Встав на начало

      Зеленые глаза встретились с синими. По телу юноши пробежала дрожь, охватил странный холод, вся концентрация в момент испарилась, и согревающие чары спали, что Гарри почувствовал ледяной ветер, дующий ему в спину из потайного прохода, откуда только вышел. Статуя вернулась на место, отрезая путь для побега.       Темные, идеально уложенные на бок волнистые волосы, острые высокие скулы, четко очерченные алые губы и пронзительные синие глаза.       На втором курсе, в Тайной Комнате, образ сдержанного, но в то же время безумного, высокомерного юноши впечатался в сознание гриффиндорца. Никому Гарри не признавался, что тогда он испытывал ужас и страх. Сражался с Василиском, видел перед собой воплощение смерти, но все же боялся именно Реддла, юного Лорда Волдеморта, скрывавшегося за личиной обаятельного студента. В каждом его слове, произнесенном для Гарри, чтобы потянуть время для своего возрождения, Поттер слышал издевку, смешанную с безумием, одолевавшим Реддла, когда он злобно искусственно смеялся. Может, все и гиперболизировано благодаря детскому воображению, но Гарри точно уверен, что тогда перед ним стоял монстр, как сказали бы магглы, вылезший прямиком из ада.       И вот, он снова перед ним, даже ближе, протяни руку и коснешься его, живого и полного сил.       Паника вновь одолевала гриффиндорца. Тело застыло в вязком чувстве страха. Подсознание кричало что-то о побеге и запрещенных заклинаниях, которые можно было бы запустить в Реддла… Но Гарри не двигался, взгляд бегал в поиске помощи, а наткнулся на направленную на него волшебную палочку.       Что он говорил, что было адресовано ему, Гарри не знал, не помнил, все заволокло туманом страха и ненависти, которая пришла уже позже, когда Реддл вел Поттера к кабинету Дамблдора. «Меня зовут Гарри Поттер, и я из 1996 года», — наверное, самая худшая фраза для начала разговора, но, тем не менее, Гарри произнес именно ее. Конечно же, Альбус Дамблдор ничего и не понял, просто ему не дали времени осмыслить сказанное странным мальчиком: тот начал сбивчиво пересказывать случившееся с ним с самого начала — рождественского ужина. Только когда Поттер уже дошел до своего воровства черствого хлеба у деревенских магглов, профессор Дамблдор прервал его сумбурную речь.       Пока немолодой волшебник в омуте памяти просматривал воспоминания Гарри о всей его жизни, юноша сидел на цветастом диванчике у камина и попивал душистый сладкий чай, на столике перед ним неизменно стояла вазочка с лимонными дольками в сахаре. Если бы не рыжие волосы профессора Дамблдора, то Гарри почти поверил бы, что с ним никакого временного путешествия не произошло. «Все же Хогвартс не меняется», — думал гриффиндорец, пряча улыбку за чашкой чая.       Просмотр воспоминаний шестнадцатилетнего юноши занял достаточно много времени. Гарри выпил около десяти чашек чая, успел чуть вздремнуть, прежде чем Дамблдор, сказав ему несколько слов о поступлении в Хогвартс, стал писать кому-то записку. Бумажный журавлик покинул покои профессора трансфигурации, а он сам повел Поттера в кабинет директора — оформлять документы. По пути мальчику несколько раз повторили, что он теперь эмигрант из Польши, имя предоставили придумать самому. 1941-1942       Гарри отвел глаза и упал назад, укладывая голову на подлокотник дивана, на котором они устроились. Том молчал весь рассказ Эванса и продолжал молчать, разглядывая утомившегося от собственного голоса друга.       История его была странной. Почему министр будущего обратился именно к Гарри? Что в этом вечно лохматом юноше такого, раз требует личного приглашения самого главного и занятого человека во всей магической Британии? «Я тогда просто сильно испугался от неожиданности, не бери на свой счет», — вспомнил Том слова Гарри об их первой встрече-столкновении. «Нет, то был не простой испуг, да и ненавидящие взгляды после…», — Том чувствовал и видел, что ему рассказывают не все, утаивают какие-то моменты и, наверняка, важные для понимания всей картины происходящего с Гарри и теперь уже с Томом.       Реддл чуть сощурил глаза, продолжая разглядывать расслабленное лицо Эванса. Приподнявшись, он навис над старшим слизеринцем, уперев руки по обе стороны от плеч друга. — {Ты же мне все рассказываешь? } — тихо произнес Том, наклоняясь к вмиг порозовевшему лицу. — {Конечно, у нас же был договор, — Гарри отвел глаза и, приподняв уголки губ, добавил. — Я могу рассказать о прошлом, если тебе интересно, дальше-то ты все знаешь.