучился — от одного воспоминания передёргивало. Но это было хотя бы привычно и понятно. А тут — призраки, демоны, ведьмы… И ведь даже не Хэллоуин на дворе. Вообще существует достаточно логическое объяснение, чтобы всё это впихнуть в свою картину мира?!       Хотя, надо признать, атмосфера внутри подходящая. Длинные извилистые коридоры со множеством дверей, неживой пыльно-серый ковёр, драпировки — всё как положено зловещему особняку. Добавляла мурашек на спине мысль, что не видно ни одной дыры — а ведь снаружи они усеивали дом, как решето! Ладно бы наоборот, тогда бы с натяжкой верилось, что здесь всего-то поработало агентство по недвижимости: надо же придать участку товарный вид. Сколько Роуэн ни вглядывался в полумрак, он не заметил ни одного окна: за отдёрнутыми занавесками скрывались глухие стены.       — Поспешите, — прошелестел знакомый голос, — у вас не так много времени.       Роуэн кивнул в пустоту: человек-невидимка явно его видит. Оглядевшись, он с опаской дотронулся до дверной ручки и заглянул в библиотеку: кто там сидит у входа?       Неведомый Балемон не был ни призраком, ни демоном, ни чем-то ещё, поддающимся описанию. Если бы японцы захотели сделать хентайную игру, пожалуй, он был бы одним из персонажей: слизистое нечто с меланхолично шевелящимися волосами-щупальцами. Это нечто, трогательно обернув одно из щупалец платком, листало тяжёлый том в кожаной обложке. На таком ожидаешь увидеть заголовок «Некрономикон».       — «Милый батюшка, — ответила она, — делай со мной, что хочешь, я — твоя дочь. — И она протянула ему свои руки и дала их отрубить. В третий раз явился черт, но она так долго и сильно плакала, что слезы омыли ее обрубленные руки, и они были совсем чистые…» — неожиданно тонко и с надрывом читало слизистое существо, и Роуэн облегчённо выдохнул: кажется, оно полностью увлеклось книгой.       «Так, слейся с тенями, ты невидимка, ты ловкий ассасин», — бормотнул он себе под нос и, пригнувшись, прополз за стеллаж. За какую-то из книг здесь надо потянуть. Вроде бы за эту. Проклятье, но ведь придётся встать, выпрямиться, а кто знает, что взбредёт в голову этому тентаклевому монстру…       «Была ни была!» — Роуэн распрямился, положил руку на нужную книгу, и тут пол отчего-то ушёл из-под ног. Слишком поздно он заметил скопившуюся лужицу слизи, в которую и упал — разумеется, с диким грохотом. Миссия провалена.       — Невинная кровь! — Балемон даже подпрыгнул и радостно вскинул все свои щупальца. — Я тебя нашёл!       — Технически, я сам пришёл, пока ты с книжкой балдел, — буркнул Роуэн, лихорадочно соображая, как выпутаться на этот раз. Выпутаться, скорее всего, в прямом смысле, благо щупальца уже зловеще шевелятся в предвкушении. Знаем-знаем, как это бывает, спасибо хентаю за счастливую юность!       Вероятно, все самые страшные и странные фантазии воплотились бы в жизнь, если бы не скрежет за спиной: с запозданием, но сработал механизм, и полка медленно отъехала в сторону. Где-то в середине её заклинило, но так даже лучше: не протиснется следом! Увернувшись от настойчивого щупальца, Роуэн кинулся в щель. Будь он в рубашке, непременно оставил бы здесь, по завету Бильбо Бэггинса, все свои пуговицы, но на футболке зацепиться было особо нечему. Под возмущённое: «Эй, так нечестно!» — он кинулся вглубь потайной комнаты. Может, здесь есть оружие или ещё что полезное.       Но за древним книжным шкафом скрывался не менее древний, но оттого не ставший волшебным кабинет. Выглядел он строго и на удивление опрятно, словно владелец только что вышел и вот-вот вернётся. За оружие здесь со скрипом могло сойти позеленевшее серебряное распятие да увесистый томик со стола, которым можно огреть по монстрячьей башке.       Тем временем первое щупальце уже робко, как бы извиняясь за вторжение, коснулось щиколотки — и Роуэн с воплем вскочил на стол. Балемон, пыхтя от натуги, пропихнул в комнату ещё щупальце, второе, третье… Он не мог видеть, где спряталась потенциальная жертва — как же неприятно даже называть себя таким словом! — но не терял надежды нащупать, подтянуть поближе, стянуть штаны… упс, последнее — это уже личные домыслы.       — Эй, голос, я знаю, что достал, но всё-таки! — Роуэн отмахнулся словарём, но склизкий холод уже коснулся спины. — Я, между прочим, тут по твоей милости!       Щупальце полезло под футболку, и все хентайные аниме пронеслись перед глазами, вызвав смутное желание заорать что-то вроде: «Насилуют!» — и прикрыть зад чугунной сковородкой. Поэтому бедолага почти облегчённо вздохнул, когда его начали душить. Может, во всём надо искать хорошее? Например, если его сейчас убьют, не придётся сдавать профессору Булману, хотя, конечно, лучше бы сейчас здесь душили профессора…       Когда сознание почти оставило Роуэна, щупальца неожиданно разжались, и он рухнул обратно на стол. Древнее дерево мучительно затрещало, но выдержало, разве что в локоть больно врезалась чернильница. Уже во второй раз за сегодня силясь отдышаться — что-то у местных чудовищ нездоровое с асфиксией — он постепенно проясняющимся взглядом смотрел на щель между стеной и книжным шкафом.       Заскрежетал механизм потайного хода, но вместо Балемона в открывшемся проходе показался юноша.       Выглядел он почти обычно. Роуэн бы даже сказал, оскорбительно обычно для царящего вокруг дурдома. Волосы как волосы, каштановые, слегка вьются. Глаза как глаза, две штуки, вроде не выпадают, разве что прозрачные слишком, как дымкой подёрнуты. А что одет в — как это называется — сюртук не по размеру и явно с чужого плеча, так это без разницы. Сейчас вообще народ по викторианской моде тащится. Новый знакомый не просвечивал, не был покрыт шерстью, а за спиной не тащился чешуйчатый хвост.       — Балемон! — хорошо знакомым мягким голосом с британским акцентом воскликнул юноша. — С вашей стороны совершенно недопустимо так себя вести.       — Вот-вот, — прохрипел Роуэн, — душить людей действительно штука недопустимая. Я бы даже добавил, противозаконная.       — Мне сказать, сколько условий договора вы нарушили? — укоризненно покачав головой, обладатель голоса помог несостоявшейся жертве подняться. — Или, быть может, напомнить также и о том, что вы, совершив убийство, могли бы лишить всех нас надежды на освобождение?       Он говорил мягко и даже интеллигентно. Таких мальчиков обычно макают головой в унитаз в школьных туалетах. И всё-таки, что с ним не так? Рук две, ног тоже, уши не эльфийские, разве что двигается слегка дёргано, как будто его заносит, ну так разве это проблема?       — Извольте удалиться! Вы его пугаете своим присутствием, — юноша сдвинул брови, и, вопреки логике, слизистый Балемон пристыженно отполз. Он столь трогательно прикрыл морду платочком, что уже не казался ни грозным, ни хотя бы просто чудовищем: так, гигантское подтаявшее желе. Издав мученический вздох интеллигента, окружённого маргиналами, обладатель голоса снова посмотрел на Роуэна:       — Столькие в этом доме совершенно невыносимы… Адам.       Не сразу до бедолаги дошло, что ему представились — он был слишком занят размышлениями. Призрак? Нет, вполне материален, крепко стоит на полу. Когда говорит, видны ровные зубы без следа уродливых клыков. Может, у него там жабры и плавники?       — Прошу извинить мою возможную бестактность, но что вы делаете?! — воскликнул Адам, когда на него накинулись с воплем: «Я только посмотрю!» — и попытались расстегнуть сюртук. Сообразив, что только что принялся раздевать своего спасителя, Роуэн пояснил:       — Я просто хочу понять, что с тобой не та…       В этот момент его звонко шлёпнули по заднице. Это было несколько неожиданно, учитывая то, что Балемон больше не высовывался из библиотеки. Роуэн круто обернулся, но никого не увидел, зато услышал усталое:       — Ах, простите… Это всё моя левая рука.       — Эй, но ты же стоял прямо передо мной, так как же…       Адам шагнул навстречу и наклонился, выуживая что-то из-под стола, что-то бледное, похожее на большого паука… Кисть руки! Он одёрнул рукав и приставил её к тёмному обрубку запястья, бормоча на ходу:       — Прошу извинить, она очень невоспитанная. Как увидит кого понравившегося, не может удержаться. Впрочем, бедняжку можно понять: некогда она была рукой проститутки, и теперь не может не мстить за тяжёлую юность.       