} — {Мне очень интересно}, — Гарри легко отстранил Тома, отталкивая его от себя и садясь в свое прежнее положение. — {Начну с первого курса…} И.Г.       Гарри не понимал молодого, относительно того, которого он знал, Дамблдора. Почему его определили на пятый курс? Он его уже прошел, даже начал шестой. «Может, в этом времени немного сложнее учиться?» — размышлял Гарри, сидя в кресле в кабинете директора, рядом стоял Дамблдор и говорил с Армандо Диппетом. Странно было видеть его не на картине, висящей на стене.       В этот раз распределения Гарри не противился решению шляпы; у него созрел план (предложенный одним знакомым профессором): следить за маленьким дьяволом в лице Реддла, может даже помешать ему в каком-нибудь злом деле, Гарри вообще ничего не знал о Волдеморте, тем более о его школьной жизни. Знал только то, что тот вырос в приюте, эпизод из памяти директора Дамблдора, показанный в омуте, хорошо запомнился мальчику (даже не находясь в приюте лично, юноша чувствовал его давящую серую атмосферу); да то, что Темный Лорд убил множество людей, в числе которых были и родители Гарри. «Да он с самого детства ублюдком был», — кривясь, думал теперешний слизеринец, когда его провожали в его новую гостиную.       Но как же не сходились мысли с реальностью: Реддл вел себя как обычный подросток, как обычный отличник, что даже бесило Гарри, он надеялся — мысли его о юном Волдеморте оправдаются, а тот, будто зная, что от него ожидают, делал все наперекор.       Иногда Поттеру казалось, когда он встречался взглядами с Реддлом, что тот издевательски смеется над ним, только безумный смех слышит один лишь Гарри.       Признаваться себе не хотелось, но первое время Реддл вызывал у Поттера животный страх, юноша напрягался всем телом: ждал от подростка смертельное заклятье в спину.       Но обаятельные улыбки делали свое дело — располагали к себе. Постепенно Гарри расслаблялся, глядя на юного врага. Решив для себя, что время Волдеморта еще не пришло, юноша стал относиться к Реддлу почти как к обычному подростку. Потому, когда они стали общаться, Поттер позволял себе шутить с ним. Видеть искренние эмоции на обычно беспристрастном лице доставляло какое-то сладкое удовольствие, ведь именно с Гарри Реддл позволял себе не улыбаться искусственной улыбкой, которую дарил каждому, даже «Эвансу» поначалу, но больше нет.       Все же проникнувшись к Тому, теперь уже не Реддлу, теплыми чувствами, бывший гриффиндорец стал ощущать ответственность за него. Никак не хотелось допустить его превращения в страшного монстра — Волдеморта. Потому юноша в большинстве случаев прощал Тому его вспыльчивость, грубость, иногда даже жестокость, думая, что выход отрицательных эмоций поможет, что избавление от них оставит лишь положительные.       Реддл открывался для Гарри со всех сторон, а знание того, кем станет этот приятный молодой человек, помогало не обманываться с ним в разговорах. По крайней мере, Гарри думал так, он не хотел быть похожим на будущих Пожирателей смерти, которые смотрели на Реддла с нескрываемым восхищением, они верили каждому слову произнесенному красивыми тонкими губами. Поттер тоже верил, как бы он не отпирался в своей голове. А не верить не хотелось — слишком убедительны были доводы, а самоуверенный тон юноши всегда мягко подталкивал соглашаться с ним.       Случай с резонирующей магией и загадкой ее происхождения лишь увлек обоих, а Гарри все больше доверялся Тому, даже частично нарушил обещание, данное профессору Дамблдору о своих знаниях будущего. «Это для благой цели, — успокаивал себя Поттер. — Это поможет мне вернуться».       Новые понятия, новые загадки выходили на передний план, оттесняя мысли о своем возвращении далеко вглубь «сцены». Иногда они напоминали о себе, когда Гарри метался между тем, чтобы согласиться с Томом и пойти у него на поводу, и тем, чтобы остаться верным слову, данному профессору. Убеждая себя, что, например, открытие Тайной Комнаты значительно помогло бы юношам в изучении времени, хотя наличие библиотеки Слизерина находилось под большим вопросом, и Гарри, получается, поверил одним лишь догадкам и предположениям Реддла, все же выбрал первое и открыл комнату с чудовищем. «Когда-нибудь он все равно бы нашел ее, — успокаивал себя Поттер. — Так я хотя бы проследил за ним. Может, мне даже удастся предотвратить смерть Миртл и исключение Хагрида…»       Но больше всего потрясло юношу не открытие Тайной Комнаты, ни угрызения совести из-за того, что предал свое обещание, а странные чувства, возникшие по отношению к Тому Реддлу. Сначала Гарри списал все на то, что, видя слизеринца обычным подростком, поддался его обаянию и харизме (иногда бывший гриффиндорец замечал за собой взгляды, полные обожания, направленные прямо на Тома). Но лето в приюте открыло Поттеру глаза. Он влюблен. Влюблен в Реддла.       