Роуэн лишь сдавленно икнул. Всё встало на свои места и сделалось нормальным… Да когда он пропустил момент, что разваливающиеся на части монстры Франкенштейна вписались в рамки нормы?! Психоз, зародившийся ещё в тот момент, когда Харрот полез ему в штаны, накрыл с головой, и бедняга заорал:       — Да что за хрень тут творится?! Ковёр с глазами… портреты живые… тентакли… тот жирный мужик с рогами!       Адам беспомощно вскинул руки — кисть, словно ничего и не было, приросла к законному месту — и пробормотал:       — Вам не стоит так кричать, это делу не поможет. Я позвал вас сюда, дабы не тратить много времени на объяснения. Здесь, на столе, был дневник вашего достопочтенного предка: извольте с ним ознакомиться.       Дневник, разумеется, был уже не на столе, а под, и на обложке отпечатался след ботинка. Пристыженно отряхнув его, Роуэн открыл первую страницу:       «16 октября, 1852 год от Рождества Христова Свершилось! Строительство завершено. В деревне давно идут пересуды о том, зачем мужчине, чьи дети давным-давно покинули отчий дом, столь огромное жилище со множеством комнат и тайных ходов. Миссис Олдридж рассказывает соседям, будто бы двуликие ангелы — это символ какой-то извращённой религии, завезённой мною из Индии или Африки, и что вскорости всенепременно начнут пропадать люди. Что поделать: если связываешь жизнь с искоренением древнего зла, скрытого пологом ночи, ты и сам становишься для людей пускай защитником, но защитником „с другой стороны“, тем, кто видит мир, сокрытый от глаз среднего обывателя. Пока они смотрят на яркие цветы, я вижу беспокойный дух, сквозь чьё тело прорастают их корни. Ах, бедная Элизабет...       Перед тем, как вознестись на небеса, она рассказывала свою историю, простую и без изысков, похожую более на бульварный роман: о том, как любила местного торговца, и как соперница разбила её голову киркой, а после вместе со своим братом закопала тело в саду. Нет страшнее участи, чем видеть после их — своего жениха и соперницу, избежавшую земного суда, наблюдать за их многочисленным потомством, пока и они не обратятся в прах в сырой земле. Именно она, Элизабет, заставила меня задуматься об истинности моего пути, о том, что есть настоящий долг экзорциста.       Мы прощаем грешников и не даём права на прощение тем, кто в посмертии не ушёл на небеса, но обратился тем, что принято называть чудовищем. Видя демонов — осколки первородного Зла — мы решили для себя, что раскаяние невозможно, и души нечистых не подлежат спасению. Я убивал, как и другие члены ордена — убивал одержимых, чьи тела срастались с нечистым духом, чудовищ, таящихся во мраке, кровожадных вампиров и оборотней. Но я увидел Элизабет — невинную жертву, что не заслуживала своей участи — среди дьявольской своры; а скольких, быть может, я покарал, но не выслушал? Сколькие могли бы освободиться от греха и вернуться к праведной жизни?       И потому я начал строительство дома. Когда был заложен фундамент, я поклялся: никогда и ни у кого более не отнимать жизнь. Пусть моё жилище станет пристанищем отчаявшихся духов. Я приведу их сюда, в мою обитель, и подарю шанс обрести искупление. В тот же день и час, когда они, раскаявшись, пожелают исповедоваться, а после — молвят слово Божие у порога, двери распахнутся, и они сумеют покинуть этот уединённый приют; но до той поры, пока злоба их грозит невинным, ни один из них не выйдет отсюда. Я, Роберт Уильям Беррингтон, магистр ордена экзорцистов, научу их видеть свет, клянусь своей кровью и жизнью».       Почерк у предка был каллиграфический, и потому текст читался на удивление легко. Но читался отстранённо, словно увлекательная повесть, и Роуэн с трудом осознавал, что это имеет непосредственное отношение к действительности, более того — написано старым Робертом, тем, кто остался в памяти родни лишь как дряхлый чудак, восседавший на сундуке с деньгами.       — Ещё в конце кое-что, — робко напомнил о себе Адам, — Я, признаться, заложил закладки на самых интересных местах, дабы не тратить время впустую на поиски.       