И поражали юношу больше не сами чувства, как понимание того, в кого он влюбился. Во-первых, Том — будущий Темный Лорд, устроивший геноцид во времена Гарри, а во-вторых, он парень. Если с первым теперь уже слизеринец справлялся мыслями, что испытывает романтические чувства именно к Тому, а не к Волдеморту, а различий у них предостаточно, хотя бы та же внешность, сыгравшая немалую роль в расположении Гарри к Реддлу. То смириться со вторым мешало воспитание Дурслей, ненавидевших любые отклонения от нормы. Конечно, на первом месте стояла магия и одаренные ей, но и гомосексуализм не так далеко расположился от «четверки самого ужасного и постыдного» в списке ненормальностей. Каждый раз, когда по телевизору упоминались нетрадиционные отношения, Дурсль старший разражался гневной и полной отвращения тирадой о греховности однополых связей, кричал, что первыми в ад попадут именно грязные педики. Вообще, Вернон Дурсль не был так уж религиозен, чтобы поминать Бога при каждом случае «отклонений», но, как он любил говорить: «Если государство не истребляет подонков, то с этим точно справится всевышний, отправив их в кипящий котел дьявол». Когда Гарри был еще совсем маленьким, он не понимал ненавистных раздраженных взглядов дяди и тети в его сторону, потому старался угодить им и принимал все, что говорил Вернон Дурсль, за неопровержимую истину, которая, как оказалось, верно засела в вихрастой голове.       Гарри даже пытался избегать Тома, думая, что все греховные мысли пройдут, если объект размышлений не будет перед глазами каждую свободную минуту. Но эти игры в догонялки (Реддл никогда не позволял Эвансу скрываться от себя больше недели, все равно вылавливал и загружал огромным количеством информации, какую успел отыскать в одиночестве, по какому-либо предмету) долго не продолжались. Да и постоянно обдумывать свое отношение к вроде как другу не получалось, все же Поттер учился, выполнял домашние задания, а это требует определенного сосредоточения. «Мне же нравилась Чжоу, мы даже целовались, — думал Гарри как-то перед тем, как уснуть, — а она девушка. Почему Том?» Юноша перевернулся на бок и стал разглядывать темный полог, скрывавший его от соседей по комнате. «Может, дело не в том, какого пола Том, а в его… — Поттер запнулся, и голос, озвучивающий мысли в голове, тихо-тихо прошептал, — в душе…»       Перед глазами встал образ Волдеморта, убивающего Седрика Диггори лишь потому, что тот не входил в его сценарий, нет ему роли в спектакле возрождения Великого Темного Лорда. А то, что Волдеморт представлял все происходящее на кладбище за игру на сцене, Гарри не сомневался. Уже после того, как вновь выжил, вернулся в проклятый дом Дурслей, перестал страдать от постоянных кошмаров, в которых он все видел мертвые стеклянные глаза пуффендуйца Диггори; Поттер мысленно возвращался к страшному воспоминанию и подмечал бьющую через край театральность, пафосность. Волдеморт двигался по-мужски изящно, будто змея скользит, но в то же время резко, произносил эпатажные речи. А сама обстановка места идеально подходила для драмы в жанре ужаса.       Актерские замашки Гарри замечал и у Тома. Тот все пытался придать каким-то важным событиям еще большей значимости. Так, например, назначил открытие Тайной Комнаты на ведьминский праздник Самайна, который немногие волшебники празднуют. «Хотел придать символичности», — вспомнил Гарри.       Постоянные искусственные улыбки, искренне наигранный смех над шуткой однокурсника, напускное беспокойство в разговоре с директором. Том перед Эвансом не скрывал, что притворяется в разговоре с большинством людей, иногда даже прямо об этом говорил, и Гарри каждый раз изумлялся — как можно так натурально лгать?       Наверное, и у Волдеморта была душа, раз по прошествии полувека он все склонен к драматизации и театрализму ситуации и своей манеры держаться, говорить. Но в душевность темного мага не верилось. «Может, его злоба и ненависть ко всему живому оставили ему крохотный кусочек, в котором и заключается его актерство?» — размышлял Гарри.       Поттер не понимал себя: он четко видит некоторое сходство Тома с Волдемортом, и нормальный человек, зная все то, что знает «Эванс», ни за что не стал бы к нему даже подходить, а бывший гриффиндорец тянулся к Реддлу всем своим существом.       Хотелось не просто целоваться с ним, а постоянно находиться рядом, говорить, обсуждать что-нибудь. Реддл был для Гарри наваждением.       Постоянно споря с самим собой из-за Тома, Поттер все крепче влюблялся в него, почти не осознавая этого.       Приглашение на «свидание» озадачило юношу. Он понимал, что их отношения уже нельзя назвать только дружескими, но они никогда не обсуждали, кем друг другу приходятся (только в начале 1941-го, когда Том предложил сотрудничать). А метка вообще взбесила Гарри. Он даже после, на следующий день, гордился собой, что сдержался и не пустил в обнаглевшего Реддла пару вредных проклятий. А злился Гарри очень сильно, а подхлестывала еще обида. «Заклеймил меня как своих псов и думает, что я благодарен буду! — думал тогда юноша. — А еще так искренне удивлен: почему мне не нравится его «подарок»!»       Многие действия Тома приводили Поттера в ярость; на несколько минут, объятых злостью и негодованием, слизеринец даже ненавидел Реддла, желал ему смерти и самого ужасного будущего. После метки Гарри на мгновение порвался рассказать Тому все о его предстоящей жалкой жизни, чтобы унизить его этим так же, как тот унизил его своим клеймом. Но спесь проходила, мозг больше не был объят яростной ненавистью, и рассудок вновь преобладал над вспыльчивым сердцем, что Гарри ужасался своим мимолетным желаниям. «Не хочу даже представлять, что бы было, расскажи я ему всю правду», — Гарри все же размышлял об этом. Втайне от своей «разумной» половины он давно понял, что из-за слов о будущем, Том повторит его почти точь-в-точь, лишь исправив свои ошибки, создав «идеальный» мир с собой во главе.       Гарри был уверен, что влияет на историю положительно. Пусть он не вернется в свое время из-за нежелания создавать крестраж, но зато родители будут у него в 1980, когда он вновь родится. Но для этого нужно удерживать в Томе светлую его сторону, ту, в которую он влюбился, ради которой он прощает темную, мирится с ней. Да, уже существует «клуб будущих Пожирателей смерти», как называл Вальпургиевых рыцарей Гарри, но в нем состоит не так уж много темных магов, по крайней мере, не всех юноша узнал. Да, они изучают и практикуют на своих встречах не самые разрешенные заклинания и проклятия. Да, они практикуются проникать в сознание противника прямо во время боя, чтобы быстрее и хитроумнее его победить. Но они же не пускают Аваду в каждого встречного, не пытают друг друга Круцио. Уже хорошо, не представляют глобальную опасность волшебному сообществу и всему остальному миру.       Гарри чувствовал со стороны Тома недоверие, и это вполне объяснимо в их ситуации. Но, все же, юношу обижали подозрения во вранье. «Надеюсь, что тридцать первое декабря пройдет удачно», — Поттер после своего обещания постоянно думал о нем, о том, что же рассказать, как подать так, чтобы ему поверили. Хотя вида он не подавал, что сильно волнуется по этому поводу, но мысли-то его тяготили. Гарри уже тысячу раз успел обругать себя самыми нелестными и совсем не приличными словами, даже Рон, любитель бросить острое словцо, удивился бы запасу ругательств у друга. «Кто меня за язык тянул!» — обрушался на себя юноша.       Про обещание, данное профессору Дамблдору, Гарри давно позабыл (увлекся одним привлекательным студентом Слизерина и разгадкой тайны своего перемещения), и потому совесть не мучила его, да и из-за нелестных высказываний Тома о профессоре трансфигурации в черноволосую голову закрались мысли о недоверии мудрому волшебнику.       Особенно Гарри возмущало и обижало внезапное исчезновение Дамблдора. Несмотря на то, что мужчина отличался от того старика, которого Поттер знал на протяжении пяти лет, он все равно воспринимал его как «будущего» Альбуса Дамблдора и ожидал от него похожего отношения к себе. Но этого всего не было, как и самого профессора, впрочем; пока тот находился в Хогвартсе, Гарри казалось, что он вновь на пятом курсе в 1995 году: его избегали, хотели от него отвязаться.       