Роуэн вновь углубился в чтение: «22 февраля, 1893 год от Рождества Христова Сердце моё переполняет скорбь, когда гляжу я в зеркало и вижу, сколь глубоки стали морщины. Строя дом, наполняя его год за годом новыми обитателями, я не учёл лишь того, что, в отличие от своих подопечных, смертен. Срок мой земной, предчувствую, истечёт со дня на день; на кого же мне оставить тех, кому я пожелал вместо адских мук подарить искупление? Дочь моя, Агнесса, выбрала супругом своим недостойного ярмарочного колдуна, дурящего народ фокусами, сын же, Виктор, пьёт беспробуднее деревенского кучера…»       — Да, мистер Беррингтон говорил грубо, но верно: господин Виктор и дня в году не пребывал в трезвости, — Адам печально вздохнул.       «… И потому долг мой перед уходом — переписать правила, дать заблудшим душам шанс обрести свободу. Отныне и навек, ежели окажется в доме моём чистая невинная душа, в её праве увести за собою одного из заточённых, дабы взять на себя ответственность за его зло. Я уведомлю молодых членов ордена, и, быть может, кто-то из них пожелает продолжить моё благое начинание».       — Он не успел отправить письмо товарищам по ордену. Хотел, но не успел: умер на другой день от удара.       Роуэн отложил древний дневник и сжал руками виски: голова грозилась лопнуть безо всякой зубрёжки.       — Так. Мой предок решил, что чудовища могут вернуться на праведный путь, если покаются, и организовал монстрячий питомник, из которого можно взять к себе какого-нибудь призрака или демона на перевоспитание. Я правильно понял?       Адам коротко кивнул.       — И это так сложно было просто сказать? Обязательно было за дневником тащиться? — в бок кольнуло чувство вины: всё-таки этот парень, как ни крути, помог, в отличие от остальных, пытавшихся сожрать, не отходя от кассы. Гораздо мягче, чем раньше, Роуэн добавил:       — Ладно, неважно… спасибо. Ты всё-таки не обязан меня поддерживать. Если я и в самом деле могу вывести кого-то, то выпущу тебя. Договорились?       Слишком полные, совершенно девичьи губы дрогнули в лёгкой улыбке:       — Боюсь, всё не так просто. Вы не сумели выбраться сами, и оттого, покуда не пройдёте путь к раскаянию, не будете представлять ценности. Другие этого не поняли, по счастью, в противном случае непременно бы разорвали вас в клочья. Без чуткого руководства они совершенно отбились от рук.       Как-то раз случилось заплутавшему Роуэну оказаться в общине амишей. Так вот, они разговаривали примерно в той же оскорбительно-вежливой, чуть прохладной манере, вызывая смутные ассоциации с фильмами ужасов про жуткие города, где каждый второй хранит страшную тайну. Не по себе, в общем.       — Да ладно тебе, Адам. Меня Роуэн зовут. Давай на «ты», без всего этого… Так что мне делать?       Собеседник задумчиво почесал лоб. В процессе сего нехитрого действа кисть с негромким «чпок» отделилась от запястья и переползла на макушку, утаптывая волосы, как кошки свою подстилку. Наконец, рука, абсолютно довольная, пристроилась в свежеоборудованном гнезде.       — Как скажете… как скажешь. Для начала, нужно исповедоваться. Затем молитва у входа — и ты волен идти на все четыре стороны.       — И вывести кого-то, кого я выберу, с собой? — Адам отрицательно покачал головой:       — Нет. Ты выведешь лишь того, кто выиграет право на выход: таковы условия нашего договора.       — Чьего?       — Нашего — всех чудовищ, мертвецов, призраков и демонов, что обитают под этой крышей. Хотим мы того или нет, но это стало нашим домом, следовательно, мы должны уживаться. Договор гарантирует, что самые сильные среди нас не пожелают пролезть впереди слабых. Сперва мы просто тянули жребий, вот только это несколько утомительно, и в итоге было решено сперва проводить соревнование между небольшими группами, а жребий тянут уже победители.       — Соревнование? — воображение живо нарисовало картину: монстры наперегонки скачут в мешках из-под картошки через гостиную. — Какое?       — Любое, на усмотрение группы. Обычно они договариваются между собой заранее. А Ицилис и Харрот следят возле двери, чтобы чистая душа даже случайно не покинула дом: ведь над ней у сдерживающего заклинания нет власти… С церковью никаких проблем?       Переход оказался столь резким, что Роуэн слегка затормозил с ответом.       — Да не так чтобы.       — Как я уже сказал, нужна исповедь, но вдобавок нужен и священник, что отпустит твои грехи. У нас есть один, обитает в местной часовне. Своеобразный господин, но другого в особняке не сыскать. Во двор мы не можем выйти, но в часовню ещё ведёт потайной ход из хозяйской спальни. Сейчас мы…       С чавканьем слизи в разговор вполз Балемон, уже вернувший себе прежнюю уверенность. Смотрел он угрюмо и решительно, если такое вообще можно сказать о глазастом желе с щупальцами.       — И это ты говорил о недопустимом поведении! — прорычал он. — Что, решил оставить невинную кровь себе?! В обход договора?! Если же он не может выйти, значит, он обязан стать одним из нас и ждать спасения. Мы уже пробовали исповедоваться, и никому это не помогло!       — Вы полагаете, лучше даже не пытаться? — Адам попытался изобразить возмущение, и на бледных щеках проступило подобие румянца. — Мы должны попробовать! Дом не вечен; однажды он рухнет, и тогда единственный вход извне будет закрыт навсегда. Этого вы хотите?       Ответа не последовало: оставляя за собой слизистые следы, Балемон уже уполз — очевидно, предупреждать обитателей дома о коварстве товарища по несчастью. Адам аккуратно поправил руку, мирно почивавшую на макушке:       — Плохо дело. Если ему поверят, моё присутствие не сможет защитить вас… тебя… от остальных. Поспешим.       Они шли мимо библиотечных шкафов, мимо двери со следами когтей и дальше, по бесконечному коридору, в полной тишине. Адам шёл так быстро, что Роуэн едва успевал в попытках поспеть за ним дышать. В голове копилось всё больше вопросов, и, как только спутник в задумчивости остановился, он простонал:       — Слушай, а тогда зачем ты помогаешь? Знаешь, это не то, что чудовища обычно делают с людьми.       — Хочешь сказать, я недостаточно похож на монстра, несмотря на то, что разваливаюсь на части? — Адам попытался усмехнуться, но получилась искренняя улыбка ребёнка, которого похвалили. Роуэн, несмотря на синяки на шее и общее настроение сумасшествия, царившее кругом, невольно улыбнулся в ответ:       — Вроде того.       Улыбка Адама сменилась отстранённой грустью, и он отвёл взгляд, как будто вдруг пожелал разглядеть поеденную молью портьеру. Когда он заговорил, его голос подхватило до того молчавшее эхо:       — Представь такую историю: жили-были студент и его профессор, настоящий гений. Студент восхищался профессором, мечтал помочь — и не смог отказаться, когда тот искал добровольца для особенно опасного эксперимента. Он привёз студента к себе и устроил в честь такой удачи прекрасный ужин, где было очень много вина, и студент быстро потерял здравый ум. Представь, как студент очнулся после и увидел собственное обезглавленное тело, брошенное среди мусора в углу подвала. Там же лежали другие, с лицами, искажёнными ужасом, безрукие, безногие, но, по счастью, уже мёртвые. Студент слышал их голоса в своей голове, и понимал, что отныне все они стали лишь его частью. Профессор был там же, одетый не в белый халат, но в чёрную мантию колдуна. Он протянул руку к студенту и промолвил: «Узри, Адам, своего Создателя»…       То ли Адам обладал врождённым талантом рассказчика, то ли сама история была слишком жуткой, да только у Роуэна по спине пробежало стадо колючих мурашек.       — Он убил тебя? — да, странный вопрос получился. С другой стороны, разве не странно всё, что происходит за последний час? Сумасшествие, да и только. Кажется, сейчас Роуэн понимал как никогда своего предка, впавшего в меланхолию после знакомства с призраком некоей Элизабет. Когда рядом парень примерно твоих лет, которого варварски вырвали из его привычной жизни — как и тебя сейчас — только навсегда, без возможности вернуться, хочется хоть как-то исправить несправедливость, изменить прошлое. Вспоминается детство, когда он плакал над каждым сюжетом в новостях, над каждым упавшим самолётом, пока мама недоумевала, с чего её ребёнок впадает в истерики…       Адам лишь печально склонил голову:       — Пойдём. Тебе нужно освободиться как можно скорее.       Кисть руки шлёпнулась на пол и тотчас недовольно сложила пальцы в неприличный жест.