Ладно, Дамблдор не то, чтобы избегал юношу, лишь постоянно был занят. «Что может быть важнее будущего Темного Лорда, который собирается поработить весь маггловский мир», — негодовал «Эванс», когда профессор в очередной раз отделался от него, сославшись на то, что занят. «Он предоставил тебе справиться с «будущей» проблемой, — эти слова Тома припоминались часто, и Гарри сильнее злился на взрослого волшебника. — Повесил судьбу магического мира на шестнадцатилетку». Том тогда смеялся над абсурдностью своих слов про судьбу целого мира и абсурдностью решений Великого, по словам «Эванса», волшебника, а вот Поттеру не было смешно, но и не грустно; он все больше раздражался, когда кто-то вспоминал Дамблдора. Обида росла, как и недоверие.       Иногда проскальзывали мысли, что зря юноша отдал старику свои воспоминания, но после припоминалась добрая улыбка и голубые водянистые глаза за стеклами очков-половинок, отеческий взгляд, всегда следивший за Гарри. Не хотелось поддаваться неверию Тома в Дамблдора, но в то же время Гарри с каждым днем все убеждался в правильности и справедливости слов Реддла о профессоре.       Какие бы планы юноша не строил на тридцать первое декабря, как не представлял себе рассказ о своем прошлом, но будущем Тома, каким бы неловким и тяжелым не казался момент «признания», все вышло с точностью наоборот.       Гарри легко смог заменить «псевдоним» Тома, назвав его просто — темный злой волшебник, — а рассказывать о школьной жизни было даже приятно. Реддл внимательно слушал, не перебивал, а в моменты перерыва задавал вопросы, если что-то не понял или упустил из-за страстного повествования друга. Гарри нравилось такое внимание. Он будто вновь стал учителем в Отряде Дамблдора, только даже в кругу «учеников» его не слушали так, как делал это Том. Даже не было важно: притворяется он или нет (конечно, хотелось верить именно в последнее). 1941-1942       Часы, которые также как и диванчик были наколдованы мальчиками, чтобы не терять время, пробили полночь. — {Уже наступил Новый год}, — Гарри отвлекся от своей истории, слушая двенадцать ударов. — {С новым 1942 годом тебя, Гарри}, — Том, как ни странно, не рассердился из-за прерванного рассказа. — {Странно праздновать год, который для меня давным давно прошел, — со смехом заметил Эванс. — Ты знаешь, у магглов есть одна традиция на Новый год.} — {Какая же? } — Том перевел взгляд с все еще отбивающих свой звон часов на улыбающегося друга.       Тот внезапно оказался намного ближе прежнего. Чужие руки коснулись лица Тома и потянули его вперед. Суховатые горячие губы коснулись губ младшего слизеринца, крепко прижимаясь к ним.       Последний удар, и все затихло. Гарри, видимо, уже хотел отстраниться, но Реддл не дал, продолжая внезапный поцелуй.       Том, никогда до Гарри никого не целовавший, где-то глубоко в своей голове стеснялся своего неумения в паре с опытным, по-другому объяснить его инициативность во время поцелуев невозможно, Эвансом. Просто Том не думал, что когда-нибудь кого-то вообще чмокнет в щеку, не то, что в губы. Но регулярные поцелуи и чтение одного ведьминского французского журнала (как-то в зале собрания Вальпургиевых рыцарей кто-то из девушек забыл журнал, в котором и была напечатан статья о том, как правильно целоваться; Реддл тогда подумал, что девушки слишком несерьезны, раз читают пустой глянец, юноша даже хотел устроить допрос девочкам и запретить приносить в залу что-то помимо научных книг, но, как-то зачитавшись, совсем позабыл о своем решении) помогли преодолеть невежество в искусстве нежных поцелуев, хотя Тому больше нравилось страстно кусаться, нежели мягко касаться чужих губ.       И вот сейчас Реддл углубил поцелуй, проскальзывая языком между их сжатыми друг дружкой губами. Гарри снял с себя очки и более удобно повернул голову, чтобы ответить на ласку. Руки юношей покоились на плечах друг друга, которые они медленно оглаживали, а Том еще и чуть сжимал.       Оба часто задышали через рот, прекратив момент сладкого удовольствия. Они все еще близко сидели. Реддл рассматривал лицо Гарри, подмечая покрасневшие губы и горящий взгляд завораживающих зеленых глаз. — {Как тебе меня видно? } — тихо спросил маг, концентрируясь теперь только на глазах. — {Очень хорошо, — также шепотом ответил Эванс и, коротко поцеловав друга, отодвинулся. — Надо бы закончить свой рассказ.} Том надел на нос Гарри отложенные очки в сторону и поудобнее сел на диване, кивая в ответ.